Оставив Роуэна, мадам Эрмесен подошла к Мерсеру.

– Мне кажется, вы узнали моего друга Берлингьера, – мягко сказала она.

– Узнал.

– Вас удивляет его присутствие?

– Не знаю. Кто я такой, чтобы судить об обычаях здешнего общества? Всего лишь приезжий. Но я полагал, что господин Оран также является вашим другом…

– Верно. Между ними давняя вражда. А я принимаю их обоих. Разумеется, они никогда не встречаются. У них разные интересы. Господин Оран, как я уже говорила, не входит в наш избранный круг. Берлингьер, хоть и появляется в Галвине довольно редко, безусловно, в него принят. Вам действительно трудно это понять… Роуэны – одна из старинных фамилий Карнионы, известная еще с доимперских времен, и пусть они не обладают властью и могуществом, мы, истинные ценители благородства, не можем не воздать должного потомку этого рода.

– Благодарю. Теперь мне ясны ваши мотивы.

– Но они вас разочаровали, разве не так?

– Нет. Просто я надеялся переговорить с одной из дам вашего ордена…

Соримонда благосклонно улыбнулась, заслышав это слово.

– …а ее здесь сегодня нет.

– Босетты? Верно, она нездорова. О чем вы хотели с ней побеседовать?

– Вы сказали, что она знакома с тайным языком камней, и это меня заинтриговало.

– Какой-то личный интерес?

– Скорее профессиональный.

– Вот как?

– Где драгоценные камни, там деньги. А где деньги, там происходят события, требующие участия законника.

Соримонда явно была разочарована.

– Не стоит уравнивать сестру нашу Босетту с каким-нибудь оценщиком в ювелирной лавке. Она знает истинную ценность камней, не сводимую к денежной. Тот, кто посвящен в эти тайны, имеет власть над грядущим, над здоровьем и болезнями, печалью и радостью, страстью и целомудрием – всем, чем управляют соки земли, застывшие в камне.

– Разве этим управляют не звезды?

Она поморщилась.

– Мы оставим рассуждения о звездах астрологам, морочащим простаков нелепыми гороскопами; полуслепым университетским профессорам, лепечущим на заумном жаргоне; и лекарям, свершающим кровопускания в зависимости от расположения светил. Древние карнионцы, путем которых мы следуем, полагали, что вся мудрость мира заключена in herbis, in verbis, in lapidaris.[5]

– Стало быть, Босетта в вашем кругу «повелительница» камней, Магдалина, то бишь Лауретта, – слов, и Драгонтина – трав?

Госпожа Эрмесен наклонила голову, и у Мерсера создалось впечатление, что она не хочет встречаться с ним взглядом.

– Да, – произнесла она. – Но мы неизменно делимся между собой познаниями – о травах, о камнях… и о многом другом.

Травы, между прочим, в гостиной имелись, равно как и другие растения в вазах вдоль стен. Причем попадались такие, что никак не годились для украшения, например крапива, а иным, вроде базилика, полагалось бы находиться на кухне. Они распространяли острый, пряный аромат, перебивающий даже любимые хозяйкой ароматические свечи. Наверное, на тайном языке сочетание этих растений имело определенное значение, но не для Мерсера.

То же касалось и обеда. На сей раз, учитывая присутствие мужчин, хозяйка не ограничилась фруктами и сластями, но сегодня здесь царил тот перебор по части изысканности, когда соусы и приправы не позволяют точно определить, что ты именно ешь. Перец и кунжут, гвоздика и шафран присутствовали в этих соусах в изобилии, равно как и другие пряности. Интересно, это тоже относится к тайному языку?

Мерсер мог бы спросить об этом у Драгонтины или у Аймы, сидевшей от него по правую руку. Но она строила ему глазки и готова была болтать отнюдь не о тайном языке. Другую соседку, представленную Мерсеру как Гисмонда, полную, бледную, круглолицую, не занимало ничего, кроме еды.

Хозяйка и почетный гость сидели рядом. Она что-то тихо и доверительно говорила ему на ухо – временами казалось, что ее голова лежит у него на плече. Несколько раз он бросал взгляды в сторону Мерсера. Вряд ли Роуэн узнал его, скорее это было следствием рассказа мадам Эрмесен.

