– Мне действительно очень стыдно, – полушутя призналась я. – Очень, очень. Я больше не буду.

– Надеюсь, – усмехнулся он и, взяв мой стакан, направился к стойке.

Я с облегчением вздохнула, расслабилась, насколько смогла, и вдруг поняла, что так толком и не разглядела его. Думаю, если бы меня попросили очень коротко описать его, то могла бы сказать лишь, что у него дружелюбное выражение лица и с ним легко разговаривать, ну еще что он, слава Богу, не носит блейзеров и мятых фланелевых брюк.

Я уставилась ему в спину. Серый джемпер, хлопчатобумажная рубашка, вельветовые брюки цвета морской волны, парусиновые туфли. Безупречно разумен. Но совершенно чужой. Незнакомое тело, прикрытое одеждой, – ни истинной формы его, ни фактуры я не знаю. Как он пахнет, какие у него привычки, манера жестикулировать, запросы? Меня пробрал холодок. Все это полное безумие. И что мы будем делать дальше? Выйдем на деревенскую улицу, пройдемся, потом углубимся в какой-нибудь лесок и начнем трахаться? Трахаться я в любом случае не хотела.

То есть хотела… но не трахаться, а… как бы это поточнее выразиться? Я хотела жаркого секса, но все же слегка приправленного особыми отношениями. Без клятв в вечной любви.

Нет, все это было хуже, чем безумие. Продолжение вдруг показалось мне абсолютно невозможным. Даже опасным. Совершенно очевидно, что передо мной был не распутник. Он явно стремился к нормальному развитию событий: от симпатии к любви, от любви – к вечной любви со всеми ее грустными разочарованиями. Нет, нет и нет! Для меня все это далеко позади. Безнадежно. Все равно ничего не получится. Я приготовилась объявить ему это прямо в лицо, как только он вернется. Барменша, отсчитывая сдачу, сказала, что позовет его, когда сандвичи будут готовы. И вдруг, уже поворачиваясь, чтобы идти назад, и попутно переговариваясь с оранжевой кариатидой, которая плотоядно улыбалась ему, он посмотрел на меня поверх горного кряжа мощной груди и весело подмигнул. После чего, бросив красотке еще что-то на прощание, вернулся и сел за стол. И тут я сказала себе: «К черту сомнения! Он будет моим любовником». Я поклялась, вернувшись домой, жадно припасть к Овидию. Нет лучшего противоядия от романтической любви. У Овидия, как в жизни, все всегда кончается слезами.

– Что она вам сказала?

– Что сандвичи будут готовы через минуту.

– Не барменша, а та – оранжевая ракетоносица.

– Ах эта. Сказала, что у меня симпатичный зад.

– Так и заявила? – Я разрывалась между желанием казаться хладнокровной и уже явно обозначившимся инстинктом собственницы. – А он действительно симпатичный? – Ничего другого я, конечно, не могла придумать.

Он взял оставшийся бутерброд и ухмыльнулся:

– Это уж вам судить…

Я потянулась было к стакану, но отдернула руку. За все то время, что мы с Роджером знали друг друга (в библейском и других смыслах), он ни разу не сказал ничего, что заставило бы меня задрожать от предвкушения удовольствия. Я улыбнулась безо всякого притворства и напомнила себе: с любовником сначала нужно поиграть, не следует сразу выдавать все свои секреты. Я вовсе не хотела, чтобы Саймон Филлипс понял, что поразил мишень в самое яблочко.

Пока он задумчиво жевал бутерброд, я отчаянно пыталась чем-нибудь занять дрожащие руки, но взять стакан не решалась, чтобы ненароком не выронить. Лучше всего было держать руки под столом, потому что в том состоянии, в какое он меня вогнал, я была способна даже начать грызть пустую пластмассовую тарелку. Как мужчинам удается так хорошо скрывать свои эмоции? Вот этот, например: выдал весьма провокационное заявление и сидит как ни в чем не бывало, словно сказал ничего не значащую фразу вроде: «Неплохая погода для мая». Должна ли я затронуть интимную тему прямо здесь и сейчас? Не зная, как вообще положено вести себя в подобных ситуациях, я с безразличной улыбкой, неестественно приклеившейся к губам, спросила:

– А почему именно девятое апреля?

