Она попыталась представить себе, на чем можно было бы сэкономить, но ничего не смогла придумать. Теперь она расплакалась по-настоящему.

– О Боже мой! – простонала она. – Это я одна во всем виновата.

– И вовсе не ты одна, Лисия. Мы оба в этом виноваты. Ты же уже все обсудила с этим чертовым доктором Фогелем. Играть «Ромео и Джульетту» была наша общая идея. Но спектакль провалился задолго до того, как мы приехали в Сан-Франциско. Мы оба опростоволосились. Так что, пожалуйста, перестань плакать.

Но она никак не могла остановиться. Если бы она не настаивала, чтобы они вместе играли в этой пьесе; если бы не убеждала себя, что играя каждый вечер любовников на сцене, они вновь станут любовниками в жизни; если бы она оставила все как есть…

– Я могла бы продать свои драгоценности, – пробормотала она.

– Спасибо, дорогая, но я не хочу даже слышать об этом. Я сказал, что найду выход, и я это сделаю.

Он встал, подошел к шезлонгу и, подняв Фелисию, заключил ее в объятия. В его надежных руках у нее появилось ощущение, что все будет хорошо как прежде – они вернутся домой, процедура развода наконец завершится, они купят себе симпатичный маленький коттедж поблизости от того места, где Робби будет учиться летать, Порция переедет жить к ним, и прошлое со всеми провалами и проблемами будет забыто.

Он поцеловал ее сначала нежно, потом его губы прижались к ее губам с все возрастающей страстью. Фелисия закрыла глаза и подумала, сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз вот так же целовал ее.

Впервые Робби по-настоящему поцеловал ее в гримуборной во время репетиции «Гамлета» в Стратфорде. Офелия была ее первой «серьезной» ролью после многих лет головокружительного, но легкого успеха в качестве инженю в легковесных комедиях Гая Дарлинга. Роль Гамлета была одной из первых заявок Вейна на звание великого актера; он намеренно выбрал ее, чтобы посостязаться с Филипом Чагрином спустя всего два года после того, как большинство критиков признали Чагрина «лучшим Гамлетом века».

Фелисия никогда не знала ничего похожего на страсть, которая пробуждалась в ней, когда она играла вместе с Робби. В первый раз оказавшись с ним на сцене, она почувствовала, как магическая искра пробежала между ней и им, между ними и зрителями; сила ее была так велика, что Фелисия вдруг взмокла от пота, ее грудь начала вздыматься, будто она только что занималась любовью. Когда Робби прикоснулся к ней кончиками пальцев в их первой сцене, она вздрогнула как от удара, ее глаза широко раскрылись под воздействием проснувшегося в ней вдохновения, вдохновения, которое время от времени покидало ее, как это случилось в Сан-Франциско в «Ромео и Джульетте», когда она считала, что оно с ней, но, обнаружив его отсутствие, застыла на месте…

В те годы Фелисия была молода, замужем, и так стремилась затащить Робби к себе в постель, что вовсе не удивилась, когда он наконец заключил ее в объятия и поцеловал. Удивительно было то, что он так долго медлил. Она помнила, что в то время он был крашеным блондином, коротко стриженным и болезненно худым, потому что решил, что Гамлет должен быть непременно худым и изможденным, как студент, приехавший домой на каникулы, и неделями морил себя голодом.

– О Робби, – прошептала Фелисия, – я так люблю тебя! – и тут она увидела краем глаза, что Рэнди внимательно смотрит на них, будто это была финальная сцена фильма; на его лице отражались зависть и неподдельный интерес, но не было ни тени смущения.

«Черт бы тебя побрал! – подумала она. – Мог бы по крайней мере отвернуться». – Она почувствовала, что ее тело становится податливым в объятиях Робби, уступая ему. В этот момент она почему-то с тревогой подумала, что Рэнди, а не ей Робби рассказал о своих учебных полетах. Она отругала себя за такие глупые мысли. Рэнди был их другом, Рэнди оплатил ее лечение, Рэнди всегда охотно возил ее, куда она просила, на своем ярко-красном автомобиле с откидным верхом, шутил, рассказывал ей последние сплетни, даже помогал ей выбирать наряды… Что могло быть естественнее для Робби, который всегда полагался на своих друзей таких, как Тоби Иден или Гай Дарлинг, довериться соседу – особенно в тот момент, когда она оставила его одного в кризисный для них обоих период жизни?

