Мальчик взобрался по пожарной лестнице, с трудом удерживая в руке тяжелую канистру с бензином. Его было не слышно из-за резиновой подошвы туфель. Он был высоким для одиннадцати лет, и незнакомые люди всегда считали его старше. Сторонний наблюдатель вполне мог счесть его и за шестнадцатилетнего подростка. Мальчик был уверен: в одиннадцать вечера никто не обратит внимания на шестнадцатилетнего паренька, который катается на велосипеде по тихим улочкам в южной части Лондона. И канистру с бензином, примотанную веревкой к туловищу под курткой, тоже никто не заметит.

В ушах все звучали нехитрые слова песни «Лав ми ду» новой группы «Битлз» – их все время показывали по телику; до него доносились крики и смех. Видимо, где-то по соседству устроили шумную вечеринку. Слушая слова припева, мальчик чувствовал, как в нем крепнет ненависть.

Два часа назад отец вошел к нему и пожелал спокойной ночи; прошел час, и мальчик услышал, как отец направился к себе в спальню. Выждав еще полчаса, он вылез в окно и спустился вниз по водосточной трубе. Скоро он вернется тем же путем.

Он разрабатывал свой план несколько месяцев; продумал все до мелочей, вплоть до инструментов для ремонта велосипеда на случай прокола шины, запасных лампочек для фар (и то и другое, завернутое в бумагу, лежит в его велосипедной сумке). Не забыл он и резиновые перчатки – их он сейчас наденет. Зрение у него острое, а еще он обладает способностью подмечать любую мелочь. Кроме того, и руки у него ловкие. После долгих тренировок ему удалось ловко уложить простыни и подушку так, что казалось, будто он лежит в постели и спит. Свою конструкцию мальчик украсил сверху париком, купленным в магазине веселых розыгрышей; он заранее постриг и покрасил парик, чтобы было больше похоже на его голову.

Мальчик сотни раз ездил от дома сюда на велосипеде, засекая время. Он придумал, что сказать, если его остановит полиция; в голове крутились имя и адрес, какие он назовет в случае необходимости. Пришлось дожидаться удобного случая – ночь должна была быть безлунной, но в то же время и без дождя. В дождь сам не заметишь, как наследишь и оставишь ненужные отпечатки пальцев.

Вчера он долго не мог заснуть; ворочаясь в постели, представлял себе всякие сбои и непредвиденные помехи, сильно нервничал. Но сейчас, добравшись до места, он успокоился. На душе полегчало.

Сколько он себя помнил, в жизни не чувствовал себя лучше.

Без четверти час ночи Оливер Кэбот сидел за письменным столом, переделанным из двери разрушенного индийского храма. Его квартира располагалась в мансарде, в бывшей студии художника, в окрестностях Портобелло-роуд.

Он смотрел на экран своего компьютера «Мак» с терпеливым выражением на лице: он был опытным путешественником по киберпространству. Маленькая цветная фотография Росса Рансома загружалась медленно и словно бы нехотя – сантиметр за сантиметром.

Почти готово. Как будто следующий его шаг мог ему в чем-то помочь, Оливер навел на снимок курсор и щелкнул мышью. Ничего не изменилось. На экране по-прежнему была голова хирурга и что-то у него за спиной – похоже, книжные стеллажи.

Оливер зевнул. Гул компьютерного вентилятора в ночной тиши напомнил ему рев двигателей авиалайнера. С фотографии в черепаховой рамке на столе, под старинной бронзовой лампой, улыбался Джейк.

Веснушчатый Джейк с каштановой челкой и щербатой улыбкой – спереди не хватало двух зубов. Молочные зубы унесла «зубная фея», а коренным вырасти было не суждено.

Джейк навечно остался на снимке таким – замороженным во времени; Оливер сфотографировал его, когда он выбегал из парадной двери их дома на берегу океана в квартале «Венеция» в Санта-Монике, откуда открывался вид на канал и где пованивало нечистотами. Джейк на своем новеньком горном велосипеде… Он не представляет, какой ужас обрушится на него всего пять дней спустя.

