В тот день, когда девочке исполнялся год, Ян, отец ее, рыл канавы на пашне Эрика из Фаллы.

Он пытался припомнить, как это было прежде, когда ему не о ком было думать во время работы в поле, когда сердце в груди еще не билось, когда он вовсе не тосковал и не волновался.

«Подумать только, что человек может так жить!» — сказал он, презирая сам себя.

«Да, — продолжал он, — это единственное, что чего-нибудь стоит. Будь я богат, как Эрик из Фаллы, или силен, как Бёрье, что роет тут рядом в поле канавы, это все равно не могло бы сравниться с биением сердца в груди».

Он посмотрел в сторону своего товарища, который был невероятно сильным мужчиной и мог делать почти вдвое больше него. При этом он заметил, что дело с рытьем канав в этот день не спорилось у Бёрье, как обычно.

Работали они поурочно. Бёрье всегда брал на себя больше, чем он, но тем не менее заканчивали работу они всегда почти одновременно. Но сегодня дело у Бёрье не шло. Он даже не держался вровень, а сильно отставал.

Правда, Ян работал изо всех сил, чтобы скорее прийти домой к своей девочке. Сегодня он тосковал по ней еще больше, чем обычно. По вечерам она всегда сонная, и если он не поторопится, то может статься, что она уже ляжет спать.

Когда Ян уже закончил, он увидел, что Бёрье сделал едва ли половину своей нормы. Ничего подобного не случалось за все годы, что они работали вместе. Ян так удивился, что подошел к нему.

Бёрье стоял на дне канавы и пытался отковырнуть ком земли. Он наступил на кусок стекла и сильно поранил ногу. Теперь невыносимо больно было даже просто стоять в сапогах, и можно представить, какой мукой для него было вгонять в землю лопату такой израненной ногой.

— Может, тебе лучше бросить это дело? — спросил Ян из Скрулюкки.

— Мне необходимо закончить сегодня, — сказал Бёрье. — Эрик из Фаллы не даст мне зерна, пока я не сделаю всю норму. А у нас кончилась ржаная мука.

— Ну, тогда прощай! — сказал Ян.

Бёрье не ответил. Он был настолько устал и измучен, что у него даже не было сил произнести обычные слова прощания.

Ян из Скрулюкки дошел до края поля, но там он остановился. «Какая польза маленькой девочке, если ты придешь домой на ее день рождения? — сказал он сам себе. — Ей будет ничуть не хуже без тебя. А у Бёрье семеро детей, и им нечего есть. Неужто ты оставишь их голодать, только чтобы иметь возможность пойти домой поиграть с Кларой Гуллей?»

Он встал работать рядом с Бёрье, но усталость сказывалась, и поэтому дело у него продвигалось медленно. Было уже почти совсем темно, когда они закончили.

«Теперь уже Клара Гулля давно спит», — подумал он, взмахивая в последний раз лопатой.

— Прощай! — прокричал он Бёрье во второй раз.

— Прощай, — сказал Бёрье, — и спасибо за помощь! Я сейчас сразу же пойду за рожью. Будь уверен, в другой раз я тебе помогу!

— Мне ничего не надо. Прощай!

— Ты что, ничего не хочешь за то, что ты мне помог? Что это с тобой, что ты такой щедрый?

— Да, это… сегодня у девочки день рождения.

— И поэтому ты помог мне с канавой?

— Да, поэтому и еще кое-почему. Ну, прощай!

Он быстро пошел прочь, чтобы не отвечать, почему еще. У него прямо вертелось на языке: «Сегодня день рождения не только у Клары Гулли, но и у моего сердца».

Но, пожалуй, хорошо, что он не произнес этого, потому что Бёрье бы наверняка подумал, что он сошел с ума.

Когда девочке был год и четыре месяца, Ян Андерссон из Скрулюкки в рождественское утро взял ее с собой в церковь.

Катрина, жена его, считала, что девочка еще слишком мала для церкви, и боялась, что она примется кричать, как это случилось во время прививки. Но мужу удалось настоять на своем, потому что все-таки было принято брать малышей с собой к рождественской службе.

