Не отвечая, Натаниэль осторожно забрал рисунок из рук Гофмана и бережно свернул его. Наклонился над раскрытой книгой и прочитал вполголоса подпись под репродукцией:

– «Мозаика из Верхнего Бахтваша. Изображает короля Греческой Индии в тронном облачении. Приблизительно, I–II века нашей эры»... Где это – Верхний Бахтваш? Не в Швейцарии, случайно? – с надеждой спросил он.

– При чем тут Швейцария? – Давид удивился. – Какая Швейцария?

– Ну, такая... – Натаниэль неопределенно взмахнул рукой. – Страна такая, в центре Европы. С хорошим климатом. Вольнолюбивый народ там живет, потомки Вильгельма Телля. Знаешь? Который имел привычку стрелять по яблокам... И еще очень много банков на душу населения. А?

– Нет, Швейцария к этому не имеет никакого отношения, – серьезно ответил Гофман. – Верхний Бахтваш находится на территории нынешнего Пакистана. Греческое государство там было создано воинами Александра Македонского во время индийского похода. Оно просуществовало около трех столетий. Когда императоры из династии Палеологов принялись за восстановление былой пышности своего двора – это случилось после того, как из Константинополя были изгнаны крестоносцы, – они вспомнили и о былых победах великого завоевателя и включили в регистр почетных должностей своего двора некоторые титулы, связанные с владениями Александра Македонского. Разумеется, чисто номинально. Тем не менее...

– Стоп-стоп-стоп! – Розовски умоляюще поднял руки. – Ради Бога, Дуду, это все, конечно, интересно, просто чертовски интересно, но, пожалуйста, не сейчас. Ладно? – он спрятал рисунок. – Ну и дела...

– А в чем дело? – осведомился Гофман. – Что тебя так встревожило?

– Ничего, – ответил сыщик замороженным голосом. – Ровным счетом ничего. Если не считать, что раньше я ничего не понимал. А сейчас, спасибо тебе, Дуду, я не просто ничего не понимаю. Я вообще ничего не понимаю. Если кому-нибудь сказать, что мне сейчас пришло в голову, меня немедленно упрячут в психушку, – Розовски тяжело вздохнул. – Да что там – упрячут! Я сам себя упрячу в психушку... И буду, между прочим, абсолютно прав, – добавил он.

Утром следующего дня светло-серая «субару» остановилась у дома номер десять по улице Элиягу-Цедек в Рамат-Гане.

– Думаешь, нам стоит с ним поговорить именно сейчас? – спросил Маркин, не выключая двигателя. – Все-таки, у человека траур, наверное, сидит шив'у. Между прочим, последний день. Седьмой. Как раз сегодня, – он посмотрел на черную ермолку, надетую начальником по такому случаю. Поправил точно такую же, чудом державшуюся на его коротко стриженой голове.

Натаниэль, между тем, с интересом разглядывал уже знакомых ему пожилых еврейских представителей черной и желтой расы. Старички продолжали резаться в нарды.

– Интересно, у них перерыв бывает? – задумчиво спросил он помощника. – Такое впечатление, что они отсюда даже ночевать не уходят.

Маркин посмотрел на игроков, пожал плечами и выключил двигатель.

– Мне подождать? – спросил он. – Или пойти с тобой?

– Пойдем, – Натаниэль выбрался из машины. – Вместе поговорим. Выразим соболезнование. Ничего, нормально. Насчет удобно, неудобно – как-нибудь переживем. И не такое переживали. Пусть лучше нас считают нахалами, чем... – он не договорил.

