Казалось, утро в этой местности не собиралось наступать в принципе, но время шло своим чередом, не считаясь с желаниями всяких там пришельцев, и рассвет наступил тогда, когда ему и было положено. И был он сереньким и мрачным. Небо на востоке стало светлее, потом зарозовело и, наконец, о чудо, над искристым белым снегом показалось маленькое, тусклое и безумно далекое солнце, которое не то что греть не собиралось, но и светить как следует откровенно ленилось.

В какой-то момент измученный Айхен заснул, а когда проснулся, то не смог даже пошевелиться. Коварная ледяная корочка добралась до него, окружила со всех сторон, и была она уже такой прочной, что вырвать из нее левую руку оказалось совершенно невозможно. К счастью, с превеликим трудом удалось вырвать правую. Иначе, Айхен, спеленатый, как младенец, просто задохнулся бы, не имея возможности снять шлем, когда в скафандре закончился бы воздух.

Позже Айхен говорил, что это было самым тягостным испытанием в его жизни… Он потерял возможность двигаться, он вмерз в лед, который, слава Богу, в какой-то момент хотя бы прекратил утолщаться, оставив на воздухе правую руку и шлем скафандра. Айхен засыпал, просыпался, питался безвкусной жидкостью из трубочки и, извиняйте, справлял нужду в специальные резервуарчики, которые по мере заполнения отстреливались в окружающую среду. Он впадал в панику, успокаивался, говорил сам с собой вслух, громко проклиная свое невезение.

Одно обстоятельство радовало — времени для того, чтобы даже самый глобальный бой успел закончиться было предостаточно. Звероноидов видно не было, значит они проиграли и уничтожены. Или убрались восвояси.

Жив ли Хайллер?

Наверное, жив. Были ли в истории случае, когда погибал главнокомандующий победившей армии? Может и были, но крайне редко.

Сейчас он, вместе с Вэгом и Лин сидит на базе и, возможно, вспоминают о нем и об Эгаэле. О погибших героях. Потом они отправятся на Эрайдан. Капитан за ручку с принцессой. Победители, законные и желанные правители, которых будут встречать с фанфарами.

День отгорел и ухнул во тьму. Пришлось снова включить фонарь, и не затем, чтобы что-то увидеть, а потому только, что невероятно жутко торчать одиноким пеньком в кромешной темноте. Кажется, что смерть подступает близко-близко, готовится схватить и раздавить, а пока горит свет — она не подступится… Глупо, конечно. Вероятно, на свет явилось огромное грязно-белое чудище, обнюхавшее шлем, толкнувшее его когтистой лапой и попробовавшее на зуб. Шлем не поддавался, за прозрачной поверхностью хлопало глазами некое существо, на вид мягкое и съедобное, но к сожалению недоступное. Чудовище обиженно зарычало и уковыляло прочь.

По приблизительным подсчетам прошло более двух суток, когда даже очень глубокое дыхание перестало добывать для мозга достаточное количество кислорода. Когда голова начала кружиться, перед глазами полетели темные мушки, а сознание поплыло в неведомые дали, Айхен решился на отчаянный шаг и открыл шлем.

Свежайший, чистейший воздух ошеломил его и обжег исстрадавшиеся легкие.

О боги, как же здесь было холодно! Айхен, взбодрившийся от чистого воздуха и морозца вышел из состояния сонного отупения, в котором пребывал уже довольно давно и принялся орать изо всех сил.

Батареи обогрева работали на полную мощность, но по большому счету они отапливали окружающую среду. Шевелиться и как-то греться движением Айхен почти не мог. Волосы его моментально смерзлись сосульками, отрастающая щетина на щеках и подбородке покрылась инеем, дыхание, казалось, замерзало, не успевая отрываться от губ и падало в воду холодным тяжелым туманом.

За что же ты мстишь, милая, дорогая планета? Весь если бы не я, плохо бы тебе пришлось!

Энергия уходила из батарей с невероятной скоростью, одно время принц подумывал, что с наступлением темноты не стоит, наверное, включать фонарь. Он твердо намеревался так и сделать, но как только сгустились сумерки все-таки включил свет, полагая, что остаться в кромешной тьме еще хуже, чем замерзнуть.

А стоит ли орать? Стоит ли размахивать рукой, не позволяя ей вмерзать в лед? Если он упал точнехонько в середину ледяной пустыни, никто его не найдет. Раз уж раньше не нашли, то почему бы вдруг теперь? И жить ему на таком морозе даже если обогрев скафандра еще какое-то время продержится — несколько часов от силы. И уже даже не просто холодно, руки-ноги коченеют с мучительной тупой болью, так что малейшее шевеление пальцами приравнивается к подвигу. А голова уже даже не болит — ее просто нет. И думать больше нечем. И нечем злиться. Нечем переживать, ругаться… Разве что где-то в самой глубине замороженных мозгов бьется тоненький импульс, заставляющий шевелиться через немогу и разлеплять смерзающиеся ресницы: как только уснешь — тут тебе и конец. Хотя… Должно быть, чем скорее, тем лучше!

Айхен уже почти засыпал, когда по глазам его полыхнула вспышка света. С трудом он разлепил смерзшиеся ресницы и увидел прямо перед собой лохматое чудище, которое зарокотало, больно схватило его чем-то шершавым за голову и начало жадно ощупывать.

Вспоминая недавно пытавшегося его пожрать грязно-белого зверя, принц захрипел, и, не слыша чьей-то злобной ругани, попробовал вяло отбиваться свободной рукой. Видимо, не слишком успешно, потому что жесткое и шершавое совсем не пострадало и только приложило Айхена по носу. Весьма ощутимо.

Резкая боль полыхнула алым по глазам. Теплая кровь приятно согрела губы. Айхен удивленно слизнул ее, поднял глаза и вдруг различил в лохматом чудище бородатого и краснорожего аборигена, укутанного с ног до головы в меха и очень злобного на вид.

— Говорил тебе, Серега, не надо идти! — орал абориген, — Он же чуть зубы мне не повыбил варежкой своей железной!

— Кончай орать! Помоги лучше… Тяжелый, зараза, — бормотал второй, пытаясь поудобнее ухватиться мокрыми рукавицами за айхенову шею, — Надо его вытащить из этого… скафандра…

Они ухватились вдвоем — один за шею, другой за голову, и скорее всего удушили бы принца из лучших побуждений, потому что просто так вытащить его из скафандра они, конечно не смогли бы, но Айхен, поняв, что к чему, поспешил от него избавиться сам.

Как улитка из раковины он выскочил из осточертевшего скафандра, и рухнул на потерявшего равновесие одного из аборигенов. Его подняли, укутали в безумно вонючую шкуру какого-то животного и сунули в рот железное горлышко фляжки. Один глоток и у Айхена глаза выскочили из орбит. Он поперхнулся, закашлялся и схватился руками за горло, уверенный, что его решили напоить расплавленным металлом. А потом горячая волна достигла желудка и сведенные судорогой мышцы вдруг сами собой блаженно расслабились.

Одна из бородатых красных рож усмехнулась и произнесла:

— Ну, может, жить будет.

— Ага, — подтвердила другая, — Их, космонавтов готовят как надо!.. Только чего вот, падлы, бросили-то его? То ведь фигарят на своих вертолетах, разыскивают, а тут взяли — и бросили? Он же в лед вмерз! Еще немного и помер бы!

— Ты как думаешь, нам премию за него дадут?

— Ага. Догонят и добавят.

Абориген хрипло рассмеялся.

— Ну в газете-то напишут…

— В газете, пожалуй, напишут. В «Нарьян-Вындер».

Айхен, разумеется, не понимал ни слова, но его на данный момент это волновало мало. Ему становилось тепло и он засыпал — а может терял сознание — спокойным и счастливым, наивно полагая, что все неприятное для него уже позади. Хотя на самом деле в тот момент он не думал вообще ни о чем.

Сначала по причине абсолютного и безнадежного незнания языка, а потом просто потому что к слову не пришлось, Айхен так и не узнал никогда, что как минимум дня три барахтался в полукилометре от берега Новой Земли. По крайней мере, свет от его фонаря зимующие на станции метеорологи видели никак не меньше трех дней.

Сначала мужики не верили глазам своим, решив, что допились до белой горячки, потом они уверились, что на льду в самом деле что-то светится и начали готовить к поездке снегоход, мотор которого никак не хотел заводиться, и с которым пришлось провозиться черт-те сколько времени на морозе!