К горлу подступил ком; так бывало всегда, когда он позволял себе предаться воспоминаниям. Оливер снова взглянул на монитор, передвинул курсор, прокрутил снимок вниз. Теперь он видел фотографию Росса Рансома целиком; к его разочарованию, больше никого на снимке не было. Не было Веры Рансом.

«Эх ты, мозгоправ дерьмовый, – подумал он. – Какому еще унылому ублюдку придет охота ночью бродить по Интернету в поисках фотографии чужой жены? Ты ведь с ней даже незнаком!»

Такой унылый ублюдок есть; он сам, Оливер Кэбот.

В машине молчание. Росс ведет быстро. Впереди петляет темная дорога, которую иногда прорезают яркие лучи света. Но чаще впереди и сзади никого нет. В салоне громко включена музыка – Брамс; скрипки выводят грустную мелодию, как будто скоро случится что-то плохое. Салон щегольского «астон-мартина» пропах дорогой кожей и сигарным дымом.

Отец Веры тоже курил сигары; запах сигар всегда напоминал Вере об отце и об их маленькой квартирке в доме на две семьи. Однажды у отца отказали руки; она тогда сидела у его кровати, а он упрямо сжимал губами мокрый окурок и, глядя на нее с жалкой улыбкой, говорил:

– Хорошо, что у меня еще открывается рот; по крайней мере, я могу поблагодарить Господа за то, что Он меня создал.

Вера вернулась мыслями к тому человеку – незнакомцу. Они случайно столкнулись у бара после того, как закончились речи. Он был один. Вере достаточно было сделать всего четыре шага, и она оказалась бы прямо перед ним. Росса поблизости не было; он остался сидеть за столом, увлеченный важным разговором. Всего четыре шага. Но вместо того, чтобы подойти к незнакомцу, Вера затеяла беседу с Фелисити Берд, женой гинеколога, знакомого Росса. Фелисити была одной из немногих жен врачей, которая нравилась Вере. В разговоре участвовала еще одна женщина; они говорили в основном об их поездке в Таиланд. Потом к ней подошел Росс и заявил, что хочет домой, так как завтра ему рано вставать.

– Я тебя видел, – спокойно заметил он.

– Ну и что?

Снова молчание. Только скрипки и ночь. Они проехали указатель «Брайтон». Двадцать девять километров. Вера прекрасно поняла, что муж имеет в виду. Бессмысленно что-либо отрицать, спорить, вступать в пустые пререкания. Несмотря на внешнюю невозмутимость, Росс внутри кипит от злости. Пусть перебесится, решила Вера. Может, к тому времени, как они приедут домой, он так утомится, что не станет устраивать скандал. Сейчас она как-то плохо себя чувствует для ссоры.

Она подумала об Алеке: сынишка, наверное, давно сладко спит, укрытый одеялом. За него не приходится беспокоиться; он обожает бабушку, которая его балует. Мама любит оставаться у них на ночь. Росс отвел ей в их доме настоящие апартаменты, несколько комнат. Сама мама, скорее всего, сейчас бодрствует; сидит перед огромным телевизором с полутораметровым экраном, курит одну сигарету за другой и смотрит кино посреди ночи… Так же было и в Верином детстве, когда мама составляла компанию прикованному к постели мужу, которого мучила бессонница.

Из книг, журнальных статей и разговоров со знакомыми Вера усвоила, что тещи редко ладят с зятьями. Но ее мать и Росс поладили с самого начала, и Росс всегда был добр к ней – и к отцу Веры в последние годы его жизни. В том-то и трудность: Вера не могла жаловаться маме на свои семейные неурядицы. Мать всегда отвечала: у всех случаются размолвки, взлеты и падения, а ей, Вере, нужно Бога благодарить за такого мужа. Перепады же настроения Росса и необъяснимые приступы ярости наверняка являются следствием стресса. У него очень тяжелая работа, и потом – его высокое положение в обществе…

Двадцать минут первого. Вера снова вспомнила о незнакомце за ужином. Интересно, как ей жилось бы с другим мужчиной, с другим мужем? Как ей вырваться из хватки Росса? И как быть с Алеком?..

Неожиданно изнутри подступила тошнота.

– Стой! Росс, скорее останови!

Ей показалось, что салон машины сжимается, давит на нее. Прижав руку ко рту, она успела подумать только: «Не здесь… не испачкать машину…»