Розовски остановился у лавочки. Китайский еврей (или еврейский китаец) поднял голову и приветливо посмотрел на сыщика. Глядя на него, Натаниэль вспомнил недавно слышанную историю. В середине сороковых, а может быть, тридцатых годов ассоциация американских раввинов получила письмо из Китая. Оно оказалось написанным на средневековом иврите и отправлено в Штаты еврейской общиной провинции Сычуань. Из письма американские раввины с немалым для себя удивлением узнали, что в далекой загадочной стране вот уже на протяжении чуть ли не пяти столетий жили их единоверцы, хранившие язык и религиозные традиции. В письме излагалась просьба – прислать раввина, так как последний знающий литургию член общины скончался и заменить его сычуанским иудеям было некем. Туда отправился молодой раввин, выпускник Иешивы-Университета,[5] о чем американцы, естественно, известили сычуанских собратьев. На аэродроме, выйдя из самолета, посланец из-за океана обнаружил прямо на летном поле странную группу людей, державших плакатик с его именем. Подойдя ближе, он слегка обалдел. Встречавшие его люди ни внешностью, ни одеждой не походили на евреев – длинные шелковые халаты, странные для европейского взгляда головные уборы. Желтые, почти лишенные растительности лица, узкие глаза-щелки.

Встречавшие смотрели на раввина с неменьшим подозрением. Но, после обмена приветствий – на иврите, – отправились вместе с ним прямо в синагогу, больше походившую на пагоду. Правда, внутри американский раввин нашел все необходимое – и арон-кодеш[6] со свитком Торы, и изображение Моисеевых скрижалей, и шкаф с молитвенниками. После некоторого молчания, завязалась беседа. Сычуанские евреи наперебой задавали приезжему вопросы, связанные с галахическими[7] постановлениями, причем вопросы, как он впоследствии признавал, оказались весьма каверзными. Своеобразный экзамен длился несколько часов, и американцу пришлось здорово попотеть. Наконец, желтоватые лица расцвели приветливыми улыбками: видимо, ответы молодого раввина удовлетворили сычуанцев. И один из них – самый старший по возрасту, – сказал: «Простите, ребе, нашу недоверчивость. Но она вполне понятна: ведь вы совсем непохожи на еврея!»

Тут Натаниэль обнаружил, что стоит, по-идиотски уставившись в доску, и что оба пожилых господина уже несколько раз вопросительно поглядывали на него. Маркин вдумчиво дымил трубкой чуть поодаль.

Натаниэль приветливо улыбнулся игрокам и сказал:

– Жарко сегодня. Опять хамсин.

Старики согласно качнули головами и с интересом воззрились на детектива, ожидая продолжения столь многообещающего начала. Натаниэль сел на лавочку напротив. Маркин, после некоторого раздумья, остался стоять, но подошел ближе.

– Вы в этом доме живете? – спросил Натаниэль.

– В этом доме, в этом. На первом этаже, слава Богу, в хорошей квартире, – ответил темнокожий. В его речи звучала легкая шепелявость, характерная для амхарского акцента выходцев из Эфиопии.

– И я на первом, – сообщил возможный репатриант из провинции Сычуань. – Как раз напротив.

Больше всего Натаниэля удивило то, что китайский акцент был почему-то очень похож на амхарский – то же отсутствие шипящих. Но тут он вспомнил, как давным-давно, двадцать лет назад, изучая в студии-ульпане иврит, вся группа, в которой он занимался, вдруг заговорила с очень сильным испанским акцентом. Легко понять удивление учителей, с учетом того, что группа почти полностью состояла из выходцев из СССР, слегка разбавленных жителями Центральной Европы. Объяснилось все достаточно просто: на переменах учащихся добровольно консультировала репатриантка из Аргентины.

– Вы знаете хозяина шестой квартиры? На третьем этаже? – спросил он.

– Который жену похоронил? Знаем, конечно. Он шив'у сидит, никуда не выходит, – сказал постаревший Хендрикс.

– У человека друзей нет, – подхватил постаревший Чан. – Никто не приходит.

– Говорят, она с ним крепко поссорилась. В день смерти, – сказал Натаниэль. – Не слышали?

– Слышали, – ответил Чан. – Как же не слышать! Они так кричали – ой-ва-вой! На всю улицу. Окна открыты – все слышали. По-русски ругались, громко-громко.

– Только не в тот день, – заметил Хендрикс. – Совсем не в тот день. Накануне они ругались. А в тот день тихо все было.

– Вот как? Понятно. Значит, совсем никто не приходит? – уточнил сыщик.

Старики задумчиво посмотрели друг на друга и покачали головами. Натаниэль поблагодарил и направился в подъезд. Маркин на ходу вытряхнул из трубки горящий табак и устремился за ним.