Марат достал из-за пазухи ракшасов узелок и развязал. Разложив содержавшиеся в нем предметы, проверил, медленно водя над ними ладонью. Да, все как просил — вот Волчья голова, и сильная какая, аж пальцы покусывает; Иудино семя — хорошая штука: когда беседуешь с козлом, намеревающимся тебя вложить, у него на щеке начинает засос светиться. Его же Зеркало, носишь под рубахой промеж лопаток — и со спины тебя не видать. Ну, не то, чтоб совсем, но отводит — главное войти, и самая натасканная охрана за тобой носиться не станет. Обычные соглядатайские феньки, но лучшего, Магрибского качества — из пальцев мумий… Ого, из ногтевых фаланг, надо же. Ногтевые сильнее прочих многократно; и тех-то не найти, дрянью все вокруг банчат. Да, надо сказать, зыган не пожопился… Интересно, че он там про мою аджну-баха болтал, правда-нет ли? Блин, ежели правда, то эти симпатичные штучки я сам поновлять смогу. Классно бы. Ладно, сначало дельце изладим…

Марат удовлетворенно собрал артефакты и спрятал узелок за пазухой. Грех с таким обеспечением не сработать, да… Все равно, что если бы для исполнения заказанного человечка ядреный гриб тебе бы заказчик подогнал.

Оставалась самая простая, она же самая сложная часть — выход и внедрение, с их предварительной информационной подготовкой. Свистнув полового, испуганно затрясшего башкой — типа скоро уже, вот-вот сготовят! и успокоив — не о том, типа, речь, Марат зарядил его за деловой газетой — нельзя лажануться в базаре за торговые штучки.

… Так, биржа, ага, чем банчим-то… Масло, масло, масло… Одно масло… И все масляные дома — гляди-ка, одни йоббиты да эльфы в правлениях. Ну, это везде так; чем там еще край славен? Немножко воинского припасу… Хотя как «немножко» — вона че, перешибают ляпоту-то эльфам, перешибают. Чревато это дело, как не боятся… Так, по мануфактуре один сяньский да османский ввоз — самим лень, видать. Оба-на! Половина жрачки из-за бугра! Хотя… — Марат вспомнил виденную по дороге картину — океан грязи без дорог. — Не больно-то и удивительно… Перешел к финансовому разделу… Ну-ну. Дело Хавроди живет и крепнет… Конечно, той, времен Смуты, беззастенчивой вакханалии азарта уже нет — разве что оставленные для антуражу мелкие фармазонщики,… вон, глико-ся: Дурекс, спред пять пипсов, плечо до Луны… Без проскальзывания, надо же… Однако развлекались на старинный оркский манер немногие менялы — основная масса игроков и денег старательно возводила трубу, собирающую с рынка всю пенку и улетавшую куда-то туда. Вот так, именно «туда» — никто не мог конкретнее определить то место, где пропитывает собой землю оркская пенка, а потому базарить об этих абстракциях немного в падлу. В цене конкретика — подвел к трубе, та вдохнула; пока летит — откусываешь. Много откусил — молодец, мало — лошина березовый; лох — это «дырка» по йоббитски, дырка ты, значит… Вообще, финансовое наречие — как блатная музыка, не поймешь, где одно началось, а другое кончилось.

Прервавшись для приема сготовившейся пищи, Марат забил исфаханского и продолжил, уже пытаясь очертить круг возможных клиентов. Наконец, неопределенно хмыкнув, достал акинавца и высек из газетного листа колонку набранных петитом объяв.

— Эй, ряз-занския-я, счет давай! И ступай на улицу, извозчика смекни…

Седок попался хоть куда. Намотал изрядно, только по не очень хорошим местам — то шалман на Хырышавке, то мусарня в Брытееве, даже в известную всей Мусорскве нехорошую кофейню на Дверской заезжал. Один раз даже напугал — где-то в Шмарьинских переулках соскочил вдруг, да в проходняк! Но не успел извозчик толком расстроиться, как седок вернулся с каким-то маленьким узелком, сопровождаемый истошным визгом из подворотни. Влез, приказал в центр, где и расплатился не торгуясь.

