Плач прекратился, сменившись холодным гневом.

— Богу придется за многое ответить, — зло бросила она. — Вот что я вам скажу, святой отец. Богу придется за многое ответить.

«Отец и брат, — подумал он. — Вот так это и началось для Эмилио? Отец, на которого он мог бы рассчитывать. Брат, которого мог бы уважать. Как долго он противился Святому Духу? — думал Джон. — Как долго защищал себя от страха, что Бог — лишь глупая сказка, что религия — полная чушь? Сколько понадобилось мужества, чтобы набраться доверия, необходимого для веры в Бога? И где, черт возьми, Эмилио нашел силы для новой надежды, что во всем этом проступит смысл? Что если он заставит себя слушать, то Бог все объяснит.

А что, если Бог объяснит, и окажется, что вина за случившееся лежит целиком на Эмилио? — подумал Джон. Не за огороды — каждый в группе «Стеллы Марис» поддержал идею и никто не предвидел последствий. Но позже — что, если Эмилио сказал или сделал такое, что на Ракхате поняли неверно?

Господи, — молился Джон, — я не указываю Тебе, как поступать, но если Эмилио каким-то образом сам виноват, что стал жертвой насилия, а затем из-за этого погибла Аскама, то будет лучше, если он никогда не поймет. Мне так кажется. Ты знаешь, сколько люди способны вынести, но, по-моему, здесь Ты подошел к самому краю. Или тогда помоги ему найти в этом смысл. Помоги ему. Это все, о чем я прошу. Просто помоги ему. Он же старается изо всех сил. Помоги ему».

«И помоги мне», — подумал Джон затем. Он потянулся за четками и постарался освободить сознание от всего, кроме ритма знакомых молитв. Но вместо этого слышал ритмичные шлепки по беговой дорожке: напуганный, стареющий человек одолевал дополнительную милю.

Центральный Инброкар

2061, земное время

Уже минул второй восход, когда Ха'аналу разбудили солнечные лучи, светившие в глаза. Отвернув лицо от яркого света, она уставилась на Пуску, все еще погруженную в сон.

«Что я скажу Софии?» — уныло спросила себя Ха'анала — первая мысль этого нового дня совпала у нее с последней мыслью предыдущего. Она села и, оглядев себя, состроила гримасу: мех свалялся и запачкался, а зубы словно притупились, как и сознание. «О Исаак», — безнадежно подумала Ха'анала, медленно поднимаясь и потягиваясь всем телом. Голова была пуста, точно равнина, расстилавшаяся перед ней. Ха'анала уставилась на восток через бескрайнюю степь: низкая трава казалась бледно-лиловой в слепящем свете позднего утра.

— Сипадж, Пуска, — позвала Ха'анала. — Просыпайся!

Хвостом она пощупала вокруг себя и шлепнула Пуску по бедру. Та отмахнулась от нее.

— Пуска! — окликнула Ха'анала более настойчиво, не смея двинуть головой из страха потерять струйку воздуха. — Он жив! Я чую его запах.

Услышав это, рунао тотчас перекатилась на ноги, но, посмотрев в том же направлении, куда глядела Ха'анала, увидела лишь пустоту.

— Сипадж, Ха'анала, — устало сказала она, — там никого нет.

— Исаак там, — настаивала Ха'анала, пытаясь смахнуть со своей шкуры высохшую грязь. — Из-за ветра трудно судить, но кое-кто думает, что он движется на северо-восток.

Сама Пуска не могла обнаружить ничего интересного, если не считать завязавшихся плодов синтарона неподалеку и маленькой рощицы сладколиста, которым можно было недурно позавтракать.

— Сипадж, Ха'анала, пора идти домой.

— Нужно догнать его…

— Нет, — сказала Пуска.

Изумившись, Ха'анала оглянулась через плечо и увидела на лице Пуски скептицизм и сожаление — примерно поровну.

— Не бойся, — начала она.

— Я не боюсь, — напрямик сказала Пуска, слишком уставшая, чтобы быть вежливой. — Я не верю тебе, Ха'анала. Повисла неловкая пауза.

— Сипадж, Ха'анала, кое-кто считает, что ты ошибаешься. Его там нет.

Они долго смотрели друг на друга — почти сестры, почти чужие. И нарушила молчание Ха'анала.

— Хорошо, — произнесла она ровным голосом. — Кое-кто пойдет дальше один. Скажи Фие, что кое-кто найдет Исаака, даже если придется следовать за ним до самого моря.

Когда шаги Пуски затихли, Ха'анала прикрыла глаза и представила себе струю запаха: разреженную и широкую на вершине, а у основания сужавшуюся — к точке, которую она не могла засечь, но могла выявить по этому сужению. Не беспокоясь о том, что Пуска сдалась, Ха'анала сказала: «Он там», — и последовала за запахом Исаака в дикую страну.

Первые несколько часов ветер играл с этой струйкой, и дважды Ха'анале приходилось возвращаться по своим следам, чтобы, двигаясь по дуге поперек следа, найти линию, где запах был сильнее — благодаря тому, что там прошел Исаак. Но по мере того как солнца поднимались выше, а ветер стихал, у нее прибывало сноровки, и вскоре ей требовалось лишь повести головой из стороны в сторону, чтобы оценить перепад.

Равнина была не гладкой, как показалось вначале, но изборожденной узкими потоками, вздувшимися из-за вчерашнего дождя. Многие ручьи были обрамлены кустами, усеянными багрянистыми плодами, которыми Исаак кормился, — она определила это, изучив его след. Сама Ха'анала давно ощущала голод, но продолжала высматривать вдоль берегов норы, в которых можно было раскопать ил и насадить на коготь, поглубже засунув руку в дыру незнакомых ей зверьков. Один раз — разгоряченная, грязная — Ха'анала вошла в ручей и уселась на каменное дно, надеясь, что ускорившийся из-за дождя поток омоет ее и охладит; к ее изумлению, когда она откинулась назад, опершись на хвост, в запруду из ее раздвинутых ног ткнулось какое-то водоплавающее животное.

— Манна! — воскликнула Ха'анала и засмеялась, запрокинув голову к солнечному свету.

Эта страна была полна диковин. Ха'анала озирала здешний мир от края до края, и на шестой день путешествия она насмотрелась как на восходы солнц, так и на их заходы, поняв наконец, отчего на небе меняются краски. Даже собственное тело ее удивляло. На протяжении всего детства, стесненная густыми зарослями, Ха'анала никогда прежде не ощущала упругости своей естественной поступи. Ритм ее ровного шага казался Ха'анале песней: поэзия ходьбы, безмолвного пространства цели. Наклонившись в летящем беге, держа хвост параллельно земле, она впервые познала равновесие и скорость, точность и грацию, хотя не ощущала надобности в спешке. Она догоняла Исаака, зная, что он жив и здоров. Ха'анала была уверена, что он счастлив так же, как она сама.

Ха'анала позволила себе день передышки — возле потока, протекавшего по дну оврага, на склонах которого она обнаружила сотни слепленных из грязи гнезд, наполненных детенышами, чьи глупые родители оставили их без присмотра. И в этот вечер Ха'анала заснула с полным животом, пребывая в спокойной уверенности, что Исаак опередил ее ненамного и что она не потеряет след даже после дождя. А на следующее утро проснулась с одеревенелыми мышцами, но в радостном настроении.

Ха'анала нагнала его в середине дня. Он стоял на краю откоса, где равнину раскололо пополам, причем восточная ее половина была ниже западной на высоту взрослого дерева у'ралиа, Исаак не сказал ничего, но когда Ха'анала остановилась шагах в шестидесяти от него, он широко раскинул руки, словно хотел обнять всю эту пустую полноту, окружавшую его, — не крутясь, чтобы сделать мир расплывчатым, но поворачиваясь с экстатической плавностью, дабы увидеть его целиком. Когда Исаак завершил полный круг, их глаза встретились.

— Четкость! — воскликнул он.

— Да! — ликующе крикнула Ха'анала, в это мгновение разделив все, что таилось в его странном, загадочном сердце. — Четкость!

Он слегка качнулся — голый, высокий, бесхвостый. Следуя за его взглядом, Ха'анала посмотрела в небо.

— Красное безвредно, — с хрупкой отвагой объявил Исаак, еще не зная, насколько он неправ. Чуть погодя, моргая и начиная дрожать, добавил: — Я не вернусь.

— Я знаю, Исаак, — ответила Ха'анала, направляясь к нему. София и руна забыты, вся прежняя жизнь уже затянута дымкой. — Я понимаю.

Исаак умолк, что было неудивительно, но когда Ха'анала подошла ближе, ее собственное молчание обратилось в онемелость. Исаак был цвета крови, его злосчастная бледная кожа покрылась волдырями и опухла. «Что с ним стряслось?» — изумилась она, прижав уши к голове. Внезапно Исаак сел рядом со своим имуществом: компьютерным блокнотом и потрепанной голубой шалью, — но не обернул тканью плечи и голову, как всегда делал даже в лесу, где от энергии солнц Исаака защищала густая листва.