После первого тайма мы проигрываем 4:0. Дети грызут четвертинки апельсинов. Я рассказываю им, как хорошо они играют. «Эта команда непобедима, – вру я сквозь сжатые зубы. – Но вы, ребята, их контролируете».

На второй тайм я отправляю в ворота Дугласа, парня с самой сильной подачей. Эндрю, наш лучший бомбардир, оттягивается в защиту.

– Но я нападающий, – хнычет он.

– Впереди будет играть Доминик.

Все смотрят на Доминика, который только недавно сообразил, в какую сторону бежать. Он хихикает и трет ладошкой низ живота.

– Забудьте о дриблинге, передачах и голах, – говорю я. – Просто бегите вперед и бейте по мячу изо всех сил.

Когда начинается второй тайм, ко мне направляется делегация от родителей с вопросами насчет моих позиционных перестановок. Они думают, что я потерял нить игры. Но в моем безумии есть система. Детский футбол – вопрос момента. Когда мяч направляется вперед, вся игра движется в этом направлении. Вот почему наш самый сильный игрок должен быть позади.

В течение первых пяти минут ничего не меняется. «Тигры» могли бы с таким же успехом гоняться за тенями. Затем мяч попадает к Дугласу, и он посылает его через все поле. Доминик пытается убежать от мяча подальше, падает и увлекает за собой двоих защитников. Мяч свободно катится по полю. Чарли стоит ближе всех к нему. Я бормочу себе под нос: «Только ничего не придумывай. Просто бей».

Можете обвинять меня в фаворитизме. Называйте меня необъективным. Мне все равно. То, что происходит потом, – это самый точный и техничный обводящий удар, который когда-либо наносился по мячу бутсой шестого размера. Радость такова, что любой независимый наблюдатель решил бы, что мы победили.

Ошеломленные нашей новой тактикой, «Львы» рассыпаются. Даже Доминик заталкивает мяч в ворота: тот отскакивает от его затылка и пролетает мимо вратаря. «Тигры» выигрывают у «Львов» 5:4.

Самое горячее одобрение мы получаем от Джулианы, которую нельзя назвать преданной футбольной мамой. Я думаю, она бы предпочла, чтобы Чарли занималась балетом или теннисом. Бесформенная в своем длинном черном пальто с капюшоном и резиновых сапогах, она заявляет, что никогда не видела более увлекательного спортивного состязания. То, что она называет его «спортивным состязанием», выдает, как мало она смотрит футбол.

Родители укутывают детей потеплее и упаковывают в мешки грязные бутсы. На противоположной кромке поля я замечаю одиноко стоящего человека, засунувшего руки в карманы пальто. Я узнаю его.

– Что заставило вас прийти сюда так рано в субботу, инспектор? Не думаю, что любовь к спорту.

Руиз смотрит на беговую дорожку:

– В этом городе и без меня достаточно запыхавшихся людей.

– Как вы узнали, где меня найти?

– От соседей.

Он разворачивает тянучку и засовывает себе в рот, стукнув ею о зубы.

– Чем могу служить?

– Помните, что я сказал вам во время нашего завтрака? Я сказал, что, если жертва окажется дочерью известного человека, у меня будет сорок детективов вместо двенадцати.

– Да.

– А вы знаете, что ваша медсестричка была племянницей члена парламента и внучкой бывшего судьи графства?

– Я читал о ее дяде в газете.

– Теперь возле меня крутятся эти гиены, задают вопросы и суют фотокамеры мне под нос. Это, блин, цирк массовой информации.

Мне нечего ему сказать, я просто смотрю в сторону зоопарка и позволяю Руизу говорить.

– Вы ведь умный парень, верно? Университетское образование, ученая степень, консультации… Я решил, что вы сможете мне помочь. Вы же были знакомы с девушкой? Работали с ней. Поэтому я подумал, что вы сможете предположить со знанием дела, во что она могла вляпаться.

– Я знал ее только как пациентку.

– Но она говорила с вами. Рассказывала о себе. Что вы знаете о ее друзьях и парнях?

– Я думаю, она встречалась с кем-то из больницы. Наверное, он был женат, потому что она о нем не говорила.

– Она упоминала его имя?

– Нет.

– Как вы думаете, она была неразборчива в связях?

– Нет.

– Почему вы так уверены?

