Но когда мы, христиане, отстоим себя от внешнего врага, вот тогда мы будем разбираться во внутренних христианских проблемах. И будем думать о том, насколько Православие более право, чем католицизм. Но сейчас, извините, любой крест свят, потому что скоро не будет ни одного креста.

— А что вас подтолкнуло к написанию этой книги?

— Вы знаете, первотолчка не было, просто эта книга не могла не появиться, потому что она была мне как бы навязана. Я очень люблю понятие «ноосфера», введенное Вернадским. Эта книга витала в ноосфере и искала, кого выбрать, через кого прийти. Если бы попался кто-то другой, то книга, возможно, иначе бы называлась, иначе было бы все подано, но не быть ее не могло.

Она индивидуально моя, но она и не моя. Я помню, как странно она пришла.

Я писала «Лилею», вся была во французской истории, в которой я значительно больше люблю находиться, нежели в современности. И вдруг в мою работу вклинилась эта «Мечеть». И на несколько месяцев совершенно сумасшедшей работы все другое было отложено. Так бывает только тогда, когда какая-то вещь очень хочет прийти. И хватает, берет первый попавшийся ей инструмент, в данном случае вашу покорную слугу.

— А легко ли издатели, «Лепта-Пресс» пошли на публикацию, ведь реакция была предсказуема?

— Вы знаете, пошли. И достаточно легко. Ведь «Лепта-Пресс» — православное издательство.

— Есть ли уже переводы и какие?

— Как ни странно, в России сравнительно с Европой полная свобода слова и демократии. Там довольно жесткая политическая цензура. Так что не знаю, когда книга выйдет во Франции. Она издана в Сербии, в Белграде, и мне очень приятно, что первый перевод был сербский. Почти завершен перевод на норвежский.

Делают это волонтеры, друзья этой книги, а друзей у нее много. Еще один наш соотечественник из США оплатил технический перевод на английский язык. Она известна на европейском пространстве, потихоньку там идет, причем абсолютно на доброй воле тех, кто ее читает. Недавно у меня были журналисты из Дании, которые много меня о ней расспрашивали.

Нужна была вещь общеевропейская, об общих проблемах, а не только о русских, надо было показать европейцам, что проблемы-то у нас одни и те же.

— В «Мечети» много говорится о католиках-традиционалистах и реформаторском крыле католицизма. Вы хорошо знаете эту проблему?

— Да. Я хорошо знаю представителей традиционного католического мира, совсем не знакома с представителями неокатолического мира и не хочу быть с ними знакома, потому что это профанация католицизма. И спуск по тем ступеням, в то подземелье, которое называется отречением от всех своих духовных ценностей. Может быть, вы знаете, что Католическая церковь извинилась и за Крестовые походы перед мусульманами, и от части своих святых политкорректно отказалась. Такая Церковь устоять не может. И об этом, в том числе, моя книга.

— Книгу критика назвала сразу же антиутопией. А мне она показалась вполне зримой реальностью.

— Все же это антиутопия. Хотя она опирается на факты, и действительно кажется, что мы почти в этом живем, какая уж тут фантастика! Но ведь не случайно подзаголовок книги — «2048 год». Это же перекличка с Оруэллом. А когда Оруэлл писал свой «1984», то страшное дыхание красного монстра тоталитаризма, который подмял всю Россию, оно тоже слышалось. И то, что он описывал Англию, а не Россию, было всего лишь художественной игрой. Проблема-то была очевидна. А то, что он не оказался пророком, ничуть не снижает значения его антиутопии. Дай-то мне Господь не оказаться пророком в той же мере.

— Насколько Россия может оказаться и оказалась уже в подобной ситуации? Ведь новая кавказская война, теракты и т.п. имеют под собой, в том числе, и религиозную подкладку.

