– Арни был очень мил, танцуя со мной. Он собирается снимать «Анну Каренину», дорогой. Он считает, что я идеально подхожу для главной роли.
– Такой фильм уже снят, – напомнил Вейн. Бушер пожал плечами.
– Но не мной. И не с Лисией в роли Анны.
– Ты мог бы сыграть Каренина, дорогой. Было бы чудесно вновь работать вместе с тобой.
Вейн нахмурился.
– Вронского, ты хотела сказать? Роль Каренина мне совсем не подходит.
– Нет, дорогой, именно Каренина. – Она мило улыбнулась ему. – Холодного, равнодушного мужа, который позволяет своей очаровательной жене покинуть его ради Вронского.
Бушер явно занервничал и поспешил оставить их.
– Я видел здесь Си Кригера, – пробормотал он. – Извините, но мне необходимо поговорить с ним. Благодарю за танец… – Он поцеловал Фелисии руку и скрылся в толпе танцующих.
– Совсем как Принц-лягушка из сказки, – презрительно произнесла она. – Прыгнул назад в пруд при первых признаках грозы.
– Разве будет гроза?
– Будет, если ты сейчас же не станешь танцевать со мной, милый.
Вейн обнял ее за талию, и они присоединились к танцующим. Он не любил танцевать, хотя и прошел соответствующую подготовку. Актер должен уметь все, что требуется по роли, а в его ранних фильмах неизменно были сцены, где он танцевал с героиней. Однажды он даже заставил себя брать уроки балета, потому что почувствовал, что ему не хватает изящества движений. Все же танцы не доставляли ему удовольствия, и он так и не смог развить у себя музыкальный слух. Этот его недостаток был настолько общеизвестным, что Гай Дарлинг утверждал, будто единственная мелодия, которую способен узнать Робби Вейн, это «Боже, храни короля», и то только потому, что ее всегда исполняли, когда опускался занавес. Фелисия же, напротив, любила танцевать. Для нее было настоящим счастьем кружиться в танце в центре зала, чувствуя, что все взгляды прикованы к ней.
Сейчас она точно была в центре внимания, да это и неудивительно, учитывая те слухи об их отношениях с Вейном, которые распространились после несчастного случая в Сан-Франциско. Робби крепко держал ее, прижимаясь щекой к ее щеке, и направлял к центру площадки, который был лучше освещен.
– Давай покажем им кое-что, согласна? – спросил он.
– К черту их всех. Лучше покажи мне кое-что, дорогой.
Он заметил, что речь Фелисии стала чуть-чуть замедленной – опасный признак.
Он изобразил на лице веселую улыбку, а для себя решил, что чем скорее он уведет ее из зала и заставит выпить кофе, тем лучше. Он чувствовал тяжесть ее тела, как будто нес ее на руках; движения ее ног стали медленнее, так что ему приходилось быть осторожным, чтобы не наступить ей на туфли.
– Ты помнишь, дорогая, как мы ходили танцевать в «Кафе-де-Пари» после спектакля? – спросил он. – Хатч обычно играл для нас «Соловей поет на Беркли-сквер» – он еще говорил, что это «наша песня».
Глаза Фелисии были закрыты.
– Ну что ты, Робби, наша песня была «Весна в Майфер». Я думала, что хотя бы это ты можешь запомнить!
Он почувствовал холодок в груди. Память Фелисии на такие вещи, в пьяном ли, в трезвом состоянии, была безупречной. Дни рождения, любимые мелодии, сентиментальные мелочи он всегда запоминал с трудом. Фелисия же точно помнила, где они сидели, что ели, во что каждый из них был одет, когда они впервые обедали вместе (тогда они оба уже понимали, что на карту поставлено гораздо большее, чем вопрос, будет ли она играть Офелию в его «Гамлете» в Стратфорде), тогда как у него в памяти от этого дня осталось лишь воспоминание о том, что Фелисия напропалую флиртовала с ним.
Он покинул ресторан с твердым намерением дать ей роль… Какой была бы его жизнь, если бы он этого не сделал? Сейчас он не был бы здесь, это точно, потому что в Голливуд их привело прежде всего очень заманчивое предложение роли для Фелисии (и еще более заманчивого контракта), которое сделал Лео Стоун.
Они решили, что это будет своего рода развлечение, оплаченный отпуск («Чуть-чуть известности, много радости, старина, – одобрительно сказал тогда Тоби Иден. – Лисия непременно должна поехать!»), несколько месяцев на солнечных пляжах Беверли-Хиллз, а потом они вернутся домой в Лондон разбогатевшими и еще более знаменитыми. Но они допустили ошибку, оставаясь здесь слишком долго, будто доисторические животные, оказавшиеся на водопое у источника Ла-Бри.
