Инженеру Буреусу хорошо было видно озеро Лёвен из окна его комнаты в Борге. Он видел, когда пароход показывался из-за мыса, и никогда не приходил на пристань раньше времени. Таким образом, ему самому не было необходимости сидеть на этих камнях ожидания, и он, проходя мимо, лишь бросал взгляд на тех, кто там сидел.

Но он не мог не обратить внимания на маленького человека с кротким и добрым выражением лица, который сидел и ждал здесь день за днем. Он держался совершенно спокойно и безразлично до тех самых пор, пока не показывался пароход. Тогда он вскакивал с сияющим от радости лицом. Он опрометью сбегал с горы и вставал на самом дальнем конце пристани, словно был уверен, что встретит кого-то. Но ни один приезжий никогда к нему не подходил. Когда корабль отчаливал, он оставался стоять так же одиноко, как и прежде.

Радости на его лице уже не было, и когда он отправлялся домой, то выглядел старым и усталым. Было даже страшно, хватит ли у него сил подняться в гору.

Инженер Буреус не знал этого человека, но в один прекрасный солнечный день, когда он снова увидел его сидящим и неотрывно глядящим в сторону озера, он заговорил с ним. Он вскоре узнал, что у этого человека уехала дочь и сегодня ее ждут домой.

— А вы точно знаете, что она приедет сегодня? — спросил инженер. — Я вижу, что вы сидите здесь и ждете уже несколько месяцев. Должно быть, раньше в письмах она вводила вас в заблуждение.

— О нет, конечно же нет, — смиренно сказал человек. — Ни в какое заблуждение она нас не вводила.

— О, Боже мой, — сказал инженер и немного разгорячился, поскольку был господином вспыльчивым, — что же вы хотите сказать? Вы тут сидели и ждали день за днем, а она все не приезжала, и при этом не вводила вас в заблуждение!

— Да, — сказал маленький человек и поднял на инженера свои добрые, ясные глаза, — она не могла этого сделать. От нее вообще не было никаких вестей.

— Вы вообще не получали никаких писем? — спросил инженер.

— Нет, у нас не было от нее вестей с первого октября прошлого года.

— Но зачем же вы сюда приходите? — поинтересовался инженер. — Вы же каждое утро сидите здесь, ничего не делая. Неужели у вас есть возможность вот так уходить с работы?

— О нет, конечно же, я поступаю плохо, — сказал человек и чему-то улыбнулся, — но это, верно, уладится.

— Но разве можно быть таким глупцом, — воскликнул инженер Буреус, совершенно рассвирепев, — чтобы сидеть тут и ждать безо всякой причины? Вас следует посадить в сумасшедший дом.

Человек ничего не ответил. Он сидел, обхватив руками колени, и был совершенно невозмутим. Легкая улыбка все еще играла на его губах, становясь с каждой секундой все более победной.

Инженер пожал плечами и отошел от него. Но, наполовину спустившись с горы, он раскаялся и вернулся обратно. Лицо его приняло доброе выражение, вся та горечь, которую обычно так ярко выражали его суровые черты, исчезла, и он протянул человеку руку.

— Я только хотел пожать вам руку, — сказал он. — Раньше я думал, что лучше всех в этом приходе знаю, что значит тосковать, но теперь вижу, что появился человек, который превосходит меня в этом.

Прошло уже целых тринадцать месяцев с тех пор, как уехала маленькая девочка из Скрулюкки, а Ян так ни единым словом и не выдал, что ему что-то известно о том великом чуде, которое с ней произошло. Он вбил себе в голову, что должен молчать до тех пор, пока она не вернется. Если Клара Гулля не будет знать, что он что-то знал заранее, то еще большей радостью для нее будет удивить его своим величием.

Но в этом мире происходит больше неожиданного, чем ожидаемого. И вот настал день, когда Яну пришлось нарушить молчание и без обиняков сказать, как обстоит дело. Сделал он это не ради себя, нет, он мог бы еще сколько угодно ходить в своей старой, потрепанной одежде, и пусть бы люди думали, что он всего лишь нищий бедняк. Лишь ради своей маленькой девочки он вынужден был обнародовать великую тайну.

Однажды в начале августа он был возле пристани и ждал ее. Ведь не мог же он отказать себе в удовольствии ежедневно ходить на пристань и ожидать ее прибытия, да и ее это тоже не могло обидеть.

