Еще примѣръ. Въ заговорахъ на сонъ грядущій по всей Европѣ распространенъ слѣдующій мотивъ, который можно назвать — „Святые на стражѣ“.
Никола въ зголовкахъ,
Богородица въ ногахъ,
Справа Іоаннъ Богословъ,
Слѣва другъ Христовъ
5 ).
Лица, стоящія такъ на стражѣ, въ различныхъ варіантахъ мѣняются.
Польскій:
Matka Boska ze mną,
Pan Jezus przede mną,
Stróz Anioł przy mnie,
Французскій: Quand je me couche, je me couche au nom du bon Jésus. Quatre-z-anges sont dans n’te lit, deux à nout téte, deux à nouté piés, la Sainte Croix pr’e ľmitan“…).
112
Англійскій:
Matthew, Mark, Luke and John,
’Bless the bed that I lay on;
Four angels guard my bed,
Two at head and two at feet,
And two to watch me while I sleep
1 ).
У нѣмцевъ число ангеловъ доходить до 14.
Abends wenn ich schlafen gehn,
Vierzehn Engel bei mir stehn.
Zwei zu meiner Rechten,
Zwei zu meiner Linken,
Zwei zu meinen Haeupten,
Zwei zu meinen Füssen,
Zwei die mich decken,
Zwei die mich wecken,
Zwei die mich weisen
Ins himmlische Paradeischen
2 ).
На основаніи такихъ-то вотъ общихъ мотивовъ и должно строить научную классификацію. Пока только одна она можетъ дать надежный подборъ матеріала для изученія заговора. Но она требуетъ и болѣе осторожнаго къ себѣ отношенія, чѣмъ другія классификаціи.
III
Магическая сила слова
Познакомившись съ тѣмъ, что такое заговоръ, разсмотрѣвши его типичныя формы, попытаемся теперь прослѣдить, какими же путями развивался этотъ оригинальный видъ народнаго творчества, откуда взялась та могучая сила, какую народъ приписываетъ слову. Какой путь изслѣдованія для этого выбрать? Откуда и куда двигаться? Кажется, болѣе удобнымъ будетъ путь обратный тому, какой заговоръ, вѣроятно, прошелъ въ своемъ развитіи: начать съ тѣхъ формъ, въ какихъ сила слова выступаетъ во всей своей полнотѣ, съ тѣхъ случаевъ, когда для достиженія желаннаго результата ничего болѣe не надобно, кромѣ произнесенія магической формулы. Слово здѣсь своею силой ни съ чѣмъ не дѣлится: ни съ дѣйствіемъ, что приходится наблюдать въ другихъ случаяхъ, ни съ пѣніемъ, ни съ музыкой и вообще съ ритмомъ, что также бываетъ. Начавши съ этого вида и постепенно переходя отъ него къ формамъ, въ какихъ уже можно усмотрѣть наличность и другихъ элементовъ, берущихъ на себя часть магической силы, посмотримъ, не дойдемъ ли мы до такихъ ступеней, гдѣ слово, продолжая участвовать въ чарахъ, уже не играетъ той роли, какую на высшей ступени, а исполняетъ ту же самую функцію, что и въ нашей обыденной жизни. Ярче всего, конечно, вѣра въ силу слова выражается въ абракадабрахъ. Дѣйствительно, что можетъ быть удивительнѣе: произнесъ одно таинственное слово и — застрахованъ отъ всякихъ бѣдъ и напастей. Но, къ сожалѣнію, для рѣшенія нашей задачи абракадабры ничего не даютъ. Эти блуждающія у различныхъ народовъ таинственныя слова принадлежатъ глубокой древности. Смыслъ ихъ давно утерянъ. Почему они обладали магической силой въ глазахъ ихъ творцовъ, врядъ ли удастся когда-либо открыть и придется ограничиваться только гипотезами. Лучше, оставивши непонятныя абракадабры, искать отвѣта на свой вопросъ въ формулахъ ясныхъ, еще не утратившихъ своего первоначальнаго смысла. Вотъ передъ нами одинъ изъ поэтическихъ образчиковъ заговорной литературы.
„На великъ день я родился, тыномъ желѣзнымъ оградился и пошелъ я къ своей родимой матушкѣ. Загнѣвилась моя родимая матушка, ломала мои кости, щипала мое тѣло, топтала меня въ ногахъ, пила мою кровь. Солнце ясное, звѣзды свѣтлыя, небо чистое, море тихое, поля желтыя — всѣ вы стоите тихо и смирно; такъ была бы тиха и смирна моя родная матушка по вся дни, по вся часы, въ нощи и полунощи… Какъ студенецъ льетъ по вся дни воду, такъ бы текло сердце родимой матушки ко мнѣ своему родному сыну…“).
Параллелизмъ, проникающій отъ начала до конца весь заговоръ, даетъ ключъ къ психологическому пониманію зарожденія подобнаго заговора. Свѣже сохранившійся лиризмъ сближаетъ его скорѣе съ пѣсней, чѣмъ съ большинствомъ сухихъ заговорныхъ формулъ. Въ воображеніи такъ и рисуется образъ тихаго парня, забитаго суровой матерью. Онъ не протестуетъ, не ропщетъ, а удаляется къ студеному ключу, въ поля желтыя. Надъ нимъ небо чисте, солнце ясное. Окружающая тишина и спокойствіе вызываютъ съ новой силой воспоминаніе о только что пережитой бурной сценѣ съ матерью, еще болѣе обостряютъ пережитую горечь. Въ наболѣвшей душѣ является естественная жажда синтеза, примиренія двухъ противоположностей. И вотъ вырывается чистая импровизація, искреннее горячее пожеланіе, чтобы матушка была такъ тиха, смирна, какъ это небо чистое, солнце ясное. Предъ нами не то заговоръ, не то пѣсня, не то молитва. Если бы послѣ этого въ жизни парня ничего не перемѣнилось, то импровизація, можетъ быть, забылась бы такъ же естественно, какъ и возникла, или же отлилась бы въ лирическую пѣсню. Но если случилось, что матушка вдругъ притихла на нѣкоторое время? У человѣка, живущаго въ атмосферѣ заговоровъ, знающаго не одного колдуна, много слышавшаго о разныхъ заповѣдныхъ словахъ, естественно явится тенденція приписать происшедшую перемѣну вліянію своихъ словъ. И это тѣмъ болѣе возможно, что небо чистое, солнце ясное, звѣзды свѣтлыя, ключъ студеный, въ общеніе съ которыми какъ бы вступилъ парень, въ его глазахъ представляются далеко не тѣмъ, чѣмъ въ нашихъ. Онъ въ нихъ видитъ какую-то сознательную жизнь. Онъ часто къ нимъ прибѣгаетъ въ своихъ бѣдахъ. Масса коротенькихъ формулъ-просьбъ, съ которыми простой человѣкъ обращается къ вѣтру, къ звѣздамъ, мѣсяцу, землѣ, дереву, водѣ, разсѣянныхъ по сборникамъ заговоровъ, показываютъ, какъ близко все это простому человѣку, показываютъ, что человѣкъ чувствуетъ свою зависимость отъ нихъ. Онъ боится оскорбить воду. Вѣтру приноситъ жертву). Съ просьбой къ свѣтиламъ небеснымъ прибѣгаетъ человѣкъ, когда желаетъ пріобрѣсти чью-нибудь любовь. Такъ въ Германіи дѣвушка, къ которой милый равнодушенъ, говоритъ предъ молодымъ мѣсяцемъ: „;Grüss dich Gott, lieber Abendstern; ich seh dich heut u. allzeit gern scheint der Mond übers Eck meinem Herzallerliebsten aufs Bett; lass ihm nicht Rast, lass ihm nicht Ruh, dass er zu mir kommen mu(muss);“ или: „ei du, mein lieber Abendstern, ich seh u. s. w. — schein hin, schein her, schein über neun Eck; schein über meins Herzliebsten sein Bett, dass er nicht rastet, nicht ruht, bis er an mich denken thut“). Такимъ образомъ, пожеланіе, произнесенное парнемъ передъ звѣздами, у ручья, пріобрѣтаетъ характеръ просьбы. Что же удивительнаго, если оно исполнилось? А разъ оно однажды оказалось дѣйствительнымъ, къ нему можно прибѣгнуть и въ другомъ подобномъ случаѣ. Его надо запомнить, сохранить. И вотъ импровизація вступаетъ въ кругъ заговоровъ. Вращаясь среди нихъ, она не можетъ не подвергнуться ихъ вліянію. Заговорный шаблонный стиль долженъ съ теченіемъ времени отразиться и на ней. Стереотипныя, блуждающія по всѣмъ заговорамъ формулы приростутъ и къ ней. Въ данномъ случаѣ мы присутствуемъ уже при наличности такой переработки: напр., огражденіе тыномъ желѣзнымъ — безспорно, посторонній наростъ. Происхожденіе этой формулы я попытаюсь выяснить въ другомъ мѣстѣ. Она принадлежитъ къ семейству блуждающихъ формулъ, оторвавшихся отъ своего первоначальнаго цѣлаго и теперь встрѣчающихся въ самыхъ разнообразныхъ заговорахъ. Таковымъ представляется процессъ зарожденія заговора въ данномъ случаѣ. Но онъ, очевидно, опять таки возможенъ только при условіи, если будетъ на лицо предварительная вѣра въ магическую силу слова. Вѣдь, если бы ея не было, творецъ заговора не могъ бы объяснить спокойствіе матушки вліяніемъ своихъ словъ. Для этого онъ уже раньше долженъ вѣрить, что слово вообще способно оказывать подобное вліяніе. Для поясненія психологіи, переживаемой творцами магическихъ формулъ, приведу литературный примѣръ. У Жоржъ Занда въ романѣ La petite Fadette есть интересное мѣсто. Дѣвочка, дочь знахарки и ея наслѣдница въ этомъ искусствѣ, обладаетъ знаніемъ молитвы, могущей избавить отъ смерти опасно больного человѣка. Она сама сочинила ее, нѣсколько разъ примѣняла и искренно вѣритъ въ ея силу. Вотъ какъ она врачуетъ больного Сильвине.