– Потому что в этот день я отправляюсь в Никарагуа, – ответил он и, наклонившись ко мне, добавил: – Но не на отдых. – Его взгляд стал более серьезным. – Еду работать. Буду прилагать свои инженерные умения в каком-нибудь медвежьем углу, из которого, вероятно, никогда не выберусь. – И поднес стакан к губам, глядя на меня поверх него.

– Что ж… – растерянно протянула я, – звучит очень… м-м… увлекательно.

Он снова откинулся на спинку стула, поставил стакан и улыбнулся пенной шапке.

– О да, очень. И к тому же опасно. Я еду туда бескорыстно, добровольно и считаю, что поступаю правильно. Это слово, данное мной тамошним моим знакомым, я не могу его нарушить. Вот почему ваше условие оказалось столь соблазнительным для меня. Я должен буду уехать, что бы ни случилось. Боюсь до чертиков. Не исключено, что я умру там от змеиного укуса. Или от пули какого-нибудь цээрушника. Или просто от болотной лихорадки. – Он нарочито беззаботно развел руками. – Самоубийственная миссия, если хотите.

– Не хочу. – Я подозревала, что меня разыгрывают. – Вы говорите, как герой романа девятнадцатого века. Хаггарда, например.

– У Хаггарда – Африка.

– Ну, тогда Маркеса.

– Теперь по крайней мере континент назван правильно.

– У вас очень покровительственная манера разговаривать.

Он хлопнул рукой по столу и весело рассмеялся:

– Это точно! Но взгляните на вещи с никарагуанской точки зрения. Страна растерзана гражданской войной, измучена голодом, болезнями, коррупцией. Запад своим вмешательством только усугубил ее беды, а вы спокойно сидите в оксфордширском баре и рассуждаете, толком даже не зная, на каком континенте она находится.

– Думаю, – огрызнулась я, – при том, что там, по вашим словам, происходит, никарагуанцы вряд ли заметят мою оплошность.

Подоспела новая порция сандвичей. Барменша крикнула, чтобы мы их забрали, а Оранжевая Грудь бросила лаконичный взгляд на наш столик. Я быстро метнулась к стойке, схватила тарелку и с высоко поднятой головой поплыла обратно в свою безопасную гавань, на ходу одарив искусительницу самым дружелюбным взглядом, на какой оказалась в тот момент способна.

– Итак, – сказал он, – будем считать, что это была наша первая любовная размолвка. Как вам?

– Это было восхитительно, – отозвалась я. – Угощайтесь.

– Не хочу относиться к этому слишком серьезно, – смягчился он. – Я вовсе не проповедник и не крестоносец и был бы счастлив – точнее, предпочел бы – не влезать в это дело. Но я принял решение и выполню свой долг, и говорить об этом больше не собираюсь. Однако до отъезда надеюсь немного повеселиться, устроить нечто вроде легкой прогулки…

Я рискнула взять еще один сандвич.

– Вы имеете в виду эмоционально или… – я откусила, – или сексуально?

Он на какую-то долю секунды задумался и показался мне не очень уверенным в себе. Вот и прекрасно. Если мы сражались за контроль над ситуацией, то я хотела продемонстрировать, что у меня в арсенале тоже есть кое-какая артиллерия. Он прожевал, проглотил, запил, поставил стакан на стол и наконец ответил:

– И то и другое.

Мы оба почувствовали облегчение и невольно рассмеялись.

Если полчаса назад мне казалось, что я испытываю ощущение ирреальности происходящего, то это было ничто по сравнению с тем, что чувствовала я теперь. Он ведь еще даже моей руки не коснулся. Хотя, с другой стороны, кто сказал, что это обязательное предварительное условие?

Саймон взглянул на часы. На какую-то неуловимую долю секунды мне представилось, что он сейчас скажет: «У меня всего полчаса времени, так что давайте поторопимся». Но Саймон всего лишь сверился с календарем.

– В четверг у меня день рождения. Сходим куда-нибудь вместе? Я люблю пасту, вообще итальянскую кухню. А вы?

Сегодня вторник. Значит, впереди был один вечер, чтобы освоиться с новым положением, один день, чтобы по-настоящему понервничать, и потом мы снова увидимся.

– С удовольствием, – сказала я чистую правду, что оказалось для меня сюрпризом. Не задумываясь над метафорами, я решила немедленно взять быка за рога и с самоуверенностью – несколько показной – спросила: