В комнате царил полумрак. Через пару минут глаза Броуди привыкли к темноте, и он увидел туалетный столик из палисандрового дерева, на котором лежали серебряные гребни. Донован понял, что попал в женскую спальню… Что это? Радостный детский смех? Броуди обернулся на звук и заметил детскую колыбельку, накрытую тонкой противомоскитной сеткой. Малыш, сидевший в колыбели, громко гулил и пускал пузыри.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Донован приблизился к колыбели. Его сердце выпрыгивало из груди, в горле застрял комок.

Когда Броуди откинул сетку, малыш изумленно посмотрел на него широко раскрытыми глазами, потом сморщился, словно раздосадованный появлением чужака, и замахал шелковым покрывальцем. Волосы у него были густые и отливали рыжиной.

Броуди погладил младенца пальцем по пухленькой щечке.

– А ты красавчик, Жан-Люк!

Донован хотел убрать руку, но малыш схватил его за палец и восторженно залопотал, пытаясь привстать.

Броуди улыбнулся.

– Ты пока еще маловат, чтобы вставать.

Но все-таки подхватил малыша под мышки и поставил ножками, обутыми в хорошенькие вязаные пинетки, на матрас. А в следующую секунду уже неловко прижимал мальчугана к груди. Длинная льняная рубашонка малыша задралась, и Броуди, поправляя ее, пробормотал:

– Почему никто не скажет твоей маме, что ты в этом наряде похож на девчонку?

Малыш опять весело загулил.

Донован усмехнулся.

– Хотя нет… ты настоящий мужчина, сразу видно!

Жан-Люк завороженно уставился на рот и подбородок Броуди и вдруг схватил его за нижнюю губу. Донован осторожно разжал пальчики сына и пощекотал его коротенькую шейку. Жан-Люк расплылся в улыбке. Броуди чуть не заплакал от счастья. Он прижался губами к виску младенца, от которого пахло свежестью и молоком.

Неожиданно у Донована возникло чувство, что за ним наблюдают. Он обернулся и посмотрел через плечо на дверь. На пороге стояла Адриенна, одетая точно так же, как в тот раз, когда он встретил ее на кладбище. Черный цвет оттенял белизну кожи и был ей очень к лицу.

Броуди долго не находил слов. Взгляд Адриенны, которая незаметно зашла в спальню и видела, как он играл с ребенком, был прикован к лицу Донована.

– Я пришел посмотреть на моего сына, – наконец хрипло произнес он.

Адриенна не промолвила ни слова. Черты ее были по-прежнему бесстрастны, но в глазах блеснули слезы счастья и гордости. Если у Броуди и оставались последние сомнения насчет того, чей это младенец, то теперь они рассеялись окончательно.

В темном небе блеснула молния, а вслед за этим раздался страшный раскат грома, от которого задрожали оконные стекла. Жан-Люк захныкал, испуганно кривя ротик. Когда же громыхнуло еще раз, он заревел в голос и потянулся к матери. Донован неохотно отдал Адриенне ребенка и с завистью глядел, как малыш цепляется за нее, а она ласково его успокаивает.

Хлынул ливень. Резкий ветер подхватывал брызги и заносил их в открытые двери и окна. Броуди понимал, что ему пора уходить, но не мог сдвинуться с места. Сердце его щемило от тоски, несбыточные мечты теснили грудь.

– Адриенна! – В коридоре раздался шелест шелковых юбок. – Почему Жан-Люк плачет? Что случилось?

Адриенна попятилась к дверям и крикнула, оглянувшись:

– Ничего особенного! Его просто гроза напугала, тетя Зизи!

И с мольбой посмотрела на Броуди: дескать, уходи!

Поколебавшись, он погладил Жан-Люка по шелковистым волосам, легонько провел пальцами по нежной, теплой руке Адриенны и… почувствовав, что еще немного – и он не выдержит, бросился к лестнице, которая вела в крытую галерею.

Выбежав на улицу, Броуди прислонился спиной к деревянным воротам и долго стоял под проливным дождем. Мысленно он все еще был в спальне Адриенны, держал на руках младенца и чувствовал, как крошечные пальчики хватают его за губу. Сын… У него есть сын!

Лицо Броуди озарялось улыбкой, а по щекам, сливаясь с каплями дождя, текли слезы.

Экипаж проехал по Кэнал-стрит, за которой начиналась часть города, принадлежавшая янки. Эмиль Жардин сидел, гордо выпрямив спину, на кожаном сиденье и напряженно смотрел вдаль. Давно потухшие, мертвые глаза Эмиля оживали, только когда при нем упоминали про Броуди Донована. Сейчас его глаза оживленно блестели.

Эмиль сжал серебряный набалдашник трости.

– Этот адвокат… как бишь его… – Старик раздраженно прищелкнул пальцами, пытаясь вспомнить имя юриста.

– Гораций Тейт, – подсказал секретарь Эмиля Симон Варнье, чья безупречность давно набила окружающим оскомину.

– Вот именно! – Рука вновь опустилась на набалдашник.

Эмиль носил эту трость больше по привычке, чем по необходимости. В юности он не расставался со шпагой. Тогда все аристократы ходили с оружием. Теперь он был для таких забав староват, да и привычка носить оружие вышла из моды, но, сжимая в руках трость, старик чувствовал себя уверенней. Если ему хотелось привлечь к себе внимание, он стучал тростью об пол. Кроме того, он пользовался ею вместо указки, а порой, когда властного старика возмущала нерасторопность слуг, и вместо дубины.

– Этот Тейт не говорил, что он собирается нам сообщить про Донована? – сухо поинтересовался Эмиль.

– Не про Донована, а про «Кресент Лайн», – педантично уточнил Симон. – Он сказал, вас это наверняка заинтересует, но вдаваться в подробности отказался. Заявил, что будет разговаривать только с вами – и больше ни с кем.

– А о чем он хотел меня предупредить?

– Не предупредить, а посоветовать. Мсье Тейт настоятельно вам советует не предпринимать никаких действий против «Кресент Лайн», пока вы не побеседуете с ним. Он дал понять, что после этой беседы вы вполне можете изменить тактику.

– То есть как? – поднял сросшиеся кустистые брови Эмиль Жардин. – Интересно, на что намекает этот прохвост?

Он спросил, не ожидая ответа, а скорее рассуждая вслух, но Симон Варнье не понял этого и пустился в догадки.

– Нам известно, что Донован пытался продать три корабля. Может быть, он наконец нашел покупателя? Или раздобыл денег? Коли так, то требовать погашения векселей сейчас не стоит.

– А что тебе известно про этого Тейта?

– Да почти ничего. Он появился в Новом Орлеане первого марта, около месяца тому назад. Якобы он из Сент-Луиса, но я в этом сомневаюсь. Оттуда до Нового Орлеана обычно добираются на речных пароходиках, а Тейт приплыл на большом судне, принадлежащем Доновану. Корабль делал остановку в Бостоне. Думаю, там Тейт и сел на борт. Если это так, то понятно, почему он посвящен в дела Донована.

– Но как он узнал о моем интересе к «Кресент Лайн»?

– Он не говорит.

– Ничего, ему придется сказать, иначе я развернусь и уйду, – заявил старик, которому очень не понравилось, что какой-то чужак мигом пронюхал, кто намеревается погубить Броуди Донована.

Эмиль мечтал, что это будет медленная, мучительная, позорная гибель, ведь Донован загубил и его жизнь, и жизнь Доминика и Адриенны. Так что уничтожение Донована – не более чем справедливое возмездие. И роль мстителя должен, конечно же, сыграть он, Жардин!

Когда карета остановилась, Эмиль поднял голову и надменно посмотрел на выстроенные наспех домишки, напоминавшие сараи. Он всего пару раз был в районе янки – естественно, не по своей воле, а в силу сложившихся обстоятельств – и всякий раз давал себе зарок никогда больше не соприкасаться с шумными, невоспитанными американцами, которые всегда торопятся, всегда чего-то требуют и думают только о деньгах.

– Если адвокату так хотелось поговорить со мной, почему он не приехал во Вье-Карре? – проворчал старик. – Зачем мы потащились в эту дыру? – Я же вам объяснял, – терпеливо промолвил Симон Варнье, – Гораций Тейт – калека. Он охромел в детстве на правую ногу и теперь почти не способен передвигаться. В карете он не ездит, ему трудно в нее залезать, а пешком до вас просто не дойдет.

– Не понимаю, что он мне такого может сообщить, – проворчал старик, но тем не менее вышел из экипажа и, сурово насупившись, пошел к дому.