– Кто это тут говорил что-нибудь про сон? – удивился Мартин, целуя ее в шею.

Они снова были близки, потом Мартин принес ей кофе в кровать, потом Мэй открыла занавески, потом Мартин закрыл их. Когда он вернулся от окна, Мэй заметила, что он щурится и прикрывает глаза.

– Что с тобой? – встревожилась она.

– Оказался еще не готов к дневному свету, – отшутился он, устремляясь к ней. – Возвращайся-ка сюда, женщина.

Мэй хотела его еще о чем-то спросить, но страсть увлекла ее. Мартин был крайне настойчив. Зная о крепости его мышц, никак нельзя было предположить, что он может быть таким нежным, и Мэй погрузилась в нахлынувший на нее мир ощущений, о существовании которых она даже не догадывалась.

– Так хорошо? Тебе нравится так?

Его вопросы ошеломили ее. Она настолько растворилась в нем, не различая, где заканчивалась она и где начинался Мартин, что ей чудилось, как ее голос, мысли и чувства сливаются с ним в одно целое.

– Это невероятно, – прошептала она.

– Расскажи мне, – попросил он.

– Только телом, словами не смогу.

Даже через закрытые занавески пробивался яркий свет, когда солнце поднялось выше, и Мэй подошла к окну, чтобы опустить шторы и погрузить комнату в полумрак.

– Я думал, тебе требовалось солнце, – поддразнил он.

– Я не хочу ни видеть, ни слышать, – сказала она, дрожа от возбуждения. – Я только хочу чувствовать тебя.

– Какая ты неистовая, – сказал он.

– Только с тобой. – Она устроилась подле него.

Их разлука многое изменила, и теперь она чувствовала себя ближе к нему. Целуя ее губы, Мартин закрыл ей глаза ладонью. Лишившись возможности видеть, она ощущала его дыхание на своей щеке, его руки, обнимающие ее тело. Прикосновение его пальцев к коже, прикосновение губ, его поцелуй – все ощущения стали острее и глубже. Мэй ошеломила такая острота ощущений при физической близости с Мартином, когда она была лишена возможности видеть. Она никогда не верила, что такое бывает. Они не говорили, и она не могла видеть, и она знала, что отказалась от зрения и прислушивалась к прикосновениям, чтобы испытать новый уровень доверия между ней и мужем.

Шли дни, и их жизнь стала отчасти входить в привычное русло. Перестали трезвонить репортеры с просьбами дать им интервью. Воспоминание о тех ужасных послед них нескольких секундах игры начало постепенно стираться из памяти. Рэй зашел поговорить, и они с Мартином пили пиво и проводили «посмертный» анализ игровых ситуаций на открытой веранде.

Еще в Бостоне Мэй разработала систему общения с Тобин при помощи телефона и факса, и этим летом они улучшили ее для Канады. Они договорились, что с июня по сентябрь на месте со всеми новыми клиентами общается Тобин, а Мэй просматривает все проекты свадеб из Лак-Верта.

Однажды, когда Мартин и Рэй отправились на рыбалку, Мэй пригласила к себе Дженни и Шарлотту. Пока девочки играли снаружи, их матери беседовали между собой на передней веранде.

– Как Рэй воспринимает поражение? – задала Мэй давно волнующий ее вопрос!

– С каждым днем ему понемногу становится лучше. А первые сутки он реагировал с явно повышенной чувствительностью на имя Мартина Картье.

– Он обвиняет Мартина в их проигрыше?

– Не он один. Все, – поправила ее Дженни. – Он потерял шайбу, вместо того чтобы сделать бросок.

Мэй нахмурилась. Ей хотелось, чтобы ее подруга не опускалась до обвинений в потере Кубка в адрес ее мужа.

– Спортсмены всегда нуждаются в козле отпущения, – объяснила ей Дженни. – Уверена, ты это уже заметила. И Рэй выступал в этой роли множество раз, да и все остальные. Каждый делает ошибки. Но такую…

– …невероятную. – Мэй вспомнила ужасные последние секунды.

– Да он просто взял и остановился посередине льда, – сказала Дженни. – Рэй говорит, если бы он так не разозлился на Мартина, он бы встревожился за него.

– Почему встревожился?

– Ну, ему показалось, будто Мартина парализовало или что-то в этом роде. Он словно оцепенел.

– Мне тоже так показалось.

