Бизнес-планирование было прервано острым локтем, швейной машинкой застучавшим в многострадальную печень:
— Милый, это есть майне кляйне фатерлянд! — гордо оповестила скривившегося от боли Марата привставшая с места Глистенгильда, обводя рукой открывшуюся с горы панораму. — Прафта, красифо?
— А где замок?
— Вас ист… Чьто, Маратикь? Чьто есть замокхь?
— Ну, это, такой хаузе, с вот такими… — Марат, как умел, изобразил жестами нечто романо-готическое, с подъемным мостом и донжоном. — Фатер где живет? Фатера папина, короче…
— А! Бург? Лохшвайнштайн? Ну… Папхен пока снимает этаж в таферне… Но это фременно, Маратикхь, пока папхен не решит финансофые проплемы…
— А кто тогда живет в… этом, блин… Лохоштайне?
— Папхен пыл фынуштен его сдать, до конца гота. Цены на сыр сейчас отшень нисские, и еще Сякаефф…
— Вот так даже? — хмыкнул Марат. — И кто снял?
— Герр Фексельперк.
— А че, он такой крутой, что ли? Денег больше, чем у авторитета?
— Ну… Он у нас тает кредитт, собирает в опщак. Папахен ему немношко толжен. Таферна тоже наполовину его.
— А в общак-то почему? Авторитет же перед общаком отвечает. — изумился Марат, но что толку беседовать за такие дела с бабами, к тому же ему стало жалко мигом погрустневшую дочку попавшего на бабки фюрста.
… Надо посмотреть, че это за перец такой… — подумал Марат, вернув базар в более веселое русло. Вновь приобретенная классовая солидарность, купно с воспоминаниями о том, каким нормальным пацаном показал вчера себя фюрст, придала его мысли в сторону оттенок праведного гнева: …Ни хрена себе — в общак он тут собирает. Авторитет сначала кровью выкупи, потом собирай…
Соскочив с повозки у солидного трактира, наводняющего вкусными запахами чистенькую мощеную площадь, Марат с некоторой завистью оглядел обступившие ее дома. Да, это не Цвайбире. Ни одной хаты под соломой, везде по два этажа, а кое-где и по три, капитальная, свежевыкрашенная кирха; две, нет — три лавочки.
… Да, неплохая деревенька… Тут надо быть дураком, чтоб минимум сотню монет в месяц не иметь. Неужто Сякаев так фюрстов бюджет подкосил?..
Глистенгильда потянула зазевавшегося мужа за рукав, и Марат толкнул солидные дубовые двери заведения… Да, Ивжопа. Это тебе не Орксия сиволапая…
Заведение и впрямь умиляло — толстомордый тойфель за стойкой протирал кружки белоснежным передником. Кружки, все до одной, имели неотбитые ручки. На полу — чуть влажный, свежевымытый паркет; никакой заблеванной соломы с выбитыми зубами. Народу мало, время не обеденное, все тихо шепчутся за пивом, курят трубки под газету, никто не орет и не дерется… Орднунг унд дас культурен, бля… — благодушно осклабился Марат, сожалея, что теперь ему уже не по чину забуриться сюда как-нибудь вечерком, сесть за картишки и снять пару золотых с какого-нибудь местного тойфеля. Тем временем фрау Бугульма фон Цвайбире подошла к стойке и приветливо осведомилась у хозяина:
— Гутен морген, герр Свинненкампф. Папхен еще наверху?
Буфетчик кивнул, не отрываясь от своего занятия.
— Пошли, Маратикь. Ганс, попей пока пиффка. — фрау кинула кучеру монетку и потянула мужа к сумрачно нависающей над стойкой лестнице.
У Марата вскипело говно: не, все понятно, Ивжопа, дас культурен, трали-вали, но,…, не девочка с улицы подошла сейчас к этому черту! Мало того, что дочь,…, его авторитета, но и моя,…, жена!..! Сделав как можно более непринужденный вид, Марат услал жену наверх:
— Иди пока, посмотри, как там папахен после вчерашнего, а я кружечку быстренько съем — майне копф дас малёхо кранкен.
Понимающе улыбнувшись, фрау Бугульма фон Цвайбире направилась к лестнице. Дождавшись, когда дробь ее каблучков стихнет, Марат присел за ближайший столик и негромко окликнул трактирщика:
— Эй, любезный! А я тут пивка хочу.