– Просто чувствую.

Он поворачивается и кивает Джулиане, которая неожиданно подходит и берет меня под руку. Она надела капюшон и стала похожа на монашку.

– Это инспектор Руиз, полицейский, о котором я тебе рассказывал.

Ее лоб пересекает морщина озабоченности.

– Это связано с Кэтрин? – Она откидывает капюшон. Руиз смотрит на нее, как и большинство мужчин. Она не накрашена, не надушена, без украшений, но все равно привлекает взгляды.

– Прошлое интересует вас, миссис О'Лафлин?

Она медлит.

– Смотря какое.

– Вы знали Кэтрин Макбрайд?

– Она принесла нам много горя.

Руиз быстро переводит взгляд на меня, и мое сердце уходит в пятки.

Джулиана смотрит на меня и понимает свою ошибку. Чарли зовет ее. Она смотрит через плечо и поворачивается к Руизу.

– Возможно, мне надо сперва поговорить с вашим мужем, – говорит он медленно. – Я смогу связаться с вами позже.

Джулиана кивает и сжимает мою руку.

– Мы с Чарли пойдем выпьем горячего шоколада.

– Хорошо.

Мы смотрим, как она уходит, аккуратно огибая грязные лужи и кучки торфа. Руиз склоняет голову набок, словно хочет прочитать что-то на лацкане моего пальто.

– Что она имела в виду?

Моя искренность поставлена под большое сомнение. Он мне не поверит.

– Кэтрин сделала заявление, что я домогался ее под гипнозом. Через несколько часов она отозвала иск, но все равно началось расследование. Это было всего лишь недоразумение.

– Как это возможно?

Я рассказываю ему, как Кэтрин приняла мой профессиональный интерес за личный, о ее поцелуе и смущении. О ее злости.

– Вы ее отвергли?

– Да.

– И она подала на вас жалобу.

– Да. Я не знал об этом до тех пор, пока Кэтрин ее не забрала, но дознание все равно надо было провести. Меня временно исключили из штата, пока опрашивали работников и других пациентов.

– Все из-за одного письма?

– Да.

– Вы поговорили с Кэтрин?

– Нет. Она избегала меня. Я видел ее только однажды, перед самым ее уходом из Марсдена. Она принесла извинения. У нее был новый парень, и они собирались на север.

– Вы на нее не сердились?

– Я был в ярости. Эта история могла стоить мне карьеры. – Осознав, как резко это звучит, я добавляю: – Она была очень ранима.

Руиз достает блокнот и начинает что-то писать.

– Не придавайте этому такого значения.

– Я ничего этому не придаю, профессор, это просто информация. Мы оба с вами собираем сведения по крупицам до тех пор, пока из них не сложится цельная картина. – Переворачивая страницу блокнота, он нежно улыбается мне. – Удивительно, как много можно теперь узнать о человеке. Женат. Один ребенок. Не исповедует какую-либо веру. Получил образование в Чартерхаусе и Лондонском университете. Бакалаврская и магистерская степени по психологии. В тысяча девятьсот восьмидесятом году привлечен к ответственности за изображение свастики на Доме ЮАР во время демонстрации за освобождение Манделы на Трафальгар-сквер. Дважды задержан за превышение скорости на трассе М-сорок, один штраф за парковку, в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году отказано в получении сирийской визы из-за совершенного ранее визита в Израиль. Отец – известный врач. Три сестры. Одна работает в благотворительной программе помощи беженцам, проводимой ООН. Отец вашей жены покончил с собой в тысяча девятьсот девяносто четвертом году. Ваша тетя погибла при пожаре. У вас частная медицинская страховка, перерасход по счету в десять тысяч фунтов, и в воскресенье вам нужно заплатить налог на машину. – Он смотрит на меня. – Я не занимался вашими налогами, но думаю, что вы перешли к частной практике, потому что ваш домик должен стоить целое состояние.

Он подошел к сути. Весь трюк – это предупреждение. Он показывает, на что способен.

Его голос понижается:

– Если я узнаю, что вы утаили информацию, важную для следствия, я посажу вас в тюрьму. Сможете попрактиковаться, когда окажетесь в одной камере с парнем, которому нечего терять. – Руиз закрывает блокнот и засовывает его в карман. Дыша на ладони, он добавляет: – Спасибо за внимание, профессор.