— Сипадж, народ, — воззвал он, когда руна проснулись, а его зрение обрело остроту. — Вы в опасности, если кое-кто здесь останется. Этот кое-кто будет лишь угрозой для Кашана и для всех его жителей. Кое-кто возьмет Ха'аналу и покинет деревню, чтобы не причинять вам вреда.

Они бы просто не позволили Супаари уйти; они были руна, и без консенсуса тут не могло происходить ничего. Дискуссия показалась ему бесконечной, и он все сильней хотел убраться из деревни, теперь и вправду боясь того, что может произойти, если его здесь обнаружат.

В конце концов Джалао уронила хвост на камень и бесстрастно произнесла:

— Отведите его в Труча Саи.

Неаполь

декабрь 2060–июнь 2061

— Почему нет? — спросила Селестина.

— Потому что он просил нас не приходить, cara, — очень внятно произнесла Джина Джулиани, теряя терпение при четвертом прохождении через линию допроса.

Было трудно справиться с собственным разочарованием, а тут еще снова и снова приходится объяснять Селестине. «Так и живем», — подумала Джина и постаралась удержать вздох, сливая воду из кастрюли с пастой.

— Но почему? — хныкала Селестина. Упершись локтями в кухонный стол, она покачивала маленькой попкой вперед-назад.

— А что Елизавета будет есть? — спросила она лукаво: внезапное вдохновение.

Джина вскинула взгляд. «Неплохо, — подумала она. — Очень неплохо». Но вслух сказала:

— Я уверена, что у брата Косимо сыщется для Елизаветы много овощей. — Она посмотрела на Селеcтину. — Это ровным счетом семьсот тридцать первая порция макарон с сыром, которую я тебе приготовила. Причем лишь в этом году.

— Это много пальцев, — сказала Селестина и хихикнула, когда ее мама засмеялась. — А завтра мы сможем пойти?

На секунду Джина закрыла глаза.

— Cara. Пожалуйста. Нет! — громко сказала она, добавляя к пасте сыр.

— Но почему нет! — завопила Селестина.

— Говорю тебе: я не знаю! — завопила в ответ Джина, брякнув тарелку на стол. Переведя дыхание, она сбавила тон: — Cara, садись и ешь. Голос дона Эмилио звучал немного сипло…

— Что такое «сипло»? — спросила Селестина, не прекращая жевать.

— Проглоти, прежде чем говорить. Сиплый означает хриплый. Как у тебя, когда ты на прошлой неделе простудилась. Помнишь, как смешно звучал твой голос? Возможно, он заразился от тебя и неважно себя чувствует.

— А сможем мы пойти завтра? — снова спросила Селестина, набив рот.

Вздохнув, Джина села напротив дочки.

— Какая ты упрямая! Послушай. Подождем до следующей недели, а там поглядим, как он будет себя чувствовать… Может, спросим у мамы Пии, нельзя ли ей прийти поиграть после ленча? — весело предложила Джина и возблагодарила Бога, когда отвлекающий маневр сработал.

Этим утром Эмилио Сандос впервые позвонил Джине Джулиани, неудовольствие, которое она при этом испытала, мигом улетучилось, когда он спросил, нельзя ли отменить их обычный пятничный визит. Естественно, Джина согласилась, но поинтересовалась, все ли у него в порядке. Прежде чем Сандос успел ответить, она придумала объяснение для необычной резкости его тона и с некоторым беспокойством спросила, не заболел ли он. Последовала долгая пауза, затем Джина услышала холодный ответ:

— Надеюсь, нет.

— Извините, — сказала она чуть обиженно. — Вы правы. Мне следовало понять, что привозить Селестину не стоило.

— Возможно, мы оба ошиблись в своих суждениях, синьора, — произнес он, и холод в его голосе сделался ледяным.

Оскорбившись, Джина огрызнулась:

— Я понятия не имела, что она больна. Да и простуда была не такой уж сильной. Селестина выздоровела через несколько дней. Я уверена, что и вы выживете.

Когда Эмилио вновь заговорил, она почувствовала, что его гложет что-то, но не могла понять, что именно.

— Mi scuzi, signora.[16] Вы не поняли. Вина никоим образом не лежит на вас или вашей дочери.

