— У нас не остается незакрытых счетов, господин Бугульма. Вам ли не знать, что Свет можно и поменять, не правда ли? Счет же можно только закрыть… Однако мы пришли. Позвольте факел…

Ловко прижигая свечи в настенных шандалах, вампир обошел просторный кабинет. Да, именно кабинет — конторка, единственный стул с готической спинкой, открытый шкаф с одинаковыми фолиантами in quarto, стол из венге. Устремляясь к конторке, хозяин предложил Марату стул:

— Присаживайтесь, sir Inflexible. Я правильно интерпретирую Ваш ник? Если был бестактен — прошу простить. Здесь как-то забываешь о круговерти мимолетностей наверху, и из памяти всплывает приобретенное в юности — а я распевал Gaudeamus у Бычьего Брода, Trinity тогда еще строили… Здесь оживает даже давно, казалось, забытое. Вы чувствуете? — копаясь в конторке, обернулся вампир. — Куда же я дел…

— Вы совершенно правы, володарь. — стараясь не показаться дубиной, Марат вставил услужливо подсунутое памятью обращение, принятое у валашской братвы в Дракуловы времена.

— Как? Нет, Вы определенно не Копье у Мяо, господин Бу-Ху-Лим… Ага. Вот он!

Вампир водрузил посреди стола крошечный поставец черненого серебра и распахнул лепестки крышки. У Марата внутри екнуло — если верить описаниям, этот мини-сундучок здорово смахивал на каньдан царя Яо, при посредничестве которого Веера больших тонков заключали договоры, соблюдавшиеся тысячелетиями. По слухам, в случае кидалова душу фуфлыжника утягивает в этот самый каньдан, ведущий в место с невеселым прозванием Смерть Для Мертвых, а тело выгорает, словно набитое угольями… Ой, мля. Интересно, откуда у этого деревенского кровососа такие серьезные девайсы… — поежился Марат, кося глазом на поставец, внутри которого чернел кусок тьмы, чернее беззвездного неба.

— Господин Бугульма, Вы знакомы с ритуалом?

— Да. — ответил Марат, тут же спохватившись: теперь точно будет держать не за того, кем являюсь; объяснять, что «так сложились обстоятельства» — глупо, да и не время.

— Позвольте каплю Вашей крови, Меч.

— Я не Меч, господин…

— Неважно. — извинительно улыбаясь, перебил вампир напряженным, едва ли не срывающимся голосом. — Скорее, господин Бугульма, негоже надолго его отворять — кто знает, что сейчас глядит оттуда на нас.

Марат довольно осклабился внутри — не всякий может похвастать, что видел вампира, да еще и явно бздящего. Достал акинавский кинжал, прикоснулся полуобнаженным лезвием ко лбу, и легонько провел жалом по подушечке левого мизинца, уронив выступившую каплю в каньдан.

— Тот, кто оставил это, обещает хранить доверенное и служить честно.

Настала очередь второй договаривающейся стороны, и Марат с интересом уставился на контрагента — у вампиров нет своей крови, чем же они отвечают каньдану? Вампир вытянул палец, и от него сама отделилась небольшая часть, неуловимо превратившаяся в маленького паучка. Паучок тут же вскарабкался на породивший его палец и замер, не пытаясь скрыться, пока вампир стряхивал его в поставец.

— Тот, кто оставил это, обещает хранить доверенное и честно вознаградить за службу.

Закончив, хозяин с нескрываемым облегчением захлопнул поставец и вернул его в конторку.

— Ну вот и все… — с видимым облегчением выдохнул вампир. — Вас, я вижу, лицезрение Глаза Шиввы оставляет равнодушным? Простите за нескромность — что это, гоподин Бугульма? Природное свойство, либо все же… привычка?

Марат тормознул, подбирая подходящий ответ, но вампир, похоже, истолковал паузу как данное в качестве ответа молчание, и сболтнул лишнего:

— А я-то, как трехсотлетний мальчишка, не счел нужным лишний раз проверить… Вы знаете, когда мне сообщили о татуировке на Вашей спине, опознанной свидетелем Вашего купания как знак Копья из тонка Мяо, я прикинул: тридцать-пятьдесят смертных лет как раз для Копья, и более не задумывался… Мне даже в голову не пришло, что эти Ваши водные процедуры с сончасом в рощице — по-восточному тонкое оповещение о прибытии. Вот почему Вы молодо выглядите — частенько заглядываете в Глаз Шиввы… Однако, прошу извинить, я немного разговорился от волнения — открываю Глаз впервые. — вампир, проявив завидно отработанную технику самообладания, собрался, снова став прежним неуловимо перетекающим хищником. — Господин Бугульма, прошу Вашего позволения перейти к сути нашего контракта…

Человек в небогатом дорожном плаще не торгуясь заплатил за верхнее место в дилижансе и отбыл. Видимо, человек был стеснен в расходах — на постоялых дворах, где меняли лошадей, безразлично проходил мимо разложенных поселянами съестных припасов. А там было, было чем порадовать день-деньской трясущуюся по колдобинам утробу: Хубань совершенно заслужено слывет сытным краем, не хуже хлебного Шашкенда…

К вечеру равнина избавилась от последних напоминаний о близости Вонючих Гор, радуя взор путешественника яркой палитрой макушки лета. Пассажиры на верхней площадке менялись часто, и никто не успевал досадить человеку, мирно трясшемуся на краю последней лавки. Вторая ночевка пришлась на Грыстов, и если бы кому-нибудь пришло в голову понаблюдать за человеком, то версию его скаредности либо бедности пришлось бы отставить — человек ночевал в номере на одного, да перед отходом ко сну поужинал аж на ползолотого — постэффект от пользования каньданом ослабел, и снова захотелось жрать.

С каждым днем дороги пейзаж становился все более невзрачным, ухудшилась погода. Редкие деревеньки, вросшие в расплывающуюся под вечно моросящим дождем грязь, казалось, стыдились приближаться к проезжей дороге, чередуясь с жидкими, как волосы больной старухи, березовыми перелесками… Ну че, посмотрел? Блин, понимаю теперь, почему тут всю жизнь веселие — пити. Н-да. Поживи тут и не чокнись. Вот где буттизм самый реальный, не то что у нас в Похинхине… Орки на придорожных станциях выглядели классически — разорванная до пупа рубаха, прикольные тапочки из коры, да обосранные сзади шаровары из разбредающейся домоткани. Что в жопу пьяные — упомянем, пожалуй, для иностранцев; нам и так понятно. Человек грустно курил трубку, глядя на этот проплывающий мимо дзен под вечно серым небом, которое здесь даже небом не выглядело; если бы местному обитателю вздумалось поднять взгляд, к источнику вечно сыплющейся на темечко мороси, то ничего нового для себя он бы не обнаружил — тот же дождь, только вид снизу… М-да. Как там пел, в той жизни, этот, блеет который: «… нигде нет неба ниже, чем здесь; нигде нет неба ближе, чем здесь». Сюда б его.

Хоронеш. Дула. Вот уже Застава, у полосатой слеги через дорогу — столичного вида орки в целых мундирах; кони сытые, даже краснорожий исправник трезв, как стеклышко — ан не чувствуется близости огромного муравейника Мусорсквы, перекрестка ста дорог, столицы невообразимого пространства, выгрызенного предками нынешних квелых орков. Как говорят сами аборигены — «Сторона-тоска, голая доска, посередь — моска». Раньше от одного упоминанья об орочьей угрозе дрожали поджилки у любого, в союзниках этого страшного племени не числившегося, ныне же — э-эх, скисли орки без войны да воли.

Человек проводил взглядом тупо глазеющего на проносящийся дилижанс грязного орка, и вновь задумался о своих делах, вернее, о загадке, на которую наводило его задание… Ну на кой ляд сдались эльфам эти полуживые тени, пьяно бродящие по своей тощей земле, больше полугода утопающей по грудь в снегу? Сама земля — не смешите. Как база для разборок с набирающей состоятельность Сяйной — тоже бред, все равно что покупать дом, чтоб на полчаса выставить стрелка на крышу. Даже масляные ямы отбирать у орков бессмысленно — самому их разрабатывать выйдет втрое дороже, чем это насобачились делать орки…

Марат вспомнил, как его Веер, заинтересовавшись открывшимися после очередного оркского переворота возможностями, прихватил здоровенный шматок яшмы и быстренько чуханул в Юннань, соседнюю с Похинхиной область Сяйны. Они тогда оставили роскошную колесницу Веера Мяо на берегу, пересев на длинную речную джонку, и пару недель гребли вверх по Юанцяну, до Чусюна, где жил даос, дающий советы таким, как Веер Мяо. Будучи в то время одним из го-даней Веера, Марат всюду следовал за шефом, и сподобился увидеть процесс получения совета.