На Шекельинке, в паре кварталов от Общака, с извозчика спрыгнул не больно характерный для этих чинных кварталов господин. Приземлившись с блатной присядочкой, господин радостно ухмыльнулся, словно вспомнив что-то хорошее, и тем же развинченым блатным переборчиком шуганул цокавшую по панели барышню. Барышня ойкнула и резво застучала по доскам панели, а господин гнусаво пропел:

Вертляво обернувшись, проводил барышню утрированно сальным взглядом, дернулся было закинуть за плечо отсутствующий шарф, но не нашел его и отчего-то расхохотался.

Жизнерадостно улыбаясь, господин взошел на крыльцо огромного доходного дома, сдающегося под конторы мелким финансовым домам, окатив хищным взглядом куривших на крыльце юных напомаженых брюкеров. Брюкеры машинально втянули головы в плечи и посторонились. Едва за господином захлопнулась дверь, и головы непонятно чем напуганных йоббитов начали возвращаться в исходное, как из двери высунулся тот же человек, и с озорной улыбкой приветливо обратился к брюкерам:

— Господа йоббиты! Вам кто-нибудь сегодня говорил, что вы очень симпатичные молодые люди?!

Ошарашенные брюкеры переглянулись и растерянно молчали, впав в некое подобие транса.

— А у братвы в палатках дедушки сморщеные отдуваются… — еще шире улыбаясь, пробормотал под нос человек непонятную фразу, подмигнул и скрылся.

Дверь уже зверски солидного, но пока не слишком большого меняльного дома «Шнырер, Стырер и Крысевич» распахнулась от бесцеремонного… слава Кул-Тху, хоть не пинка! — раздраженно набрала стервозности секретарша, длинная крашеная нежить из Лапландии, Карелии или еще откуда-то с севера, приготовившись заземлить нахала. В еще вибрирующих дверях показался… нифигассе… человек! А ниче, симпампоша, еще б не хмурился. Только вот ворот расстегнут, почему без крыла?… В изумлении выпучив глаза, человек воззрился на лярву, делая совершенно ничем не прикрытую стойку. Порозовевшая нежить аж проглотила отрепетированную осадку «вас ждут?», и судорожно вспоминала свое последнее отражение.

— Девушка! Я не стану катать вату и заявляю вам прямо — наконец-то! Я нашел — это вы! Ваша истинно северная красота — такая неожиданность в этой вульгарной, торгашеской Мусорскве! Настаиваю на ужине, и немедленно! Собирайтесь! Я пока быстренько перетру со Шнырером. У себя он? Кстати, я угадал — вы Брунгильда! Да? И вы из Бергена! — восторженно проорал человек, подходя, присаживаясь на стол и нежно овладевая холодной лапкой лярвы.

— Да. — растеряно ответила Ыпстигнея из Блаблагого, краснея сверх предельного для нежити уровня. — Как вы догадались…

— Породу не спрячешь! Шнырер, спрашиваю, здесь? — на полпути к двери обернулся галантный господин.

— У. у с-себя.

Глава финансового дома Бэмцыон Мыцаакович Шнырер почти успел затянуть крыло на расхлябаном ввиду духоты воротничке. Заслышав в приемной необычно шумного посетителя, он решил, что снова явился пожарный, вымогать на опохмел души… Илахим, да когда ж их, наконец, урезонят, а?! О, он еще и к Ипсочке пристает! Нет, я ему сейчас выскажу… Однако вместо Ипсочки с докладом в дверь ввалился тип такой характерной наружности, что руки Бэмцыона Мыцааковича замерли на крыле, а завтрак, обдав холодом прямую кишку, нехорошо сгрудился у самого сфинктера. Бесстрастно мазнув мертвыми глазами по Шныреру, человек расслаблено прошел к столу, выдернул из-под стола для совещаний посетительское кресло и подсел прямо к хозяину кабинета. Удобно устроившись, человек неторопливо потянулся к замершему финансисту, и сильно шлепнул его по колену, изображая радостную улыбку при том же мертвящем взоре:

— Здорово, раф Шнырер! Да погоди давиться, в доме таки радость! Я ж приехал, гостинца тебе из глубины Шыбирских руд притаранил, э!

— К-к-акого г-гостинца?.. — выдавил Бэмцыон Мыцаакович, пытаясь куда-нибудь пристроить дрожащие руки.

— Да погоди, Быня, с гостинцами. Прям дите малое, гостинчика ему…

— А в-вы, извиняюсь,… в связи с чем? — решился наконец Бэмцыон Мыцаакович. Надо отдать ему должное — он был довольно смелым для йоббита.