– Ты совершенно права, дорогая, – согласился он с ней. – Я абсолютно безнадежен, когда дело касается музыки, ты же знаешь.
– Музыка – это еще не самое страшное. А тебе понравилось танцевать с роскошной мисс Глад?
– Мы еще не снимали сцену бала.
– Вот как? А Рэнди сказал мне, что видел, как вы танцевали – он считает, что вы прекрасно смотритесь вместе.
– Мы репетировали, сердце мое, вот и все. Проверяли костюмы. У режиссера было сомнение, сможет ли она танцевать в костюме, который для нее сшили.
– Рэнди так и сказал. «Ее сиськи вылезали из платья при каждом движении», сказал он мне. Бедный Робби! Тебе, наверное, приходилось помогать ей засовывать их назад.
Вейн с трудом сдерживался, чтобы не взорваться. Честно сказать, Вирджиния Глад согласилась бы переспать с ним, стоило ему заикнуться об этом. Он не отрицал, что испытал искушение при мысли об этой зрелой плоти («Это все равно, что кусать сочный персик, который кусает тебя в ответ!» – шепнул ему Эрол Флинн, уже успевший устроить мисс Глад «пробу», как он это называл), но Вейн не собирался жертвовать своей репутацией, связываясь с одной из самых доступных актрис Голливуда, поэтому он держался с ней с вежливой корректностью пожилого священника, исповедывающего молодую хорошенькую прихожанку.
В ответ на это мисс Глад начала твердить всем членам съемочной группы, что он «закоренелый английский гомик», и при любой возможности старалась осложнить ему жизнь. Поэтому подозрительность Фелисии больно задела его.
– Проблемы были с длиной и шириной ее юбки, – резко возразил он. – «Сиськи» мисс Глад, как ты выразилась, к делу отношения не имели.
– Длина и ширина! – прошептала Фелисия ему на ухо, мило улыбаясь. – Меня теперь на этом не проведешь.
Сейчас было не время спорить на виду у всех влиятельных людей Голливуда и ведущих репортеров отдела светских новостей.
– Лисия, дорогая, – сказал он, – между мной и мисс Глад ничего нет, кроме постоянных ссор из-за ее скверной игры.
– Ну что касается ее актерских способностей, то тут я могу поверить тебе. Я не думаю, что она когда-либо играла с настоящим актером, как ты, дорогой. Но меня удивляет, что ты сумел удержать ее на расстоянии.
– Мне не пришлось делать ничего подобного.
– Как печально. Ты единственный мужчина в городе, на котором Вирджиния Глад не попробовала свои чары. Бедный Робби! Если ты не будешь осмотрительнее, люди могут подумать, что тебе не нравится секс. Иногда мне тоже приходит в голову такая мысль.
– Ты же отлично знаешь, что это не так.
– Ну, я знаю, что раньше он тебе нравился. Во всяком случае, со мной. Конечно, сейчас я редко тебя вижу. Ты встаешь на рассвете и уезжаешь на студию – вероятно, чтобы показать мисс Глад секреты своего грима. Не сомневаюсь, что она очарована этим странным сценическим искусством. А домой ты возвращаешься за полночь, потому что ты либо на студии, либо летаешь на своем чертовом самолете – если ты действительно этим занимаешься.
– Тебе прекрасно известно, чем я занимаюсь. Она вздохнула.
– Да, надеюсь. В какой-то мере я бы скорее поняла тебя, дорогой, если бы ты занимался сексуальными полетами с мисс Глад. Я хочу сказать, тогда у тебя была бы веская причина избегать меня, верно? Так что я вижу единственное объяснение в том, что я тебе надоела.
– Это неправда.
– А я думаю иначе, Робби… Улыбнись и помаши рукой вон той старой грымзе в забавной шляпке, Луэлле или Гедде, никак не могу запомнить, кто из них кто… Замечательно!
Фелисия, смеясь, запрокинула голову, ее глаза засияли, как будто она веселилась от всей души, живое воплощение романтики, красоты, любви, в то время как Вейн приветливо помахал рукой той особе, на которую указала ему Фелисия; на его лице застыло выражение, которое, как он надеялся, должно было означать скрытую страсть. Свет фотовспышки ослепил их. Каждому репортеру было разрешено привести с собой одного фотографа, кроме того, здесь был фоторепортер из «Лайфа». Завтра весь мир увидит, как танцуют они, самая красивая пара в мире, демонстрируя свою любовь миллионам читателей, которых больше интересовали их отношения, чем война.