Фелисия выскользнула из объятий Робби, извинилась и ушла в прохладную гостиную. Здесь впервые за многие недели она налила себе водки и поднялась со стаканом к себе в спальню.

Там у бассейна она вообразила, что Робби поднимет ее на руки, отнесет наверх, бросит на постель, сорвет с нее одежду и займется с ней любовью, как это бывало раньше в ее гримуборной.

Она разделась, набросила на себя халат и стала не спеша потягивать водку. Чудесно! К черту доктора Фогеля, сказала она себе. В тот вечер в Стратфорде Робби налил ей виски с водой; вероятно, он думал, что так будет легче соблазнить ее. Откуда ему было знать, что она ждала этого момента три месяца, днем и ночью. Она ненавидела виски, не выносила даже запаха, который постоянно напоминал ей отца, без выпивки не способного справиться со своими проблемами, но сейчас она мужественно выпила все до дна, не для того, чтобы придать себе храбрости, а чтобы Робби было легче нарушить свой брачный обет.

Фелисия до сих пор ощущала вкус грима на его лице, запах пота, исходивший от Робби после двух с половиной часов пребывания на сцене в роли, которую потом назвали «самым спортивным Гамлетом в истории», тяжесть его худощавого тела.

Он не стал ждать, пока она разденется, не мог ждать! Он взял ее почти грубо, сдвинув в сторону ее шелковые трусики, и вошел в нее с такой быстротой, будто от этого зависела его жизнь. А она, которая обычно предпочитала долгую любовную игру и медленно нарастающее возбуждение перед самим актом – на что часто жаловался ее муж Чарльз, – с удивлением обнаружила, что сразу была готова принять Робби; между ног у нее стало так влажно, что когда пришло время одеваться, она не смогла надеть трусики, и так и вернулась в гостиницу без них, засунув в сумку, где горничная и нашла их на следующий день.

Фелисия не забыла ощущение, которое она испытала, когда он вошел в нее, мгновенно вызвав в ней, после стольких дней ожидания этого момента, ни с чем не сравнимую волну наслаждения, заставившую ее изогнуться и задрожать всем телом. Он тоже быстро достиг удовлетворения, но не раньше нее, и вместо того, чтобы оставить ее и отдохнуть, опустился у дивана на колени, начал целовать ей бедра, живот, расстегнул на ней подвязки и, стянув чулки, забросил их в дальний угол комнаты, потом повернулся к ней и вновь вошел в нее, на этот раз не спеша, зажимая ей рот рукой, когда она стала слишком громко стонать от удовольствия. Потом она предложила вернуться в гостиницу, где, по крайней мере, им было бы удобно.

– Мне не нужны удобства! – отрывисто сказал он, и, честно сказать, ей они тоже были не нужны. Она получила его, как и обещала себе, и он оказался именно таким, каким она его себе представляла.

Сейчас только от одного воспоминания она почувствовала влажность между ног и рассердилась. Как могло случиться, что он перестал ее хотеть? И почему? Но если такое произошло, то почему она хочет его так же сильно, как прежде? Это показалось ей несправедливым, даже бессмысленным, будто у нее забрали единственное в жизни, что имело для нее значение.

Фелисия запахнула халат и подошла к окну. Сверху она видела Робби и Рэнди, сидящих бок о бок на дальней стороне бассейна, увлеченных беседой.

Она вздохнула и, держа стакан с выпивкой в руке, отправилась принимать ванну, чтобы приготовиться к обеду – опять же – с Бруксами.

Война, решила она, внесла бы в их жизнь какие-то перемены, если бы им удалось вернуться домой.