Но Жакоб Жардин был настроен менее легкомысленно, чем могло показаться со стороны. Этот молодой человек показался ему примечательным, напомнил о чем-то давно забытом… О чем? Жардин нетерпеливо постучал карандашом по поверхности стола, пожал плечами. Увы, он стареет. Да и мысли заняты совсем другим. Упрямая дочь не желает идти ему навстречу. Ее кошмарного итальянского муженька уже давно нет на свете, а Катрин до сих пор об Италии даже слышать не хочет. Что же между ними произошло? Она так ничего отцу и не рассказала. Нема, как могила.

Два дня спустя, ровно в пятнадцать ноль-ноль, Алексей Джисмонди с решительным видом вошел в художественную галерею Катрин Жардин. План был отработан заранее.

– У меня назначена встреча с мисс Жардин, – заявил он молодому азиату, лениво перелистывавшему страницы иллюстрированного журнала за старомодным столиком у входа.

– Ах да, вы мистер Джисмонди, – улыбнулся молодой человек. – Я скажу Кэт, что вы уже пришли. Осмотрите пока выставку, она чудо как хороша.

Он быстро взбежал по лестнице на второй этаж и почти сразу же вернулся – Алексей не успел толком рассмотреть и одну картину.

– Поднимайтесь, она ждет вас. Первая дверь.

Алексей поднялся на третий этаж, постучал в обшитую деревом дверь и, не дожидаясь ответа, вошел.

Катрин Жардин стояла у письменного стола спиной к двери, разговаривая по телефону. Услышав шаги, она обернулась, и по ее глазам Алексей понял – она его узнала.

Тогда он изобразил на лице удивление. Честно говоря, особенно притворяться ему не пришлось. Впервые он видел это прекрасное лицо с такого близкого расстояния, и впечатление было необычайно сильным. В Катрин не было ничего кокетливого или соблазнительного: строгое серое платье, роскошные волосы уложены в бесхитростную прическу. Но изящный рисунок лица, фарфоровая белизна кожи, разрез огромных, очень серьезных глаз, элегантность жестов – все это, вместе взятое, производило эффект, привыкнуть к которому, должно быть, будет не просто.

Чуть охрипшим голосом Алексей сказал:

– Если я не ошибаюсь, мы с вами уже виделись. Вы и есть Катрин Жардин?

Она кивнула, положила телефонную трубку на аппарат и посмотрела на посетителя с легкой иронией.

– Да-да. Вы – тот самый человек, которого не может добудиться даже настырный нью-йоркский официант.

Катрин протянула ему тонкую руку и улыбнулась чуть шире.

– Да, мое внимание было занято чем-то гораздо более интересным, – ответил Алексей и, поняв, что затягивает рукопожатие больше необходимого, резко отдернул руку.

– Понятно, – сухо бросила Катрин, опускаясь в кресло, словно хотела отгородиться от него пространством стола.

– Чем я могу быть полезна вам, мистер Джисмонди?

Алексей стал объяснять:

– Несколько месяцев назад я видел на выставке одну картину, которую очень хотел бы приобрести. Это работа Мишеля Сен-Лу. Портрет Сильви Ковальской. Насколько мне известно, картина принадлежит вам.

На лице Катрин отразилась целая гамма чувств, глаза потемнели.

Очень вежливым, но ледяным и решительным тоном она отрезала:

– Эта картина не продается.

– Понимаете, я – поклонник творчества Сен-Лу, – солгал Алексей. – Этот портрет – одно из лучших произведений художника. Стоимость меня не интересует…

– Меня она тоже не интересует, мистер Джисмонди, – холодно заметила Катрин.

– Правда? – Ее манера говорить действовала ему на нервы. – А мне казалось, что у вас в Нью-Йорке искусство и деньги неотделимы друг от друга.

Он нарочно произнес эти слова с иронией, и удар попал в цель: на скулах Катрин вспыхнули красные пятна.

– Иногда это так, – ровным тоном ответила она. – Но не в данном случае…

Катрин вскинула голову. Гнев боролся в ней с гордостью.

– Сильви Ковальская – это моя мать. Портрет матери я не продаю.

Она встала, давая понять, что разговор окончен, но тут же быстро добавила:

– Впрочем, вы можете посмотреть другие картины. – И, пародируя его слова, заметила: – У нас нет обыкновения отпугивать клиентов, которых «цена не интересует».

Алексей уловил в ее словах насмешку, но это не сбило его с намеченного пути.

– Ах, вот как? Извините, я не знал, что Сильви Ковальская – ваша мать. Очень глупо с моей стороны.