Пароход как раз только что причалил, и он уже видел, что Клары Гулли на нем нет. Он-то полагал, что ей пора бы уже со всем управиться и приехать домой. Но, очевидно, на ее пути возникли новые препятствия, как это было в течение всего лета. Ведь человеку, у которого так много дел, нехорошо от них отрываться.

Все же очень жаль, что она не приехала сегодня, потому что на пристани было как никогда много ее старых знакомых. Тут стояли и депутат риксдага Карл Карлссон из Стурвика, и Август Дэр Ноль из Престеруда. Был тут и зять Бьёрна Хиндрикссона, и даже случайно подошел старый Агриппа Престберг. Агриппа, кстати, все еще имел зуб на девочку с тех пор, как она провела его с очками. Ян не мог отрицать, что было бы здорово, если бы Клара Гулля стояла на пароходе во всем своем великолепии в этот день, когда Престберг мог бы ее увидеть.

Но раз уж она не приехала, Яну ничего не оставалось делать, как повернуть к дому. Он как раз собирался сойти с пристани, когда на его пути стал злой Греппа.

— Вот как, — сказал Греппа, — ты и сегодня прибежал сюда за своей дочкой?

С таким человеком, как Греппа, лучше было и не заговаривать, и Ян просто свернул в сторону, чтобы пройти мимо.

— Да, меня не удивляет, что тебе хочется встретить такую шикарную даму, какой она, говорят, стала, — сказал Греппа.

Тут к Греппе подскочил Август Дэр Ноль и дернул его за рукав, чтобы он замолчал.

Но Греппа не унимался.

— Раз уж весь приход это знает, — сказал он, — пора бы, пожалуй, и родителям узнать, как обстоит дело. Ян Андерссон — хороший мужик, хотя он и избаловал свою дочку. Я больше не могу терпеть того, что он сидит тут неделю за неделей и ждет эту…

И тут он сказал такое отвратительное слово о маленькой девочке из Скрулюкки, что Ян, отец ее, даже в мыслях никогда не решился бы повторить его.

Но теперь, когда Агриппа Престберг бросил ему это слово, да так громко, что все люди на пристани слышали, что он сказал, наружу выплеснулось все то, что Ян молча носил в себе весь этот год. Он не мог уже больше скрывать этого. Девочке придется простить его за то, что он выдал ее.

Он сказал то, что должен был сказать, без какой-либо злобы или тщеславия. Он отмахнулся от Агриппы и усмехнулся, словно сама необходимость отвечать вызывала у него презрение.

— Когда императрица приедет…

— Императрица, это еще кто такая? — ухмыльнулся Греппа, будто он ничего и не слыхал о том, как возвысилась маленькая девочка.

Но Ян из Скрулюкки не дал помешать себе и продолжал так же спокойно, как и прежде:

— Когда Клара, императрица Португалии, будет стоять здесь на пристани с золотой короной на голове, а семь королей вокруг нее будут нести ее мантию, семь львов будут послушно лежать у ее ног и семьдесят семь военачальников будут идти впереди нее с обнаженными мечами в руках, вот тогда-то мы и посмотрим, посмеешь ли ты, Престберг, сказать ей самой то, что сказал мне сегодня.

Произнеся это, он с минуту постоял неподвижно, чтобы насладиться их испуганным видом. Затем повернулся на каблуках и пошел своей дорогой, но, само собой разумеется, безо всякой поспешности.

Как только он повернул прочь, на пристани за его спиной начались шум и суматоха. Поначалу он не стал обращать на это внимания, но потом услышал, как что-то тяжело упало, и тут ему пришлось обернуться.

Старый Греппа лежал на пристани, а поваливший его Август Дэр Ноль склонился над ним со сжатыми кулаками.

— Ты же знал, живодер, что он не вынесет правды, — говорил Август. — У тебя, должно быть, нет сердца.

Это Ян из Скрулюкки услышал, но ему противны были такие вещи, как ссоры и драки. Он пошел дальше в гору, не впутываясь в это дело.

Но самым удивительным было то, что, как только он скрылся из виду людей, у него потоком хлынули слезы. Он не мог объяснить, что бы это могло означать. Должно быть, это были слезы радости от того, что ему удалось обнародовать тайну. Ему казалось, что он вновь обрел свою маленькую девочку.