Марсиаль Роуэн был, что называется, мужчиной видным, хотя уже далеко не юношей. Аристократическую правильность черт несколько нарушал крупный подбородок и кривоватый нос – словно он был некогда сломан. Но это даже придавало ему мужественный шарм. Выше среднего роста, широкоплечий – к такому и впрямь невольно хочется прильнуть одинокой женщине. Его бирюзовый с красной отделкой кафтан и обилие кружев на манжетах и воротнике могли бы озадачить чопорных жителей Эрденона, но на Юге нынче мужчины одевались так же ярко, как дамы, и не в ущерб своей репутации. Длинные темные волосы были зачесаны со лба назад. Все это Мерсер помнил по Скелю, как и голос Роуэна – низкий, раскатистый, хорошо поставленный. Для такого голоса потребны большие помещения, иначе он кажется чересчур громким. Но перед полком, изготовимшимся к атаке, или в застольных речах он звучит как подобает.

И сейчас, когда собравшиеся воздали честь обеду и вину (Мерсер, занятый наблюдениями, почти не пил), Роуэн сделал знак, что хочет говорить. Болтовня стихла.

– Друзья мои! – Он повел по воздуху крупной белой рукой, словно собирался обнять всех собравшихся. – Я редко бываю в городе, который когда-то мог назвать своим. Не все, кого я знаю много лет и к кому влечет меня в этот край, собрались за этим столом. Есть здесь и новые лица. Так уж случилось, что здесь, вдали от роскошных столиц, собрались истинные ревнители древней карнионской традиции. Свидетельств о ней вы не найдете ни в пыли архивов, ни в хранилищах монастырей. Молчат о ней и летописцы. И это правильно. Сокровища не отдают на разграбление, но сохраняют в тайне и награждают ими достойных. В немногих семьях, где кровь была чиста с тех благословенных времен, когда великая Карниона простиралась от моря до моря и ни один чужак не ступал на ее землю, древние знания передавались из уст в уста, никогда не ложась на бумагу. Нас мало, донесших искры былого могущества до сумрачных нынешних дней. Но мы, я и моя добрая соратница, – он поцеловал руку хозяйки, – сделали все от нас зависящее, дабы здесь, в тени Эрдского Вала, ваши усилия возродить древнюю славу Карнионы увенчались успехом. Да расцветет она вновь!

Собравшиеся с энтузиазмом выпили, Роуэн первый, благо, как и в прежний визит Мерсера, подавали здесь не аквавиту, а красное вино, настоянное на разных травах.

После еды предались танцам и музицированию. Танцевали не все – лишь Айма и еще две дамы помоложе: Лидвина и Алеарда. За арфой нынче сидела Драгонтина, флегматичная Гисмонда вызванивала мелодии на колокольцах, еще одна пожилая гостья – Далинда – играла на флейте. И нигде прежде в империи Мерсер не слышал таких мелодий, не видел таких танцоров.

– Вас что-то удивляет? – звучный голос раздался совсем рядом. Соримонда и Берлингьер пересели в соседние кресла.

– Мужчины не танцуют.

– Ага! В этом логика. В буквальном смысле слова. В движении заключена Сила. Истории о магах, мановением руки сворачивавших скалы, укрощавших бури, – не сказки. А что лучше передает магию движений, чем танец? В сущности, женщинам в танце не нужны мужчины, а мужчинам – женщины. В этот миг они принадлежат Силе. И пусть этот танец всего лишь символ, они это чувствуют. – Глаза Роуэна блестели, вероятно, он был слегка пьян. – Женщины вообще лучше чувствуют магию движения, а мужчины – магию слова. Наши предки знали это – и многое другое, тогда, давно, мир был юн, и боги радовались, что в хрустальных чертогах Карнионы идет бесконечный праздник. Все изменило проклятое Вторжение…

– Грязный дикарь в вонючих шкурах ворвался в светлые чертоги Карнионы и принялся крушить своим топором хрупкие колонны и прекрасные фризы… – пробормотал Мерсер.

– Он понимает! – вскричал Роуэн, обращаясь к вдове Эрмесен, и при этом схватил Мерсера за руку. – Дорогая, он прекрасно все понимает, хотя и не южанин! Как прекрасно он выразил сущность эрдского варвара, по сию пору навязывающего нам свое соседство! Может быть, нам следует подумать, чтобы принять господина Мерсера в наше сообщество? Он не из грязных эрдов, а это главное.