Мозг отключился. Она не могла вспомнить, как их зовут.

– Здравствуйте… привет… здорово… как доехали? Росс здесь, он вас ждет… то есть… мы оба…

О боже! По дорожке к дому едет еще одна машина. Белая. Где-то она читала: люди, которые предпочитают белые машины, обычно обладают нерешительным характером.

Карие глаза как-то странно смотрят на нее. Да и зеленые тоже. Интересно, что ей нужно делать сейчас? Забыла. Пригласить их в дом. Да. Она отступила на шаг, но к ней уже спешил Росс. Пожал руку Джулсу Риттерману, поцеловал нордический айсберг. Вдруг у Веры в руках оказалась крошечная розовая коробочка конфет «Годива».

– Мои любимые, – сказала она.

Гостья не улыбнулась в ответ.

– Позвольте ваше пальто.

– Вообще-то на мне сегодня нет пальто, – отрезала Хильда.

Вера окинула взглядом бирюзовый кошмар. Боже, и с чего она вообразила, будто это пальто?

– Да, – кивнула Вера, – конечно. Джулс, позвольте ваше?

Его всегдашняя покровительственная улыбочка, а потом:

– Вера, я сегодня тоже налегке.

Снова глаза. Черт побери, что такое творится с их глазами?

Смотрят на нее. Жалеют? Неужели в их глазах жалость?

Главное – не лопнуть со смеха. Господи, помоги мне не расхохотаться.

Обе пары глаз смотрели на что-то у нее за спиной. Вера обернулась через плечо, и вдруг там, каким-то чудом, оказалась сердитая миссис Фогг во вполне презентабельной белой блузке и черной юбке; в руках – поднос с бокалами шампанского.

Шины заскрипели по гравию. Белая машина. Выглядит скромненько. Оттуда вышли невзрачный с виду мужчина и невзрачная с виду женщина. У них одинаковые седые волосы и почти одинаковые прически. Мужчина с такой прической смотрится нормально; он похож на занудного школьного учителя. А женщина выглядит глупо. Оба шагают к крыльцу с надменным выражением любителей пеших прогулок, которые взбираются на особенно крутой холм.

– Его честь Ральф Блейкхэм, – сказал Росс.

Раз «его честь», значит, судья, поняла Вера.

– И моя жена Молли, – представил судья.

Молли протянула Вере банку домашнего айвового варенья. Вера едва успела прочесть этикетку, как банка выскользнула у нее из рук и разбилась о крыльцо. Послышался такой грохот, точно взорвалась бомба.

Пока миссис Фогг убирала осколки, а Вера держала Распутина за ошейник, чтобы тот не порезал лапы о мелкие кусочки стекла, остальные гости прибыли все вместе.

В кухне Вера села на стул и принялась счищать со своих атласных туфелек налипшие осколки стекла, измазанные айвовым вареньем. Высыпав мусор из совка в помойное ведро, миссис Фогг заявила:

– Миссис Рансом, подобные поручения я считаю не соответствующими моему достоинству! – Лицо уборщицы расплылось и превратилось в нечеткое пятно. – Знаете, я ведь вовсе не обязана так унижаться – при моем-то образовании.

Вера снова взмыла под потолок и смотрела вниз; она видела саму себя, сидящую за столом, с туфелькой в руке.

Миссис Фогг продолжала:

– При моем-то образовании мне бы…

– Помогите, – попросила Вера. – Пожалуйста, помогите, у меня снова…

С потолка она увидела, как в кухню ворвался Росс.

– Какого черта вы обе здесь торчите? Гости еще ни глотка не выпили!

Вера уставилась на него сверху. Потом вдруг оказалось, что она смотрит на него снизу вверх. Он схватил ее за руки, поднял на ноги.

– Пойдем, бога ради, соберись, ты ведь хозяйка, черт побери! Куда подевалось шампанское?

– В ад, – ответила миссис Фогг.

Росс кое-как напялил Вере на ногу туфлю, схватил ее за руку и потащил из кухни. Она нерешительно семенила за ним, стараясь не упасть. На нее надвинулись стены холла, потом вдруг раздвинулись беспредельно – до бесконечности. Металлические латы раскачивались, как куст под ветром.

И вдруг она очутилась среди моря лиц, лопотания голосов. Повсюду глаза – лабиринт из глаз. Губы; иногда они шевелятся и что-то говорят.

– Майкл Теннент, – сказал Росс. – И его жена, Аманда. А это Вера.

Она снова смотрела на них сверху, с потолка гостиной; гремел Бах. Она слышала, как гости говорят, что рады с ней познакомиться; она понимала: нужно что-то ответить, проявить учтивость, быть очаровательной, как и подобает хозяйке дома. Но она не могла вспомнить нужные слова, потому что умирала.

Она выскользнула из тела в смерть – прямо перед всеми гостями, а никто ничего не понял. С трудом, заплетающимся языком Вера выговорила единственное, что сумела:

– Пожалуйста, помогите мне, я умираю.

Она отвернулась от их потрясенных лиц. Но увидела перед собой другие потрясенные лица. Отступив назад, столкнулась с худощавым и моложавым мужчиной с преждевременно поседевшими волосами. Главный констебль.

– Извините, – сказала Вера ему и находившейся рядом с ним женщине – наверное, его жене. – Извините. Я умираю. Никто этого не понимает. Пожалуйста, помогите мне. Пожалуйста! Мне нужна помощь, чтобы остаться в собственном теле. Прошу вас, помогите, не дайте мне уйти!

Она пятилась назад; вот она смотрит еще на одного мужчину – высокого, лысеющего, в вельветовом костюме, кривого на один глаз; его она уже видела раньше, но сейчас не помнит, как его зовут. Психиатр – единственное, что вспомнила Вера. Ничего, он ее поймет.

Крепко схватив психиатра за руку, она прошептала:

– Никто из них не понимает, что я умираю. Духи пытаются вытащить меня из тела. Пожалуйста, удержите меня. Росс мне не верит. Пожалуйста, защитите меня.

Вот рядом оказался Росс, обнял ее за плечи – такой любящий, такой нежный.

– Милая, все хорошо, я с тобой. У тебя просто очередной приступ. Я отведу тебя наверх – полежи немного. Я дам тебе кое-что, и ты расслабишься.

– Паранойя, – произнес чей-то голос.

– Психоз, – вторил ему другой.

Потом она услышала Джулса Риттермана:

– Боюсь, это один из симптомов.

– Сейчас принесу – у меня в машине все есть, – заявил кто-то.

Вдруг ее тело оказалось как бы перед ней и в то же время за ней. Она в слепом ужасе повернула голову.

– Мое тело, – прошептала она. – Где мое тело?

Игла вошла в предплечье – как укус осы.

Прошло несколько секунд, и она оказалась в своем теле. Она лежала на кровати. Над ней склонились озабоченные лица: Росс, Джулс Риттерман, Майкл Теннент. Она облегченно улыбнулась им всем.

Потом ее глаза закрылись, и она провалилась в теплый синий океан сна.

Близится полнолуние; света больше, чем он рассчитывал. Но главная мысль, заботившая Паука, была о велосипеде. Его могут украсть. В Лондоне под угрозой находятся все велосипеды, а его «фишер» – настоящее произведение искусства. Кто-то неплохо на нем поживится. Он не подумал об иронии судьбы: ведь велосипед и так уже был украден.

Человечество выживает на протяжении четырехсот тысяч лет во многом благодаря тому, что большинство людей обладают совестью, настроенной более или менее на одну волну. Но у меньшинства система ценностей другая. Паук способен на такое, о чем другие и не помышляют, но угрызения совести его не посещают.

В детстве, когда его мучили и обижали другие, он находил утешение в том, что мучил насекомых и животных. Тараканы не осуждали его из-за заячьей губы. Лягушки никогда не смеялись над ним, собаки не издевались. Паук платил бессловесным тварям тем, что мучил их до смерти. Жуки и пауки умирали медленно – он жарил их на крышке духовки. Лягушек ждала быстрая и страшная смерть: он привязывал их к петардам, и они либо взрывались, расщепляясь до молекул, либо уносились высоко в воздух, откуда шлепались на землю, привязанные к сгоревшим палочкам от шутих. А собакам предназначалась невидимая смерть; Паук обнаружил, что обломки бритвы, засунутые в куски курицы, весьма эффективны.

Если бы его спросили, зачем он мучает животных, он бы, наверное, не сумел подобрать ответ, но любому психиатру было очевидно: Паук – классический психопат. Психиатров Паук видел только в кино, например в фильме «Молчание ягнят».