Таким образом, часов в пять в рождественское утро они вместе с девочкой отправились в путь. Небо было затянуто облаками, и было темно, хоть глаз выколи, но воздух был не холодным, а почти теплым и совершенно спокойным, как это обычно бывает к концу декабря.

Сначала им надо было пройти по маленькой узкой тропинке через поля и пастбища Аскедаларна. Затем они должны были проследовать по крутой зимней дороге через горный хребет Снипа и уже только после этого выйти на настоящую дорогу.

Во всех окнах большого двухэтажного дома в Фалле горел свет, и он стоял словно маяк, указывающий жителям Скрулюкки фарватер, чтобы они могли добраться до избы Бёрье. Здесь они встретили нескольких соседей, приготовивших в сочельник факелы, чтобы освещать дорогу, и присоединились к ним. Во главе каждой маленькой группы людей шел человек с факелом. Почти все молчали, но были в прекрасном настроении. Им казалось, что они вышли, словно те три волхва, которых звезда вела на поиски новорожденного Царя Иудейского.

Когда они поднялись на поросший лесом холм, им надо было пройти мимо большого камня, которым в одно рождественское утро великан из Фрюкеруда бросил в церковь Свартшё.[3] Камень, по счастью, пролетел над колокольней и остался лежать на горном хребте Снипа. И теперь, когда шедшие в церковь приблизились к нему, камень, как обычно, лежал на земле, но все они знали, что ночью он поднимался на двенадцати золотых столбах и под ним ели, пили и танцевали тролли.

Не так-то уж приятно было идти мимо такого камня в рождественское утро, и Ян посмотрел на Катрину, чтобы проверить, достаточно ли крепко она прижала к себе девочку. Катрина, как обычно, шла уверенно и спокойно, тихонько переговариваясь с одним из соседей. Казалось, она вовсе не думала о том, какое это опасное место.

Ели здесь, на вершине холма, были старыми и пышными. Глядя при свете факелов на то, как они стоят с огромными снежными комьями на ветвях, невозможно было не заметить, что многие из них, казавшиеся ранее деревьями, были не чем иным, как троллями с остренькими глазками под белыми снежными капюшонами и длинными острыми когтями, торчащими из толстых снежных варежек.

Все хорошо, пока они ведут себя спокойно, а что, если кто-нибудь из них протянет руку и схватит кого-нибудь из проходящих мимо! Для взрослых и стариков это, пожалуй, не так уж опасно, но Ян всегда слыхал, что тролли особенно любят маленьких, маленьких человечьих детишек, и чем меньше, тем лучше.

Он все же считал, что Катрина держит девочку уж очень беспечно. Огромные, вооруженные когтями, лапы троллей могли без труда вырвать у нее ребенка. Забрать же у нее из рук ребенка посреди такого опасного места он тоже не смел. Это как раз могло бы привести свору троллей в движение.

Уже послышался шелест и шепот от одного дерева-тролля к другому. Наверху, в ветвях, уже что-то скрипнуло, словно они пытались двинуться с места.

Спросить других, видят ли они и слышат ли то, что видно ему, он тоже не осмеливался. Ведь, возможно, именно этим вопросом он еще больше расшевелит свору троллей.

Он знал лишь одно средство, к которому можно было прибегнуть в такую трудную минуту. Он запел в лесу псалом.

У него не было голоса, и никогда прежде он не пел на людях. У него был такой плохой слух, что он ни разу не осмелился петь в церкви, но раз уж этого не миновать, то будь что будет.

Он видел, что соседи немного удивились. Шедшие впереди стали толкать друг друга и оглядываться. Но это не могло помешать ему, он должен был продолжать.

И тут же одна из женщин прошептала ему: «Погодите немного, Ян, я помогу вам!» И она совершенно правильно запела рождественский псалом.

Это прекрасно звучало в ночи среди деревьев. Остальные не смогли удержаться и тоже запели. «Благословен будь прекрасный утренний миг, предреченный нам святыми устами пророка!»

И тут словно шорох ужаса пронесся среди деревьев-троллей. Они опустили снежные капюшоны, так что злые глаза уже больше были не видны, и вновь втянули под еловую хвою и снег свои торчащие когти. Когда отзвенел первый стих, на лесном холме уже нельзя было увидеть ничего, кроме обычных старых безопасных елей.