На свою беду трактирщик был полностью лишен интуиции, а потому ограничился лаконичным сообщением, что Клары еще нет, и вернулся к полировке очередной кружки, бросая на чужого короткие взгляды изподлобья. Нет, это не есть солидный посетитель. Какая странная прическа, ее просто нет. Странные знакомые у дочки нашего фюрста, н-да… Бьюсь об заклад, чаевых от такого не дождешься…
Непонятливому чужаку, видимо, было плохо слышно; или он не понимал цивилизованного языка, так как остался недвижим. Ну что ж, герр чужой, значит, вы не хотите пива. Как хотите. Трактирщик перестал поглядывать на странного клиента, полюбовался на последнюю кружку, и перешел к дюппелям для шнапса.
Чужой горестно вздохнул, встал и двинулся к стойке.
Ну, вот. Давно бы так… — успел подумать трактирщик, подымая на посетителя вопросительный взгляд.
— Гутен морген, дорогой коллега! — поприветствовал брата-феодала Марат, входя в напоминающую дамский блудуар спальню фюрста.
Из горы подушек под кружевным пологом раздался слабый стон:
— Какой там гутен, фон Цвайбире… Я етфа жиф…
— Дак какие проблемы, фатер. Ща подлечимся. Как, по пивку?
— Та, пыло пы неплохо… Глистхен, торокая, сходи к герру Свинненкампфу, и если Клара уже вышла, попроси его прислать немнокко пива… Чему ты так улыппаешься, торокой зятть?
— Дали мы вчера, а, фатер?
— О, я… Тали мы фчера реально… — проскрипел несчастный фюрст, пытаясь выцарапать из глаз насохший за ночь песок, но руки не слушались, и не попадали не то что в глаз, а вообще в голову.
Поняв, что беседы с фюрстом пока не получится, Марат рассматривал жилище новоявленного тестя. Беглое знакомство с уровнем его жизни снизило ожидаемую приятность разговора о «пританном» до неприличных величин — тестюшка владел доспехами, которые в Дуле не взяли бы даже на лом, на подоконнике лежала квитанция из ломбарда — «… принята от фюрста Шнобеля карона афтаритецкая, на восемь зупцоф, один пфунт три золотника, из них золота — шесть золотникофф, астальное же фсякий дрэк…»
Бродивший по комнате зять двоился в глазах несчастного фюрста, а когда стал у окна, то вообще превратился в круг из неясных вращающихся силуэтов. Задумчиво глядя на улицу, зять невпопад сообщил:
— Ниче, фатер, щас пивка хлебнешь, горяченьким придавишь, зуб даю — через полчаса будешь как новый…
В дверь поскреблись, и зять, резко повернувшись к дверям, злобно рявкнул:
— Вы че, лашкомои, через Караганду добирались?!
Фюрст вжал голову в плечи: ох, не стоило б так с местной прислугой… Злопамятный и гавнистый народец, теперь точно и вода для бритья будет чуть теплой, и в кофе наверняка плюнут, и к счету че-нибудь подрисуют — а как проверишь… Некстати выплывшее слово «счет» затронуло такие неприятные зоны мозга, что фюрст с тяжким стоном откинулся на подушки.
Когда он приоткрыл глаза, про боль как-то забылось: у его кровати творилось что-то поистине странное. На невесть откуда взявшемся сервировочном столике дымились кнедлики в капустном озере, исходил аппетитным паром здоровенный окорок; ленивые и степенные слуги растеряли весь свой пафос и носились, как духи в карантине — наливали пиво, откупоривали шнапс, раздергивали пыльные шторы.
Вопросительно глянув на зятя, фюрст осторожно приподнял ноющую голову. Да, не почудилось. Блин, как так? Это че тут за чудеса?
Впорхнувшая дочь помогла спустить ноги и нацепила тапки, фюрст накинул ветхий халат и тяжко присел к столу. Первая пролетела в такой кайф, что фюрст потерялся на несколько минут, и расслышал мир вокруг себя только после мощной отрыжки.
— … а мы сейчас на рынокь, натто мнокко что прикупитть, ты тут посиди пока, оттохни, мы приттем черес тшасика тфа, яволь? Пойттем, майне либе!
— Да, фатер, отмякай, придем, перетрем еще за мелочи.
Зять с легким «Ак-Барсом» поставил кружку, подошел к окну и сунул что-то в карман казакина:
— Это вон тот, что ли? Рынок-то?
Нехитрый отвлекающий маневр удался, и Марат, подмигнув тестю, вышел вслед за женой, весело оглядев выстроившихся у дверей тактирных служек:
