– А как поживает милая тетя Мод? – вежливо осведомилась она, закуривая сигарету. Она пока еще не привыкла к тому, что в Англии все распределялось по карточкам; у нее была привычка закуривать и откладывать сигарету после первой же затяжки, тогда как все в Англии выкуривали свои до последней доли дюйма. Одной из жертв войны, как она обнаружила, стали сигареты, названные в честь Робби. Сигареты «Вейнс» исчезли с полок магазинов, уступив место марке в духе военного времени – «ВМС». Фелисия выпустила кольцо дыма – дядя Гарри не рассердится, подумала она. В конце концов, это он научил ее курить, помимо всего прочего.
Упоминание имени его жены не доставило ему удовольствия, да Фелисия на это и не рассчитывала.
– У Мод все в порядке, насколько это возможно, – резко ответил он. С тех пор, как Фелисия подростком приехала в Англию, леди Лайл страдала алкоголизмом средней тяжести; она постоянно пребывала в одурманенном состоянии, которое ее муж намеренно поддерживал. Тогда же Фелисия случайно обнаружила, что причина, по которой тете Мод подавали чай в отдельном чайнике, заключалась в том, что в нем был налит джин, и что попытка похитить каплю духов или туалетной воды из ее запасов приводила к плачевным результатам, так как в этих бутылочках она прятала спиртное.
Пьянство Мод устраивало Гарри. С одной стороны, оно было оправданием для его многочисленных связей, а с другой – оно мешало Мод обращать внимание на его постоянную ложь и частые отлучки. Гарри относил «состояние» леди Лайл, как тактично говорили у них в семье, за счет того, что они были бездетны, но Фелисия отлично знала, что тому были другие, тайные причины.
– Тетя приехала на спектакль? – спросила она.
– Ты же отлично знаешь, что нет. Мод уже много лет не ездит в город.
– Знаю. Твое счастье.
Кто-то из присутствующих подал лорду Лайлу бокал шампанского. Он недоверчиво понюхал его, прежде чем пригубить. Он не доверял тем сортам шампанского, которыми обычно угощали посторонних в театральных гримерных. Но поскольку это было из ящика, присланного Фелисии Ноэлем, оно было безупречного качества.
– «Перрье-Жуэ», – одобрительно сказал дядя Гарри. – Рад видеть, что ты не забыла того, чему я тебя научил. Искренне рад. И за тебя тоже. Было время…
– Мне кажется, это неподходящая тема для разговора среди посторонних людей, как ты думаешь, Гарри?
– Не более, чем разговор о Мод.
Фелисия сразу же уловила угрозу. Гарри Лайл наносил удары с точностью хорошего теннисиста. Он никогда не выносил упоминания имени Мод, когда бывал в Лондоне. Однажды, много лет назад, когда Фелисия была еще девчонкой, она спросила его в момент откровенности, когда сама была чуть-чуть навеселе, занимается ли он по-прежнему любовью с Мод. Вопрос был задан шепотом, когда они сидели на банкетке в «Подкове», одном из его самых любимых заведений в городе. Не меняя выражения лица, он сорвал с нее серьгу, одну из тех, что только что подарил. Она сдержалась, чтобы не закричать, хотя боль была нестерпимой, и потом весь вечер прикладывала платок к кровоточащему уху. «Око за око» был его девиз в жизни. Он верил в незамедлительное наказание и сведение счетов, и она по-прежнему носила на теле побледневшие со временем, мелкие рубцы, оставленные его уроками – как и менее заметные, но более глубокие в душе. И хотя она уже не была маленькой запуганной девочкой, а стала знаменитой актрисой, и ей нравилось думать, что она может постоять за себя, Гарри Лайл по-прежнему был способен испугать ее. Нет, поправила она себя, она его больше не боится – просто он бросает ей вызов. Правила игры остались прежними, у него они всегда одинаковы, но теперь она может сыграть с ним на равных и, возможно, даже выиграть.
– Милый дядя Гарри, – промурлыкала она. – Все как в старые времена.
– Не совсем, – ответил он, глядя сверху на ее грудь, видневшуюся в вырезе пеньюара. – Но, знаешь, ты нисколько не изменилась. Ты выглядишь очаровательной, как никогда. И ты чертовски хорошо играла сегодня.
– Похвала сэра Хьюберта дорогого стоит!
– Не умничай со мной, Лисия. – Он наклонился к ней и прошептал: – Я не один из твоих «голубых» поклонников, вроде Гая Дарлинга.
