Вейн почувствовал, как всегда бывало, когда дело касалось прошлого Фелисии и ее семьи, жуткий страх, как путешественник вступивший на зыбучий песок. Они с Фелисией были слишком поглощены друг другом, своей карьерой, что у них никогда не хватало времени, чтобы узнать секреты их семей. Во всяком случае теперь у него есть от нее секрет, о котором, спасибо Аарону Даймонду, ему еще придется рассказать Фелисии.

Впервые за многие месяцы он захотел вновь оказаться на фронте.

– Ты мог бы сказать мне, что заключил контракт с Марти Куиком!

– Я совсем забыл.

– Ни за что не поверю.

– Ну хорошо, дело не в забывчивости. Я просто не хотел расстраивать тебя. Послушай, у меня не было выбора. Ты была не в состоянии принимать решения. Марти заплатил наши долги…

– Поэтому ты смог срочно уехать в Англию, оставив меня одну?

– Будь благоразумна, Лисия, я не мог всю войну просидеть в Калифорнии, верно? А ты по состоянию здоровья не могла вернуться со мной домой. Ты же это знаешь! Поэтому я подписал с Марти контракт, взял деньги и уехал. Я подумал, что здесь такого? Меня могут убить на фронте. Англия может проиграть войну. Этот фильм, возможно, никогда не будет снят… Черт, может быть, этим планам никогда не суждено осуществиться. Уже больше года от Марти нет ни слуху, ни духу; думаю, у него уже совершенно другое на уме. Когда война кончится, если она когда-нибудь кончится, тогда и будем переживать. Если потребуется, выплатим ему долг по частям. У меня нет намерения делать с ним «Дон Кихота», и самое странное, что он все равно никогда его не снимет. Просто это был удобный выход из тяжелой ситуации.

– Если ты думаешь, что Марти все оставит как есть и уйдет, то ты ошибаешься. Но дело не в этом. Ты не имел права заключать договор от моего имени.

– У меня была твоя доверенность. А другого выхода у меня просто не было. Ты должна это понять. Вспомни, какая тогда была ситуация. Мы задолжали людям их жалование, мы должны были заплатить налоги государству, расплатиться за аренду помещения, декорации и костюмы. Сделка с Марти была единственным решением проблемы. Взгляни на это с другой стороны. Мы вновь дома, наши долги после «Ромео и Джульетты» заплачены, у нас есть все условия для новой жизни. Я получил свой собственный театр…

Фелисия даже не подозревала, насколько плохо обстояли дела, и теперь ей было очень стыдно. Все же она сомневалась в разумности поступка Робби.

– Какова вероятность того, что ты сохранишь свой театр, если Марти явится сюда требовать свои четыреста тысяч долларов, Робби? – спросила она. – А он явится.

– Будем думать об этом, когда придет время. Он налил себе выпить и остановился у камина под портретом Гаррика в роли Ричарда. На мгновение Фелисии показалось, что между ними существует поразительное сходство – густые, черные брови, сросшиеся на переносице, темные непроницаемые глаза, язвительный изгиб губ, неукротимая энергия.

– Вечер прошел чудесно, – сказал Робби, меняя тему.

– Да. – Фелисия тоже хотела покончить с ней и заключить мир.

– Все сказали, что у нас прекрасный дом. Жаль только, что Порция не так счастлива здесь, как я надеялся.

– Она привыкнет. Со временем.

– Почему ты не хочешь, чтобы она пожила у Гарри? В конце концов, ты сама выросла у него в имении, он твой дядя – будет для девочки вместо дедушки, поскольку твой отец по-прежнему живет в Кении.

– Мне кажется, что его влияние не может быть полезно для девочки ее возраста, вот и все.

– Мне всегда казалось, что ты очень привязана к нему, хотя меня удивило, что он подарил тебе портрет.

– Это был один из его широких жестов, которые Гарри просто обожает.

– Думаю, если ему дать возможность, он будет баловать Порцию. Как тебя когда-то. Все же я не вижу в этом большого вреда, тем более в ее возрасте.

– Она моя дочь, Робби. И я не хочу, чтобы она жила там.

– Ну тогда, даже ради того, чтобы заставить ее замолчать, тебе не следовало обещать ей, что она сможет туда поехать. Ты же знаешь, она не забудет об этом.

– Она ребенок, Робби. Она сделает, как я ей велю.

– Я понимаю, что это не мое дело, но ты не можешь нарушать обещание, данное ребенку – особенно ребенку.

– Ты прав. Это не твое дело.

– Она привязана ко мне. И я стану ей отчимом – если ты, конечно, не изменила свое намерение.

– Свое намерение? О чем это ты?

– О том, что мы собирались пожениться.

– «Собирались пожениться»? Мне совсем не нравится такая постановка вопроса! Я бы хотела услышать, как ты просишь меня выйти за тебя замуж. Я хочу сказать – ты еще не сделал мне предложения, так ведь? Каждая девушка хочет, чтобы ей сделали предложение.

– Но ты уже получала его.

– Ты не сделал его по всем правилам. И вообще это было давно. Я хочу услышать предложение, а потом чтобы была помолвка.

– Помолвка? Мы живем вместе уже десять лет!

– Жить вместе вовсе не то же самое, что быть помолвленными, Робби.

– Мы будем давать объявление в «Таймс»? Покупать обручальное кольцо? Разве люди делают это сейчас, когда идет война? Уверен, что они просто идут в Кэкстон-Холл[72] и расписываются в присутствии свидетелей. Я даже не знаю, честно говоря, может ли быть помолвка у разведенных, как ты думаешь?

– А у нас будет, вот и все! Последний раз я была помолвлена с Чарльзом и, вспоминая об этом, могу сказать, что в этом нет ничего интересного – хотя, должна заметить, он раскошелился на очень миленькое кольцо… ну, ты его видел. Но все остальное было очень скучно – бесконечные чаепития с его родственниками, обеды с его друзьями. Совсем не весело, тем более, что я была беременна, и меня постоянно тошнило.

– Беременна? Я не знал этого. Забавно, но я всегда считал, что Чарльз – не тот парень, который может лечь в постель со своей невестой до свадьбы. Я считал его настоящим добропорядочным джентльменом. Таким же был и я в молодости – истинным англичанином, живущим по правилам – и верящим в них к тому же. Знаешь, я не спал с Пенелопой до свадьбы. Не то, чтобы я не хотел этого – помню, я только об этом и думал. И она не имела ничего против – я уверен, она сразу бы согласилась, стоило мне попросить. Но мы верили, что надо подождать – я во всяком случае.

– Вот и Чарльз тоже. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы переубедить его.

Фелисия улыбнулась – хотя на деле ее ситуация была далеко не веселой. Отказ Чарльза заняться любовью до свадьбы был для нее настоящим шоком – он ставил ее в очень рискованное положение.

Время, которое она потратила на то, чтобы заставить его изменить своим принципам, было самым тяжелым в ее жизни. Какие бы чувства она ни питала к нему, они почти полностью улетучились за долгие часы, проведенные на большом кожаном диване в его холостяцкой квартире в Олбани[73] и на сиденье его любимой зеленой «лагонды»,[74] пока она пыталась соблазнить его и убедить сделать то единственное, от чего зависело все ее будущее. Она до сих пор помнила прикосновение кожи к своим обнаженным бедрам и ягодицам, потому что они с Чарльзом, кажется, бесконечно обнимались и раздевались на блестящей, полированной кожаной обивке, и ей запомнилась эта холодная и липкая поверхность, которую, без сомнения, тщательно натирали горничная или шофер. И еще она помнила отчаяние, которое охватывало ее, когда она возилась с пуговицами на жилете и брюках Чарльза.

С тех пор в своем доме она не терпела никакой мебели с кожаной обивкой и ненавидела сидеть на кожаных сиденьях в машинах.

Робби увидел, что Фелисия улыбается, и сам улыбнулся, радуясь, что она в прекрасном настроении и больше не донимает его вопросами о контракте с Марти Куиком.

– Ну, дорогой, – со смехом сказала Фелисия, – говори свои слова.

Робби тут же вошел в роль, с удивительной быстротой опустившись перед ней на одно колено. Он схватил ее руку, поцеловал ее, снял с пальца кольцо-печатку, единственное наследство, доставшееся ему от отца, и, надев ей на палец, произнес: