— Твой отец везет замечательные кушанья, — весело сообщила Суукмел и с легкой грустью улыбнулась, когда блестящие фиолетовые глаза малышки тотчас распахнулись.

Было слышно, как просыпаются ближние дома, а от костров руна ветер принес первые струйки дыма.

— Он скоро прибудет, но почему бы тебе не сходить к очагу Биао-Толы и не посмотреть, что там готовят?

— Подожди, — окликнула Ха'анала, когда Софи'ала выбежала наружу, чтобы присоединиться к другим детям, которые проводили утренние часы, носясь по деревне, заглядывая в горшки, охотясь за самой обильной или вкусной едой, которую можно заполучить. — Сипадж, Софи'ала! Не будь занудой! — Суукмел хмыкнула, но Ха'анала настаивала:

— Так и есть! Она именно зануда! И мне вовсе не нравится, как она помыкает другими детьми.

— Ты видишь в ней себя, — сказала Суукмел. — Не придирайся к девочке. Стремиться доминировать над ними для нее естественно.

— Естественно также испражняться, как только почувствуешь позыв, — парировала Ха'анала. — Однако такое поведение неприемлемо.

— Но даже рунские дети ей сопротивляются! Это отличный тренинг, — возразила Суукмел. — Они все становятся сильней.

Утро они провели, пикируясь в подобной манере и получая удовольствие от умственного поединка, но все время думая о частоте и интенсивности родовых схваток.

— Они должны быть сильнее и чаще, — сказала Ха'анала, когда взошли все три солнца, а за плотным слоем облаков, нависших над их головами, проступил самый яркий диск; плоский и белый.

— Уже скоро, — откликнулась Суукмел, хотя тоже была обеспокоена, с некоторым испугом наблюдая, как впавшая в молчание Ха'анала свернулась в своем гнезде.

К этому времени дочь Ха'аналы уже сообразила, что происходит, и Суукмел переключила внимание на нее, успокаивая ребенка и приветствуя гостей, начавших собираться на тревожные стенания Софи'алы. Хотя джана'ата, передав Ха'анале наилучшие пожелания, тут же тактично удалялись, дом скоро оказался переполнен руна, приносившими с собой воодушевление, ободрение и еду — вместе с теплотой своих тел и своей любви. Как и руна, Ха'анала считала, что роды — повод для праздника и, похоже, была довольна тем, что ее отвлекают, поэтому Суукмел не выпроваживала визитеров.

Схватки не стали чаще, но набирали силу, и Ха'анала радовалась этому, несмотря на боль. В разгар нескончаемой дискуссии на тему, что могло бы ускорить роды, прибежал мальчик с новостями о посадочном катере, а вскоре все услышали ужасающий шум, и комната разом опустела: гости толпой поспешили наружу, чтобы лицезреть это удивительное прибытие.

— Ты тоже иди… посмотри, что там! — сказала Ха'анала, подталкивая Суукмел. — Потом расскажешь мне! Со мной все будет хорошо, но пришли сюда Шетри!

— Приказы, приказы, приказы, — поддразнила Суукмел, направившись к посадочной площадке, устроенной на краю долины. — Ты говоришь, как Софи'ала!

Оставшись наконец одна, Ха'анала легла поудобней, удивляясь тому, насколько устала, хотя роды только начались. Она слышала, как рев моторов резко оборвался, затем зазвучали голоса, неразличимые на таком расстоянии. Казалось, минули дни, прежде чем в дом вступил Шетри; и хотя Ха'анала хотела расспросить его о многом, единственными ее словами были:

— Кое-кому холодно.

Шетри подошел к двери и крикнул, прося помочь. Вскоре ее подняли на ноги, и хотя время от времени Ха'анала останавливалась и приседала на корточки, пережидая очередную схватку, она смогла доплестись до дымных костров, над которыми жарилось, шипя и брызгая жиром, невероятное количество дичи. Заулыбавшись при виде стихийного праздника, возникшего вокруг этого изобилия, Ха'анала высматривала в толпе чужеземцев. Один был немногим крупнее Софии, другие — столь же высокие, как Исаак, но гораздо более массивные. Темные и светлые; бородатые; безволосые, гривастые. И какое разноязычие! Высокий к'сан, сельская руанджа, х'инглиш — столь же забавно сплетенные в суматохе кулинарных хлопот, приветствий, рассказов, какой была речь самой Ха'аналы, когда она впервые повстречала Шетри.

— Они такие разные! — воскликнула она, обращаясь ко всем сразу — Это замечательно. Замечательно!

Ободренная теплом и перспективой налаживания отношений с югом, Ха'анала тяжело опустилась на колени и стала тужиться, убежденная, что сейчас именно тот момент, когда следует родить нового ребенка, приведя его к свету и смеху. Но вместо этого ощутила раздирающую боль, заставившую ее крикнуть, а остальных умолкнуть, так что были слышны лишь далекие трели п'ркра и потрескивание огня. Когда Ха'анала вновь смогла дышать, она коротко рассмеялась и с кривой улыбкой заверила всех:

— Больше не буду!

Постепенно веселье и разговоры возобновились, но Ха'анала чуяла тревогу Шетри, и ее это беспокоило.

— Расскажи о вашем путешествии! — с нежностью велела она. Но Шетри был напуган и, отговорившись тем, что должен помогать чужеземцам раздавать мясо, поручил Рукуэи сидеть позади нее, словно рунскому мужу. Пришла Суукмел, за ней Тият — с младшим своим сыном, вцепившимся в ее спину. Довольная, что руки кузена обнимают ее плечи, Ха'анала сидела, прислонившись спиной к его животу, а щекой прижавшись к его щеке, слушала, как Рукуэи поет о походе. Искренне увлекшись повествованием, она словно плыла по течению, поддерживаемая на поверхности рассказом, и рассмеялась, когда Рукуэи с юмором живописал, как на него нагнал страху маленький чужеземец Сандос.

— Маленькие бывают удивительно сильными, — запыхавшись, заметила Ха'анала и, наклонившись вперед, сдавила свой живот, радуясь, что даже сейчас не потеряла способности шутить.

Услышав свое имя, к ним подошел Сандос, сделав жест подчинения — вместо того, чтобы протягивать руку для пожатия. Когда официальные представления закончились, он сел там, откуда тоже мог видеть празднество, — молчаливый, согбенный, со скрещенными на груди руками. Его поза будто пародировала позу Ха'аналы во время схватки, и первыми ее словами, обращенными к нему, были:

— Ты тоже беременный?

Сандос воззрился на нее и хохотнул, явно развеселившись.

— Если я беременный, то мы определенно положим начало новой религии, — ответил он, и хотя Ха'анала поняла не все слова, его улыбка ей понравилась. У него были глаза Софии: маленькие и коричневые, но теплые, а не словно из камня.

— Моя госпожа, на каком языке с тобой лучше говорить? — спросил Сандос.

— Руанджа для нежности. Английский для науки…

— И шуток, — заметил он.

— К'сан для политики и поэзии, — продолжила Ха'анала и прервалась, пережидая, пока достигнет пика, а затем схлынет новая волна. — Иврит для молитвы.

Некоторое время они впятером наблюдали за руна, приглядывавшими за кострами и жарившими на них корнеплоды, — теперь, когда джана'ата наконец смогли наесться досыта.

— Мы мечтали об этом, — сказала Суукмел, улыбнувшись Тият, и потянулась, чтобы сжать лодыжку сперва Рукуэи, а потом Ха'аналы.

— Мечтали о чем? — спросил Сандос. — О сытной еде? Некоторое время Суукмел разглядывала его и решила, что он иронизирует.

— Да, — легко согласилась она, затем широко махнула рукой. — Но и об этом тоже: все мы — вместе.

— Глазам кое-кого приятно это видеть, — сказала Тият. Она посмотрела на своего спящего сына, потом на людей, окружавших Ха'аналу. — Три вида лучше, чем один!

— Сандос, расскажи о каждом из твоих товарищей, — произнесла Ха'анала на языке политики.

Указав сперва на человека с голым черепом, он ответил на языке нежности:

— У Джона руки умные, точно у руна, и щедрое сердце. Всмотритесь в его лицо, и вы узнаете, как выглядит землянин, когда он чем-нибудь наслаждается. Кое-кто думает: самое большое удовольствие для Джона — помогать другим. У него талант к дружбе. — Сделав паузу, Сандос переключился на к'сан: — Он не умеет лгать.

— А тот, кто рядом с ним? — спросила Ха'анала, бросив взгляд на Суукмел, тоже слушавшую очень внимательно.

Ответ был на иврите:

— Его зовут Шон. Он видит очень отчетливо, без сантиментов…