Она рассмеялась, твердо решив не дать ему запугать себя, но подумала об ужасной несправедливости того, что когда в целом мире шла война и гибли миллионы людей, дядя Гарри, который определенно заслуживал, чтобы на него упала бомба, был жив и здоров. Он к тому же был в отличной форме, и если и пополнел немного, то его прекрасного покроя костюм скрывал это.
Надо отдать должное противнику – а он определенно был ее противником, – у него был безупречный вкус. Его темный двубортный костюм был по-эдвардиански роскошным; в бутоньерке у него красовался цветок; его седые волосы были по-прежнему густыми, и он носил монокль в золотой оправе на черном шелковом шнурке. Краем глаза Фелисия заметила, что несколько мужчин в комнате – включая Гая Дарлинга – несмотря на возраст Гарри, с интересом поглядывали на него. У Гарри были широкие плечи и развитая мускулатура человека, который много времени проводил на свежем воздухе – ездил верхом, охотился, ловил рыбу, рубил деревья для тренировки, – но он одевался с придирчивой педантичностью эстета, коллекционировал старинный фарфор и серебро и любил балет, театр и оперу. Он испытывал терпение своих коллег по палате лордов бесконечными речами о вреде браконьерства или о значении телесных наказаний в формировании характера ребенка – и в результате получил в газетах прозвище «Лорд-Верните-Розги». Тем не менее он мог любовно возиться с какой-нибудь вазой эпохи Сун[45] и плакать над смертью Мими в «Богеме».[46] Во многих отношениях он был полной противоположностью отцу Фелисии, хваткий и хитрый там, где его брат был щедрым и доверчивым, опасным для людей, тогда как ее отец был опасен только для крупных четвероногих. Он был так же хорош собой, как и ее отец, но в его взгляде не было выражения той незащищенности, которая даже спустя годы делала ее отца привлекательным для женщин. У дяди Гарри были глаза хищника, и женщины с большим жизненным опытом довольно быстро замечали опасность, чем, по-видимому, помимо природной склонности, и объяснялось его пристрастие к молоденьким девушкам.
– Ты что-нибудь слышала о своем отце? – спросил он. Отношения между Гарри и его младшим братом носили характер убийственной неприязни с обеих сторон, возникшей из-за того, что Гарри, как старший сын, унаследовал титул и состояние. Фелисия догадывалась, что за этим скрывались и какие-то более серьезные причины. Гарри Лайл женился на Мод по расчету, не питая к ней никаких чувств, только из-за ее денег, и расплачивался за этот поступок в постели, тогда как его брат женился на красавице без гроша за душой, чьи чувства не вызывали сомнения. Дядя Гарри никогда не скрывал, что завидует брату. Мать Фелисии питала к нему неприязнь и даже намекала, что Гарри однажды пытался соблазнить ее.
– Получила пару писем, – ответила Фелисия. – Ты же знаешь, что он не любит писать.
– По-прежнему охотится на львов?
– Нет, теперь он их охраняет. Стреляет по браконьерам.
– Я был удивлен, что он вновь не надел военную форму.
– Мне кажется, что он уже стар для этого, как ты думаешь?
– Он никогда не будет достаточно стар, чтобы не свалять дурака.
Было еще одно соперничество, которое развело в разные стороны ее отца и дядю Гарри, вспомнила она. Дядя Гарри провел первую мировую войну в роли адъютанта одного генерала, тогда как ее отец получил, как он говорил, «старый добрый «Военный крест» в окопах Соммы и был ранен в ногу.
– Отец делает то, что хочет, – сдержанно ответила она.
– Да, конечно. Он всегда это делал. А как Порция?
Фелисия ощутила острое чувство вины. Она отправилась навестить Порцию, как только вернулась в Англию, и встретилась с замкнутым, обидчивым ребенком. В этом не было ничего удивительного: Чарльз не позволил Порции поехать в Калифорнию к Фелисии, а она не могла настаивать; потом началась война, и поездка стала невозможна. Фелисия старалась поддерживать отношения с дочерью: регулярно писала письма и посылала подарки, но девочка не видела мать три года. Вне всякого сомнения, она знала о Фелисии лишь то, что рассказывал ей отец, поэтому трудно было рассчитывать, что она встретит мать с распростертыми объятиями. Фактически, она устроила такую сцену, что няня, неприязненно глядя на Фелисию, вынуждена была увести девочку в детскую.
