Испугаться толком не успел никто, ни Ав, ни Она, и ни один из тех пограничников, которые остолбенели на добрых десять минут, провожая стеклянными глазами броневик-призрак, вынырнувший ниоткуда и исчезнувший в стане врага, по дороге начисто снеся шлагбаум, стоящий тут скорее для проформы, чем с целью кого-то остановить.

Не испугались и жители Этросгаста.

Жители Этросгаста, ставшие свидетелем нарушения границы, не испугались и не стояли столбом, а тут же своими секретными каналами послали важную весть — пришли враги, и ВЕСНА обязана опять встать на защиту своего отечества. ВЕСНА должна опять, как встарь, слиться из капель народных в тело великое и непобедимое, и кровью своей очистить от скверны Избранную Страну. Так повелось со времен изначальных, когда еще Великий Отец Народа не устал от дел мирских и не слег в вечный сон, готовый проснуться в тяжкий для Этроса час, и так будет вовеки веков. Об этом знал каждый, кто родился в Этросе, с момента своего первого крика, и каждый был готов отдать свою кровь на благое дело, дабы ВЕСНА опять одержала победу, потому что проиграть она не могла по самой сути своей. ВЕСНА, непобедимое детище Великого Отца Народа, было самой сутью Этроса, она и была самим Этросом, и пока было так, пока народ и ВЕСНА были едины, никто их не мог одолеть. Ибо так завещал сам Великий Отец Народа, ныне почивавший во сне, и сколько бы не тужились никчемные чужеземцы, чьи души не были отмечены знаком Великого Отца Народа, одолеть Этрос им никогда не было суждено.

Зак обо всем этом, естественно, не знал, а даже если бы и узнал — не уделил бы ни малейшего внимания всем этим народным бредням и чаяниям, разве что перевод сочетания «Великий Отец Народа» с Этросгастского языка на нормальный мог бы его несколько озадачить. А мог бы и не озадачить, чего только в мире не бывает. Вместо всего этого Зак занимался намного более увлекательным делом — он учился водить машину не по шоссе, где и ребенок справиться, а по пересеченной местности, которой и был весь Этросгаст. Причем так как о самом наличии педали «тормоз» Менский не подозревал, то границу между Ропой и Этросгастом Ав и Она скорее почувствовали не глазами, а местами, на которых сидят. Потому что еще совсем недавно ровное сиденье вдруг ни с того ни с сего решило показать, как именно чувствует себя объезжающий молодого дикого быка наездник, и за пару секунд Ав с Оной успели испытать все прелести столкновений головы с потолком, друг с другом и всего со всем. Все то, что предварительно Зак не укрепил, очень скоро оказалось размазанным равномерно по всей кабине, и единственным не пострадавшим объектом был сам Менский, каким-то диким чутьем умудряющийся колебаться в фазе с суликомобилем, и ни голове, ни конечностям, ни седалищу своему особого вреда не нанести.

Впрочем, ладно, не будем такими жестокими. Заметив краем глаза, что скоро его будут убивать, Зак снизошел до чувств своих спутников да несколько притормозил сусликотранспортер. Со ста километров до этак восьмидесяти пяти, что, по его мнению, было вообще тем минимумом, с которым только и можно было ездить. Полностью это от дикой тряски не спасло, но хоть немного легче, но стало.

Опасаясь, что Зак вдруг может взять, да и передумать, опять запустив машину на полную мощность, ни Ав, ни Она ничего ему уже и не говорили, занявшись боле полезным делом. А именно — созерцанием того, что Этросгаст представляет собой изнутри. Потому как хоть многие и писали про это, да и с прошлых военных компаний осталось несколько живых свидетелей сего, но своими глазами увидеть самую загадочную в мире державу — это все же нечто совершенно другое.