«Вице-король», с досадой подумала Джина и пожалела, что Эмилио не включил видео, — впрочем, когда он такой, по его лицу мало что можно понять.

— С вашего позволения, мне кажется, что в данный момент вам не… удобно сюда приезжать.

Он помолчал, подыскивая слова, что удивило Джину. Обычно его итальянский был превосходен.

— «Удобно» — неправильное слово. Mi scuzi. Я не хотел вас обидеть, синьора.

Озадаченная и разочарованная. Джина заверила его, что ничуть не обиделась, и хотя это было ложью, она вознамерилась превратить ее в правду. Поэтому Джина сказала Сандосу, что ему полезно сменить обстановку, и наказала провести вечер в Неаполе. Она не сомневается, что к середине декабря простуда Эмилио пройдет.

— Никто не празднует Рождество так, как неаполитанцы, — заявила Джина. — Вы должны это увидеть…

— Нет, — сказал он. — Это невозможно.

Джина чуть было не обиделась, но она уже немного знала Эмилио и верно истолковала его суровость как страх.

— Не волнуйтесь, мы поедем вечером! Никто вас не узнает — наденьте перчатки, шляпу, темные очки, — предложила она смеясь. — К тому же, мой свекор всегда приставляет ко мне и Селестине охрану. Мы будем в совершенной безопасности!

Когда и это не помогло, Джина чуть сдала назад, заверив — с изрядной долей иронии, — что не посягает на его добродетель, и пообещав, что Селестина будет их дуэньей. Ей тут же пришлось пожалеть б своих словах. Последовала новая серия чопорных извинений. Когда разговор завершился, Джина была изумлена тем, что ей хочется плакать.

В тот же день доставили цветы.

Через неделю Джина — решительно поборов сентиментальность — выбросила их на компостную кучу. Но карточку сохранила. Конечно, на ней не было подписи — лишь стандартная записка, явно написанная продавщицей: «Мне нужно время». Что, как она предположила, было правдой, хотя и непонятной. Поэтому Джина Джулиани дала Эмилио Сандосу время — до Рождества.

Рождественский пост в этом году выдался трудным. Джина провела его с родственниками и старыми друзьями, стараясь не думать, где сейчас Карло (или с кем) и что могут означать цветы, присланные ей Эмилио. Не думать об этом Джине Джулиани удавалось плохо. Декабрь казался ей бесконечным, как и Селестине, страстно желавшей, чтобы этот месяц быстрее кончился и пришло время для большой крещенской вечеринки у Кармеллы. Как раз тогда все дети наконец узнают, что им перепадет: уголь или подарки от Бефаны — ведьмы, встретившей волхвов, когда те останавливались в Италии, направляясь повидать младенца Христа.

Все старались, чтобы рождественский праздник Селестины не был испорчен, но вместо этого портили подарками ее саму. Особенно щедры были родственники Джины со стороны мужа. Они тепло относились к Джине, которая была матерью их обожаемой внучки, и заботились, чтобы Кармелла приглашала ее на все свои вечеринки. Но хотя дон Доменико всегда отзывался о сыне с неодобрением, Карло был членом их семьи, а кровные узы значат немало.

На вечеринке Кармеллы эту тему подняла лишь семидесятичетырехлетняя Роза, тетка Карло, несклонная к излишней деликатности. Пытаясь избежать скопления друзей и родственников, а также оглушающего шума, производимого дюжиной детей, возбужденных и алчных, она и Джина укрылись в библиотеке.

— Карло придурок, — откровенно заявила Роза, когда обе женщины расселись в мягчайших кожаных креслах, забросив ноги на стильный столик. — Мужчина-то он эффектный — я понимаю, Джина, почему ты на него запала. Но он никогда не был нормальным парнем. Он сын моего брата, но я говорю тебе: Карло трахает все, что шевелится…

— Роза!

— Мальчиков, собак, шлюх, — продолжила Роза, столь же непреклонная, как Селестина. — Они думают, я не знаю, но у меня есть уши. На твоем месте я пальнула бы этому ублюдку прямо в яйца.

Прищурив таинственные и неистовые глаза заговорщицы, тощая старуха подалась вперед и с удивительной силой стиснула руку Джины.

— Хочешь, я сама пристрелю его? — спросила она.