Перед ее мысленным взором по льду пронесся Мартин, потом замер, взметнул руку с клюшкой, изготовившись сделать бросок. Шайба вот-вот полетит в ворота Эдмонтона.

– Его отец упомянул кое-что в разговоре со мной, когда я навестила его. Он сказал, будто Мартин предпочитает правую сторону.

– Да они носятся взад-вперед по полю, какая тут правая или левая сторона, – рассмеялась Дженни. – Все зависит от того, где у них что болит. А у них всегда что-нибудь болит.

– Выходит, мне нечего беспокоиться?

– Нет, если только однажды утром он не проснется и не сможет двигаться. Это единственная достаточно веская причина, которая в состоянии удержать Мартина ото льда.

– Понятно, – протянула Мэй.

Потом, предложив Дженни чаю, Мэй направилась в кухню. Следуя за хозяйкой, Дженни останавливалась посмотреть на некоторые старые картины в гостиной. Она бросила взгляд на выставленные на спинке дивана подушки, вышитые рукой матери Мартина.

– Агнес всегда была занята работой. Вязание, вышивание гладью. Она и мне показывала, как вышивать.

– У тебя получилось?

– Я начала одну работу, – сказала Дженни, оглядываясь кругом.

Ее внимательный взгляд прошелся по стенам, каминной доске и книжным полкам.

– Хмм-мм. Странно.

– Что странно?

– В этой комнате всегда висела картина, вышитая крестом. Темно-синяя нить, как мне кажется, по миткалю. На ней были изображены два крохотных зверька. Мне очень и очень нравилась эта картина. Именно она вдохновила меня попробовать научиться вышивать. Агнес вышила ее, когда родился Мартин.

– Интересно, где же она, – удивилась Мэй.

– Да, интересно. – Дженни еще раз оглядела стены в комнате, словно картина могла внезапно вновь появиться. – Она всегда здесь висела.

Мартин взял напрокат грузовик у дяди Рэя и отправился в местный питомник скупать их розовые кусты. Он хотел, чтобы у Мэй появился свой собственный розарий здесь, точно такой же, как и в Блэк-Холле. Сезон цветения наступал в этих местах на месяц позже, чем в Коннектикуте, поэтому большинство кустов, которые он выбрал, были усыпаны бутонами.

Пока Мартин загружал шестьдесят розовых кустов в кузов грузовичка, Кайли, которая приехала в питомник вместе с ним, играла с разлегшимся в тени старым бассетом.

– Осторожнее, он кусается, – крикнул ей владелец питомника, Жан-Пьер Хеклер.

Мартин положил розовый куст, который он нес, и пошел спасать Кайли.

– Он не кусает меня, – возразила Кайли.

– Ну, зато меня кусал. – Жан-Пьер показал укус на своей ноге. – Вчера вечером от него так несло, что я вышвырнул его за двери. Тут он и схватил меня за ногу…

– Зачем же вам пес, который вас кусает?

Мартин внимательно посмотрел в глаза старому псу. Тот был привязан к столбу забора и лежал в небольшом углублении, которое сам же и вырыл. Морда у него была вся в складках, шерсть вокруг глаз и пасти совсем седая. Когда он часто и тяжело дышал, его длинный язык высовывался так, что свисал в грязь.

– Пес когда-то принадлежал отцу Энн, – объяснил Жан-Пьер.

Мартин внимательно слушал. Он ходил в школу с женой этого человека, Энн Дюпре, и вспомнил, что ее отец содержал небольшую ферму к юго-западу от озера.

– А мистер Дюпре умер? – поинтересовался Мартин.

– Да, прошлой зимой. Мы продали ферму, но, конечно же, новые владельцы не захотели оставлять себе такого недружелюбного старого пса. Да и мне для дела плохо, когда он рычит на всех покупателей.

– Бедный старый песик. – Кайли извивалась, пытаясь вырваться из рук Мартина.

Мартин не мог поверить, глядя в потухшие глаза упавшего духом пса, что тот станет кого-нибудь кусать, но все же не исключал такой возможности.

– Что я вам должен? – спросил Мартин, доставая бумажник.

– Ну, я готов предоставить вам десятипроцентную скидку, – пояснил Жан-Пьер. – Вы ведь прославили Лак-Верт. Энн очень гордится вами. В следующем году вы одержите еще большую победу! Наверняка выиграете Кубок Стэнли.