– И убил его и ту девушку, – сказала Анкрен.

Вендель досадливо сморщился.

– Никто там никого не убивал. Все было именно так, как говорят. Но когда его девка утопилась, а он запил, дела его оказались заброшены. Родных у него не было. А у меня имелся доступ к деньгам и документам. Я был бы дурак, если бы не воспользовался этим. А когда он повесился, меня уже не было в Карнионе. Я уехал на Север.

– Это уже ближе к нашей истории, – заметил Мерсер.

– Правильно. У меня было достаточно средств, чтобы начать собственную игру. И я знал, кто виноват в том, что случилось со мной и моей семьей. Дагнальд и Вирс-Вердер. Правда, они подохли. Но ходили слухи, что живет ублюдок, который может быть сыном и того, и другого. Я добрался до него… – Вендель сухо усмехнулся. – Вы, полагаю, тоже, и должны меня понять. Не стоило тратить силы, чтобы убивать идиота. Но Олленше-Тевлис был богат, и его состояние могло мне пригодиться. Его мамаша идиоткой не была; она была хуже, с такими я давно научился справляться… На службе у Тевлисов я продвинулся в достижении новой цели. В Эрде я узнал то, о чем на Юге предпочитали не говорить: за погромами в Эрденоне, кроме Вирс-Вердера, стоял старший Роуэн. И при своих поездках в Карниону я снова свел знакомство со своим бывшим собратом по университету…

– Решил обобрать и его?

– Если бы мне нужны были от Роуэна только деньги, я давно бы их получил – и без труда. Напомнил бы, при каких обстоятельствах ему сломали нос. Он не любит об этом вспоминать. Но мне нужно было, чтоб Роуэн служил мне, как Тевлис. И я поймал его на разговоры о карнионских древностях. Кое-что я прочел еще в Тройнте, кое-что потом… Роуэн меня, разумеется, не узнал, хотя много раз встречал в университете и в доме Куаллайда. Надо было видеть, как он теперь мне внимал! Как делился самым сокровенным! А за ним – эти светские шлюхи, одуревшие от его рассуждений. Правда, для них разговоры были не главным. Итак, я разъезжал между Эрдом, Карнионой и Открытыми Землями, смотрел и слушал. Узнал от агентов Орана в Эрденоне, что он собирался привезти дарохранительницу в дом примаса, сопоставил некоторые сведения и понял, куда мог попасть Камень Захарии, о котором много болтали в Фораннане. Стало быть, пора было начинать игру и запускать в дело моих «хозяев». Но у Орана всегда была хорошая охрана, поэтому понадобились дополнительные усилия. Вот и все.

– А Оран что тебе сделал? Он к несчастьям твоей семьи отношения не имел, Ораны вдобавок разорили Роуэнов.

– Так я его и не убивал, – спокойно сказал Вендель. – Я вообще никого не убивал… почти. Они все делали за меня сами. Как и вы, кстати. Я слышал, Тевлис и его мамаша в тюрьме. И эта банда из Галвина. Между прочим, что с Роуэном – вы убили его?

– Он арестован.

– Напрасно. Он сам посоветовал нам с каторжником уходить, а он, мол, сдастся, чтобы задержать погоню. Сказал: из тюрьмы он скоро выберется, у него много связей. И ведь может. Разумней было его пристрелить.

– Какая откровенность! – бросила Анкрен.

– А почему нет? Вряд ли вы двое гнались за мной, чтобы сдать властям. Да и чист я перед властями, в отличие от вас, сударыня. Свидетелей против меня нет, кроме Роуэна, а он меня не выдаст. – Мерсер мог бы напомнить ему о мадам Эрмесен, но предпочел промолчать. – Стало быть, вы собираетесь меня убить. Зачем же притворяться? Победа за вами, и камешек тоже. Жаль, если Роуэну удастся избежать заключения, но коль скоро камень ему не достанется, я не внакладе. Роуэн ведь практически разорен, он все свои деньги потратил, чтобы добыть эту безделушку – силы она, видите ли, даст ему немереные. Хотя единственное, что она может дать, – возможность безбедно жить в Тримейне. Туда бы я сейчас и направился, если бы не Копченый Глаз. Роуэн вытащил его из тюрьмы, а у этой сволочи совершенно дикие представления о благодарности.

– А ты, выходит, предрассудков лишен, – сказал Мерсер.

– Вот что: вы вправе прикончить меня, но не читать мораль. Все мы одним миром мазаны, наплевали на людей и законы. У нас нет ни родины, ни дома, ни имени, ни семьи. Мы делали вид, что служили другим, а заставляли их служить себе. Разве не так? Кроме того, камень стал бы возмещением за все те глупости, которые я ради него выслушал: «Смерть открывает дверь, а жизнь ее закрывает», «В руках посвященного все камни – Камень»… И прочую мистическую чушь – древнюю карнионскую мудрость, Зеркало Истины как средство связи с иными мирами, Камень Крови как источник нечеловеческой силы… Каково было это терпеть?

