Было и еще одно событие, способствовавшее перемене характера Сильви. Точнее, не событие, а человек. Звали его Анджей Потацкий.
Произошло это в самом начале войны, холодным и серым зимним днем. Томясь бездельем, Сильви отвела сына в музей восковых фигур, а потом они вдвоем отправились посидеть в кафе. Сильви за что-то ругала малыша, называя его поочередно то Лео, то Тадеушем. Она чувствовала, что на нее неотрывно смотрит молодой человек, сидевший неподалеку. Потом он встал и приблизился. Сильви увидела длинные светлые волосы, худое, бесшабашное лицо со слегка искривленным носом.
– Jestes Polka?[7] – резко спросил он.
Она кивнула.
– Ja tez.[8]
Он оказался ее соотечественником. Сильви пригласила Анджея Потацкого домой, и он прожил у нее несколько дней. Произошло это как-то очень естественно. Своего дома у Анджея не было, а звуки польской речи действовали на Сильви чарующе. Ей казалось, что несбывшаяся мечта о поездке в Польшу, о возвращении на родину чудесным образом осуществилась, и произошло это благодаря Анджею. Чем больше она на него смотрела, тем явственнее видела сходство с отцом, с Тадеушем – выросшим и превратившимся в мужчину. Те же волнистые светлые волосы, те же быстрые, ловкие движения. А главное – тот же язык, мягкая ритмика которого пробуждала в душе воспоминания детства. Проблемы, о которых говорил Анджей, тоже были ей близки: хитросплетения польской политики, страстная жажда независимости, растоптанная германским вторжением – все эти понятия были для Сильви не абстракцией, а живой реальностью. Немцы стали для нее личными врагами. Сильви слушала Анджея часами, играла для него на пианино романтические мелодии, которые он так любил и которые прежде так любил ее отец. Лео обожал возиться с молодым поляком, и вскоре хозяйке дома стало казаться, что Анджей – член семьи.
А через несколько дней Анджей исчез, не предупредив, не извинившись. Просто взял и растворился. Некоторое время спустя, опять без предупреждения, он появился вновь. Так повторялось снова и снова. Всякий раз Анджей привозил подарки – и ей, и Каролин, и Лео. Обычно это были какие-нибудь деликатесы, которые в военное время достать было практически невозможно. Анджей держался загадочно, вел себя непредсказуемо, но Сильви испытывала к нему инстинктивное доверие. Пусть ведет себя, как хочет, думала она. Они стали друзьями. Больше, чем друзьями – меж ними возникло родственное чувство.
Когда Анджей был рядом, Сильви переносилась мыслями в детство, когда по лесам вокруг родительской усадьбы носилась беззаботная, шальная девчонка. И словно не было всех минувших лет, не было переезда во Францию. Сильви вновь чувствовала себя в спокойной и безопасной атмосфере о́тчего дома. К ней вернулся Тадеуш, и вдвоем они отправлялись в рискованные путешествия. В этом мире было много скучного и неприглядного, но зато он не омрачался тревогой, не возникало пропасти между волей и поступком. Однако, несмотря на подчеркнутую галантность, с которой Анджей обращался с Сильви, между ними не возникало даже намека на отношения иного рода. Это радовало ее, придавало сил. После того как Лео был благополучно переправлен в Португалию, место ребенка в семье заняла Каролин, о которой приходилось заботиться и Сильви, и Анджею.
Однако девятого июня, когда в венсенском доме появился Жак Бреннер в солдатской форме, Анджея рядом не было. Жак весьма категорично заявил, что нужно немедленно укладывать вещи и уезжать на юг.
– А Жакоб? – хором спросили Сильви и Каролин.
Бреннер пожал плечами и с непривычным металлом в голосе ответил:
– Он достаточно умен и сумеет вас там разыскать.
Его настойчивость произвела впечатление на Сильви, и на следующее утро, захватив с собой минимум багажа и все имеющееся в доме продовольствие, женщины отправились в путь. Сильви бросила имущество безо всякого сожаления – из вещей материальных ее всегда интересовали лишь одежда и украшения.
Когда машина приблизилась к деревне Дурдэн, в автомобиле, кроме Сильви и Каролин, сидели еще пятеро пассажиров. По дороге пришлось подобрать сначала женщину с двумя маленькими детьми, потом старого кюре, а затем еще и мужчину в одежде с чужого плеча, еле державшегося на ногах. Этот человек по-французски объяснялся с сильным акцентом, выдававшим в нем беглого английского солдата. Именно от Робби Сильви узнала о катастрофе под Дюнкерком, где триста тысяч французских и британских солдат оказались под молниеносными ударами фашистских танков и самолетов. Те из британцев, кто остался в живых, но не сумел перебраться через Ла-Манш, присоединились к потоку беженцев, устремившемуся на юг. Это было истинное переселение народов, в котором каждый пытался найти спасение от войск фюрера.
Когда возле деревни Дурдэн в небе вдруг раздался громоподобный рокот, Робби вытолкал всех из машины и заставил спрятаться в кювете. На землю посыпались бомбы, раздался треск пулеметных очередей. Сильви была возбуждена, как маленькая девочка, впервые попавшая на взрослое кино: ее буквально околдовала игра света и теней, мощная какофония шумов и звуков. Сильви ни за что не желала прятаться.
Зато Каролин совсем потеряла голову от ужаса и вцепилась ногтями в плечо подруги. Ее рыдания сливались с воплями и стонами, доносившимися со всех сторон.
– Мы все погибнем, – лепетала Каролин. – Сильви, нам конец!
В воздухе носился запах пыли и крови.
Сильви сердито ударила подругу по лицу.
– Перестань хныкать, гусыня! Ничего с нами не случится!
В ее голосе звучал восторг.
Той же ночью, но позднее, когда наступила жутковатая тишина, всегда сменяющая шум битвы, автомобиль, у которого во время бомбежки вылетело ветровое стекло, замер, как вкопанный, вблизи Орлеана.
– Черт! – тихо выругалась Сильви. – Бензин кончился.
– Ну вот, я же говорила, – дрогнувшим голосом пролепетала Каролин.
– Хватит хныкать, – прикрикнула на нее подруга. – Все будет хорошо. Главное – доверься мне.
Она обняла дрожащую Каролин за плечи, они прижались друг к другу и уснули. На рассвете Сильви объявила, что отправляется на поиски горючего и еды. Каролин должна была остаться возле машины.
– Пусть с тобой идет Робби, – забеспокоилась Каролин.
– И поможет мне объясняться по-французски? – с издевкой спросила Сильви и, повернувшись, решительно зашагала прочь.
Возле бензоколонки выстроилась очередь в добрую милю длиной – длинная змея, состоявшая из запыленных автомобилей и томящихся возле них усталых людей. Сильви никогда не отличалась долготерпением, а при виде этой картины и вовсе заклокотала. Она направилась в самую голову колонны.
– У меня автомобиль с ранеными, мы застряли прямо на въезде в город. Поворачивайтесь живее! – командирским тоном заявила она служителю.
Потом уверенно поставила перед ним две канистры, сбросила прядь волос со лба и уперла руки в бока.
– Быстрее! – прикрикнула она.
Служитель посмотрел на нее с явным подозрением, но потом, пожав плечами, наполнил-таки канистры.
Небрежно поблагодарив его, Сильви пустилась в обратный путь. Она была очень довольна собой, словно актриса после удачного бенефиса. Выживание – вопрос инстинкта, думала она. А в том, что инстинкт ее не подведет, Сильви не сомневалась.
Когда после бесконечных стояний в пробках и объездов Сильви и Каролин наконец добрались до дома Жардинов, который стоял на холме, возвышавшемся над Марселем, немцы уже заняли Париж.
Сильви решила, что перед ней стоят две проблемы: нужно выяснить, удалось ли Анджею уехать на юг, и, во-вторых, требуется установить местонахождение Жакоба. Она смотрела на пронзительную синеву Средиземного моря, поигрывая кольцом, которое когда-то подарил ей Жакоб. Сильви твердо знала: пока это кольцо у нее на пальце, Жакоб не умрет.
Несколько недель спустя, когда маршал Петэн, герой первой мировой войны, а ныне сторонник капитуляции, подписал перемирие с немцами, Жакоб Жардин уже находился в парижской квартире своего друга Жака Бреннера. Они обсуждали события последних месяцев и говорили о будущем. Жакобу удалось бежать из лагеря для военнопленных. Как говорил сам Жакоб, успехом побега он был обязан на одну четверть нахальству и на три четверти удаче. Лейтенант Шрадер безропотно и, как подозревал Жакоб, вполне сознательно выпил снотворное, которое Жардин подмешал ему в чай, после чего погрузился в мирный сон, а Жакоб переоделся в немецкую военную форму, взял ключи от машины и пустился в путь. Единственный неприятный момент был возле контрольно-пропускного пункта, когда пришлось буркнуть часовому «зиг хайль». Дальше все было просто. Жакоб отъехал от лагеря подальше, бросил машину в ночном лесу, переоделся на соседней ферме в штатское и кое-как – где пешком, где на велосипеде – добрался до французского военно-полевого госпиталя. В хаосе отступления никто не стал задавать ему лишних вопросов – опытный врач пришелся как нельзя более кстати.