Он смотрел на Катрин изучающим взглядом.

– Естественно. Откуда вы могли это знать? Ведь мы с матерью не похожи. Между нами нет и никогда не было ничего общего.

Джисмонди уловил в ее голосе странную горечь. Что бы это значило?

– Однако, даже если вы не хотите продавать картину, – сказал он, – может быть, вы позволите мне взглянуть на нее еще раз?

Катрин задумалась. В это время дверь ее кабинета распахнулась и вбежала маленькая девочка. Она бросилась к Катрин и обняла ее за шею.

– Натали, сколько раз тебе говорить: нельзя входить в комнату без стука, – строго сказала Катрин, но лицо ее просияло счастливой улыбкой.

– Мамочка, я получила «отлично» за эту ужасную контрольную по математике!

– Это просто замечательно, солнышко.

Катрин поцеловала дочь, но, почувствовав на себе взгляд Алексея, вновь изобразила на лице строгость.

– Боюсь, мистер Джисмонди, у меня не осталось времени. Если хотите, я попрошу одного из своих помощников показать вам выставку. Возможно, какая-нибудь из картин придется вам по вкусу.

Алексей понял, что его выставляют за дверь.

– Но я действительно хотел бы еще раз взглянуть на портрет Сильви Ковальской, – настойчиво сказал он. – Ради этого я проделал большой путь.

– Не может быть, чтобы такой занятый человек, как вы, отправился через океан лишь ради того, чтобы взглянуть на картину.

В серых глазах едва заметно читалась насмешка. Катрин давала понять, что прекрасно знает, с кем имеет дело. Алексей смущенно поежился.

– Сильви Ковальская? – спросила девочка. – Это бабушка, да? Мамочка, это портрет, который висит у тебя дома в кабинете?

Катрин кивнула и решительно заявила Алексею:

– Боюсь, мистер Джисмонди, это совершенно невозможно.

– Мамочка, я могу сама показать этому господину картину, – вмешалась девочка. – Я все равно сейчас иду домой – заскочила на минутку. Меня внизу ждет Сэнди. Мы можем пойти вместе.

Видя, что Катрин намерена решительно воспротивиться этой идее, Алексей поспешно сказал:

– Спасибо, Натали. Я был бы очень рад. – Он ласково улыбнулся девочке. – Кстати говоря, меня зовут Алексей.

Натали застенчиво пожала ему руку. Она держалась совсем по-детски и разговаривала с непосредственностью ребенка, но в длинных ножках и тонких чертах лица уже проглядывала будущая красавица.

– Мистер Джисмонди, как вы сами понимаете, я не могу допустить, чтобы совершенно незнакомый человек проникал в мой дом, – с холодной усмешкой заявила Катрин. – Здесь ведь Нью-Йорк.

– Конечно-конечно, – смутился Алексей и вдруг расхохотался. – Вот, я оставлю вам эти доказательства моей благонадежности, – объявил он, доставая из кармана бумажник и паспорт.

Катрин оценивающе смотрела на него.

– Вы знаете, существуют гораздо более удачные портреты моей матери. Был период, когда художники постоянно писали ее портреты.

– У дедушки целых три, и все очень большие, – сообщила Натали.

– Меня в особенности интересует работа Сен-Лу, – улыбнулся Алексей, умоляюще воздевая руки. – Ну что вам стоит, прошу вас!

Катрин рассеянно повертела в руках бумажник и паспорт и вернула их владельцу.

– Ладно. Я попрошу Джо – это мой помощник, – чтобы он показал вам дом. Нельзя разочаровывать столь страстного поклонника искусства.

Она, конечно, снова иронизировала, но Алексея это ничуть не задело. Главное – он увидит картину, увидит ее дом. Глядя ей в глаза, Джисмонди очень серьезно сказал:

– Большое вам спасибо.

Портрет висел в кабинете Катрин, над письменным столом. Вероятно, воображение Алексея чрезмерно разыгралось, но ему показалось, что портрет создает в помещении некую особую, призрачную атмосферу. Неудивительно, что Катрин повесила его у себя за спиной – иначе он мешал бы ей работать. И все же абстрагироваться от присутствия картины было невозможно. Она отбрасывала невидимую тень на всю комнату, удивившую Алексея спартанским интерьером: пустой письменный стол, книги, кресла, торшер с абажуром в виде бутона – пожалуй, единственный женственный атрибут в этом строгом помещении. Алексей подумал, что в обстановке кабинета чувствуется характер хозяйки – сдержанный и гармоничный.