Я быстро пробегаю глазами отчет в поисках деталей. Меня не интересуют подробности ее смерти. Я ищу указания на то, как она жила. У нее были рубцы на коже? Обнаружены ли следы наркотической зависимости или венерических заболеваний? Что она в последний раз ела? Как давно она ела?

Руиз входит без стука.

– Я решил, что вам с молоком и без сахара. – Он ставит пластиковый стакан на стол, а затем похлопывает себя по карманам в поисках сигарет, существующих только в его воображении. Стискивает зубы. – Итак, что вы можете мне сказать?

– Она не была проституткой.

– Почему?

– Средний возраст девушек, когда они выходят на панель, всего лишь шестнадцать. Этой женщине лет двадцать пять – тридцать. Нет следов длительной сексуальной активности или болезней, передающихся половым путем. Среди проституток часты аборты, поскольку их вынуждают не предохраняться, но эта женщина никогда не была беременна.

Руиз трижды стучит по столу, словно ставя многоточие. Он хочет, чтобы я продолжал.

– Проститутки высшего пошиба торгуют фантазиями. Они заботятся о своей внешности и впечатлении, которое производят. У этой женщины коротко подстриженные ногти, мальчишеская стрижка и минимальный макияж. На ней были удобные туфли и мало украшений. Она не пользовалась дорогой косметикой и не красила ногти. Область бикини скромно выбрита…

Руиз снова ходит по комнате, приоткрыв рот и изогнув брови.

– …Она следила за собой. Регулярно занималась спортом и ела здоровую пищу. Возможно, боялась располнеть. Я бы сказал, что уровень ее интеллектуального развития был средним или слегка выше среднего. Ее семья скорее всего принадлежала к среднему классу, и она училась в соответствующей школе. Не думаю, что она жила в Лондоне. Иначе кто-нибудь уже заявил бы о ее пропаже. Женщины такого рода не пропадают. У нее есть семья и друзья. Но если она приехала в Лондон устраиваться на работу или в отпуск, они, видимо, не ждали от нее скорых вестей. Но через некоторое время они начнут волноваться.

Слегка отодвигаю стул, но не решаюсь встать. Что еще я могу сказать?

– На ее медальоне изображен не святой Христофор. Я думаю, что это святой Камилл. Если присмотреться, видно, что он держит кувшин и полотенце.

– А кто он такой?

– Святой-покровитель медсестер.

Мое утверждение привлекает внимание инспектора. Он склоняет голову набок, и я почти ясно вижу, как он фильтрует информацию. Правой рукой он открывает спичечный коробок и снова закрывает его. Открывает и закрывает.

Я перебираю бумаги и бросаю взгляд на полный отчет о вскрытии. Один абзац привлекает мое внимание.

Обнаружены признаки старых ранений вдоль правого и левого предплечий и на внутренней стороне бедер. Степень зарубцованности указывает на попытки самостоятельного наложения швов. Эти раны вероятнее всего были нанесены собственноручно и свидетельствуют о прошлых попытках членовредительства.

– Мне надо посмотреть фотографии.

Руиз подталкивает ко мне альбомы и одновременно объявляет:

– Я пойду позвоню. Возможно, у нас есть заявление о пропавшей женщине. Рентгенолог из Ливерпуля две недели не получала известий о своей соседке по квартире. Пропавшая по возрасту, росту и цвету волос подходит под описание нашей Джейн Доу. И – как вам такое совпадение, Шерлок? – она была медсестрой.

После его ухода я открываю первый альбом и быстро переворачиваю страницы. Когда я осматривал тело, руки были прижаты к бокам. Я не видел запястья и внутреннюю сторону бедер. Членовредительница с множественными ножевыми ранами, все нанесены самостоятельно… Конечно, это всего лишь совпадение.

На первых фотографиях запечатлена панорама разрытой земли, усеянной ржавеющими сорокачетырехгалонными цилиндрами, мотками проволоки и обломками лесов. Гранд-Юнион-канал образует непосредственный фон, но на заднем плане я вижу несколько аккуратно подстриженных деревьев и надгробные камни между ними.

Фотографии начинают фокусироваться на берегах канала. Бело-синяя полицейская лента натянута среди металлических столбиков, чтобы оградить место обнаружения тело.

Второй набор фотографий изображает яму и белый блик, похожий на пустую пачку из-под молока. На крупных планах становится видно, что это кисть руки с растопыренными пальцами, высовывающаяся из-под земли. Почву аккуратно разгребают, просеивают и упаковывают. Наконец обнажается труп, одна нога неестественно вывернута, левая рука лежит на лице, словно прикрывая глаза от света прожекторов.

Я быстро перелистываю страницы, пока не дохожу до фотографий вскрытия. Камера фиксирует каждое пятнышко, царапину и синяк. Я смотрю на один из снимков.

Вот оно. Ее руки на тусклом серебре стола лежат так, что видна их внутренняя сторона. Я неловко поднимаюсь и снова иду по коридору. Левая нога отказывает, и мне приходится переносить ее вперед по дуге.

Оператор впускает меня в хранилище, и несколько секунд я снова смотрю на те же металлические ячейки. Четыре вправо, три вниз. Я сверяюсь с табличкой, берусь за ручку и открываю дверцу. На этот раз я принуждаю себя посмотреть на ее отекшее лицо. Узнавание подобно маленькой искорке, от которой заводятся огромные машины. Воспоминания гудят в голове. Ее волосы теперь короче. Она поправилась, но не сильно.

Взяв ее правую руку, я выворачиваю ее и провожу кончиками пальцев по молочно-белым шрамам. На бледной коже они кажутся складками, которые сливаются, пересекаются и исчезают. Она многократно вскрывала эти раны, распарывая швы или заново разрезая кожу. Никому не полагалось знать об этом, но однажды я был посвящен в ее тайну.

– Решили взглянуть еще раз? – Руиз стоит в дверях.

– Да. – Я не могу скрыть дрожь в голосе.

Руиз встает передо мной и закрывает ячейку.

– Вам нельзя находиться здесь одному. Надо было подождать меня, – говорит он с нажимом.

Я бормочу извинения и мою руки в раковине, чувствуя на себе его взгляд. Я должен что-то сказать.

– Как насчет Ливерпуля? Вы выяснили, кто…

– Соседку по квартире доставят в Лондон сотрудники местного уголовного розыска. Уже днем мы сможем установить личность.

– Значит, вы знаете имя?

Он не отвечает. Вместо этого меня провожают по коридору и заставляют подождать, пока он соберет фотографии и отчеты о вскрытии. Затем я иду за ним по подземному лабиринту и выхожу через двойные двери в гараж.

Все это время меня не покидает мысль, что я должен что-то сказать. Я должен ему признаться. И в то же время какая-то извилина в моем мозгу настаивает: «Это уже не важно». Он и так знает ее имя. Что прошло, то прошло. Это старая история.

– Я обещал вам завтрак.

– Я не голоден.