— Меня датские журналисты упрекнули: а почему ж это я пишу книгу для всех, а в России 2048 года у меня все так прекрасно? И Христа-то мы отстояли, и ислам-то у нас не победил, в отличие от наших западных соседей. Я им сказала: «Если бы я писала о сегодняшнем дне, то разговоры о том, что у нас все прекрасно, были бы ложью». Но я пишу о дне завтрашнем. Это мои душевные упования, это всего лишь предмет моей веры. Конечно, мы сидим в той же омерзительной луже, где находятся и другие страны христианского генезиса. Может быть, мы не так глубоко в ней сидим. Во Франции «Мечеть» официально вряд ли скоро выйдет. Сейчас начался профессиональный перевод на французский язык. И мы думаем, что с ним делать. Может, разместим на сайтах, может, сделаем тираж здесь и будем ввозить во Францию. Помните, какие были скандалы, когда требовали убрать христианскую государственную символику?

Они бросают пробные шары и, ссылаясь на толерантность, на политкорректность, внедряют свою идеологию. В Европе наработанный опыт у них уже есть. Еще немного, и такие книги, как «Мечеть Парижской Богоматери», если мы не будем мудры и тверды, не будут выходить и у нас.

— Но у вас же были с ней проблемы и здесь! Судьбу Салмана Рушди повторить не боитесь?

— Я более всего боялась не того, что прибегут какие-то злые дяди с ножами, от этого меня Господь, если сочтет нужным, сохранит. А больше всего я боялась, что эту книгу удастся замолчать. Но это не удалось. Конечно, о ней говорят значительно меньше, чем того требует ее актуальность, но тем не менее она уже заняла свое определенное место, и с этого места ее не сдвинешь. А когда уже она пойдет на Запад и потом вернется к нам сюда, то не с Еленой Чудиновой, не с книгой как таковой, а с поднятыми ею проблемами придется считаться.

В этом у меня никаких сомнений нет.

Беседовал Евгений ДАНИЛОВ

Политический журнал

— Кто вы по профессии? Где учились?

— Литератор. Я никогда не говорю, что закончила, зато хорошо помню, у кого я училась. Объясню почему. Когда вышла первая моя книга «Держатель знака» — это про Гражданскую войну, — то я, как порядочный человек, три экземпляра отправила с гонцом в деканат, а оттуда ни ответа, ни привета, ни спасибо. Ладно, раз я — не часть истории этого вуза, то и он — не часть моей биографии. А вот училась я у Кобрина и Пуришева.

— Елена Петровна, поясните для наших читателей.

— Борис Иванович Пуришев — это один из наших самых маститых специалистов по литературе европейского Средневековья. Владимир Борисович Кобрин — один из ведущих историков по эпохе Ивана Грозного.

— Диплом на какую тему писали? О Средневековье?

— Я — двоечник. Знаете, как сказал Ремарк, «своим продвижением вперед мир обязан плохим ученикам». Диплом про Николая Гумилева мне запретили писать. Был еще конец Советской власти. Ни о ком другом я писать не желала, так что пришлось сдавать госэкзамены. 

— Любите Ремарка?

— Ремарк — писатель, любимый в отрочестве. Им надо переболеть. Отроческий возраст очень экзистенциален. Когда взрослеешь, хочется чего-то созидательного.

— Часто приходится бывать за границей? И где?

— Ну, уж во Франции-то бывала не единожды. Друзей у меня там много, в том числе среди католиков-традиционалистов, их еще называют лефевристами. Тут важно не путать, современный католицизм, или неокатолицизм — это совсем другая песня. То явление, от лица коего говорил Иоанн Павел Второй, а теперь вот Ратцингер заговорил, это, чтобы было понятно, такая «попса» от католицизма. А я говорю о настоящих католиках, которые практикуют старинный католицизм, тот, что нашему читателю по романам знаком. Вот среди традиционного католического духовенства, которое возглавил в свое время архиепископ Лефевр, у меня много знакомых. Они, конечно, еще и роялисты. Я знакома даже с монсеньором Бернаром Тиссье де Маллере, о котором в романе упоминается. Он мне назначал аудиенцию 8 марта 1991 года в Сан Николя дю Шардонне, недалеко от Ситэ. Это храм, который традиционалисты отбили у неокатоликов. Просто вышвырнули оттуда их кюре на помойку. Потом держали оборону от властей в этой старой церкви, спали и жили там. Этот разговор с человеком-легендой на меня, конечно, произвел большое впечатление. Тогда был пик лефевризма. Так что я не понаслышке знаю все, что в моей книге описано — быт настоящих католиков, старую мессу.