– Обрати внимание, Анкрен. Прошлым летом этот человек так же красноречиво вещал, что нужно верить в магию, – Мерсер не удержался, чтобы не съязвить, хоть сознавал нелепость этого обвинения.

– Конечно, я верю в проявления Силы. Было бы глупо отрицать их в присутствии этой женщины. Но ведь не каждый человек от природы наделен оперным голосом или талантом математика. Так и здесь. И что оно такое, это «колдовство», как не средство использовать человеческую глупость и предрассудки?

– Замечательно. – Мерсер помолчал, потом поднялся с кресла. – Можешь убираться. Но без камня. И не потому, что он мне нужен. Просто… – Он не договорил и двинулся к столу.

Анкрен воззрилась на него с изумлением. Не только потому, что Мерсер вознамерился безо всяких условий помиловать врага, за которым гонятся по всей империи. Но он шел так медленно и неуверенно, как будто у него на ногах были оковы. В комнате было не так темно, как прежде: пока длился разговор, приблизился рассвет, и, приглядевшись, Анкрен поняла, что глаза Мерсера закрыты.

Он подошел к столу, на ощупь нашел разорванный тряпичный мешочек и взял в руки темно-алый, неправильной формы камень. То есть он был таким, пока Мерсер к нему не прикоснулся. Анкрен показалось, что сердце, которое отдаленно напоминал камень, ожило и забилось. Но Анкрен ошиблась. Из алой глубины хлынул поток, не крови – света. Он дергался, пульсировал, и когда Мерсер столь же замедленным движением поднял руки, так хлестнул по глазам, что Анкрен невольно заслонилась, отшатнулась, зацепилась за край стола и упала. Приподнялась, нашла в себе силы отвести руки от глаз и увидела, что Мерсер тяжело оседает на колени. Камень по-прежнему был зажат между его ладонями, но кровавые лучи пробивались сквозь скрюченные пальцы, и один из них упирался Мерсеру прямо в грудь. Глаза Мерсера были все еще зажмурены, губы прикушены.

А потом Анкрен перевела взгляд на Венделя и осознала, что тот опамятовался раньше ее. И поднял небрежно отброшенный ею после обыска стилет – несерьезное, с точки зрения Анкрен, оружие для мужчины.

Вендель был на расстоянии шага от Мерсера, а тот совершенно беспомощен.

Рядом с Анкрен на полу лежал матросский тесак каторжника. Столь же неподходящее оружие для женской руки, сколько стилет – для мужской. Однако Анкрен схватила его и в прыжке бросила, словно копье.

Удар был так силен, что разом пробил грудную клетку Венделя и свалил его с ног. А Мерсер словно бы ничего не заметил.

Вендель был еще жив. Губы его шевелились, и он смотрел умоляюще. Анкрен был знаком этот взгляд. Так смотрят, когда зовут маму или Господа. Или просят добить.

Но мольба Венделя была не об этом. Когда Анкрен нагнулась, чтобы либо вырвать тесак из груди, либо погрузить его глубже, то расслышала:

– Неужели все это правда?

«Галвин. Чистый понедельник.

Дорогой друг!

Спешу известить, что твои догадки оказались верны во всех отношениях. Приглашенный из Скеля исповедник сделал то, что оказалось не под силу следственной комиссии. Несколько задушевных бесед – и Вьерна Дюльман, бестрепетно вынесшая допросы с пристрастием (увы, следствие вынуждено было прибегнуть к этой мере), покаялась в своих прегрешениях. Воистину не устану удивляться этой женщине. Столь внушаема – она слепо верила нелепейшим выдумкам – и столь непреклонна. В чем бы ни созналась госпожа Эрмесен на исповеди, в своем открытом признании она ни словом не обмолвилась о Марсиале Роуэне. Чем объясняется подобная преданность единственному мужчине из ее окружения, который не был ее любовником, ума не приложу. Так или иначе, Вьерна Дюльман созналась в проведении сатанинских ритуалов, в отравлении Лейланда Орана и попросила прощения у тех, кому причинила зло. После чего добавила, что в свою очередь прощает тех, кто причинил зло ей, и даже тех, кто ее арестовал. Правда, уверяет капитан Бергамин, при сем присутствовавший, на этих словах проникновенный тон ей изменил и она заскрипела зубами. После чего исповедник, преподобный отец Пелег, вынужден был сделать ей внушение. Но – скрипи зубами, не скрипи – смертный приговор был вынесен. А поскольку во время Великого поста, как известно, не казнят, казнь была назначена на последний день Масленицы. У нас не Несса и не Фораннан, карнавалов не бывает, у нас на Масленицу другие развлечения.