Хотя, не знай наши герои, что они едут именно по Этросгасту, догадаться об этом просто по внешнему типично сельскому пейзажу было бы нелегко — точно такие же дома и люди вполне могли быть где-то в глубинке Великославии. Хотя грязи тут и было поменьше, а пьяных и вовсе не наблюдалось, но сами хилые домики, бедные поля да горемыки работяги были слишком обычными, чтоб производить впечатление некой загадочности и малопонятности. Другое дело, что дети тут, например, не играли в прятки и доганялки, а чинно ходили строем, помогали своим родителям, да, наверняка, ежедневно по несколько часов учили что-то патриотическое. Но подобные мелочи могут броситься в глаза лишь тому, кто их специально ищет, тот же, кто будет просто осматривать из узких бойниц сусликотранспортера окрестности, никогда ничего подобного не заметит. Так что Она и Ав, можно сказать, были несколько разочарованы, узрев пред собой не монстров кровавых, а людей обычных, но Зака подобное разочарование не коснулось.

Как человек, уже имевший собственный опыт пребывания в подобных странах, вроде Страны Этов, он действительно примерно такое же и ожидал тут обнаружить. Самые страшные монстры, как известно, самые безобидные, и самим своим существованием угрожающая всему остальному миру страна просто обязана изнутри производить впечатление бедной второсортной провинции, а не империи какой могучей. И причина этого очевидна — если страна чувствует себя непобедимой, если она действительно непобедима, то ей нет никакой необходимости в излишней зрелищности, как и самому опасному хищнику нет никакой нужды в пугающем внешнем виде. Достаточно того, чтоб все были заняты своим делом, укрепляя силу родины, а виселицы на каждом шагу, колючие проволоки да карательные отряды — удел слабых стран, которые и так едва сводят концы с концами. Конечно, узнай какой ученый о подобной теории — он бы Зака на смех поднял, но в отличие от различных академиков Менский строил свои теории не на абстрактных понятиях теории государства и права, а на самом что ни на есть конкретном жизненном опыте. И потому во всем окружающем он видел не сельский пейзаж, а нечто совершенно иное.

А видел Зак что, что даже эты в своей стране не смогли создать. Идеальный порядок. Страну, где каждый знает свое место, знает свое дело, знает, какой именно кусок поля он должен скосить, сколько именно детей родить, сколько именно врагов убить во время неизбежной войны. Откуда это знание — непонятно, но оно было, и от младенцев до сивых старцев каждый был занят именно там, где он мог оказать наибольшую пользу родине. При этом никто абсолютно ни словом, ни видом, ни мыслью не высказывал пагубные для государства идеи свободы выбора и демократии, и все, судя по всему, были вполне довольны своим уделом, и тем, что их жизнь от рождения и до смерти расписана с большой точностью. Людям тут нравилось быть не личностями, а лишь деталями большого механизма по названием Этросгаст, прием нравилось всем настолько тотально и глобально, так что у Зака начали закладываться определенные подозрения…

Такой любви к родине, как не без оснований полагал он, не может быть у обычных людей по определению — всегда найдется некий асоциальный элемент, которого не смогут вовремя обнаружить и перевоспитать в раннем детстве, и который, придя во взрослую жизнь, обязательно захочет что-то изменить. И если таких будет сто, то пусть даже девяносто семь из них государственная машина подавления сможет найти и ликвидировать, двое запрячутся и будут все свои мысли держать при себе, но один просто обязан начать действовать, бороться с системой, партизанить, выйти на связь с иноземными державами… Так бывает всегда, даже в тех странах, где пропаганда поставлена на массовый поток, но вот только в Этросгасте подобного, как помнил Менский из прочитанных статей, не случалось ни разу. За все сотни лет существования страны. Может ли такое быть? Может, если сделать одно допущение — тут живут действительно не люди. Кто — это уже другой вопрос, как так могло произойти — третий, почему именно тут — четвертый, ну и пятый, шестой, седьмой и так далее вопросы тоже могли быть заданы. Но ответы на все прочие вопросы можно было искать лишь тогда, когда был бы получен ответ на тот главный, первый. Который, формулируя глобально, звучит примерно так: «Что такое Этросгаст?».