Все получилось, конечно, не так, как она предполагала.

Когда Маша летела на Землю, она мечтала пожить в свое удовольствие, отдыхать, развлекаться, исполнять все свои желания. Те мысли она вспоминала теперь не иначе как с грустной улыбкой. Не то, чтобы в свое удовольствие — ей вообще было некогда жить. То утро, когда она смотрела телевизор, было первым и последним, в ее жизни на Земле, когда она его включала.

Она не читала книг, не общалась с людьми (разве что с Петром), ее существование помимо работы свелось к ванной, постели и еде, причем питаться она предпочитала в кафе…

Ее жизнь была очень трудной, она проклинала ее под час, когда падала на кровать не имея сил раздеться, и вспоминала потом как самое счастливое свое время. Тогда еще все было так хорошо и спокойно, и она приносила настоящую и вполне ощутимую пользу — она спасала обреченных на смерть. Поэтому на отдых она старалась уделять времени как можно меньше, понимая, что каждая минута ее сна стоит чьей-то жизни.

Как долго она могла бы жить так? Наверное, достаточно долго, имея новейшие препараты, дарующие энергию, а то, что они в конце концов могли убить ее, она не думала — некогда было думать. И ей пригодились джинсы и кроссовки, что оставил ей ее предшественник, и она так и не купила себе ни одного дорогого наряда.

Ей не столько досаждали разнообразные пришельцы из космоса, типа тех самых пресловутых оэрлогов, сколько земные подонки, которых было гораздо больше, но с которыми, правда, и справиться было довольно легко.

Маша упивалась своим могуществом, чувствовала себя «суперменом» и старалась изо всех сил сделать как можно больше. Сделать все, что от нее зависело. И более того.

Это было запрещено, узнай кто-нибудь в координационном центре, чем она занимается, ее бы, по меньшей мере, тот час же выгнали с Земли к папочке Эйку. С большим скандалом…

И она изо всех сил старалась, чтобы ее не разоблачили.

Маша плевала на все правила и предписания, нагло врала и не чувствовала при этом никаких угрызений совести, уверенная в своей правоте. Ей некогда было думать, некогда было вспоминать. Все, что происходило с ней когда-то казалось ей далеким, нереальным и смешным. Теперь у нее была совсем другая жизнь, в которой не было места ни для чего другого, кроме работы. Разве что иногда она позволяла себе съездить в маленький подмосковный городок и постоять у серой неприметной девятиэтажки с давно облупившейся краской, посмотреть на желтый прямоугольник окна, в глубине которого иногда скользили тени.

Маша старалась делать это поздним вечером, чтобы случайно не наткнуться на кого-то кто мог бы узнать ее… Пусть это было маловероятно, ей не хотелось рисковать, она не готова была признаться, что на самом деле ждет, что колыхнется штора, и мама появится в окне, почувствует что-то…

Она увидела однажды свою сестру. Алена шла к дому и с ней шел мальчик лет пяти, мальчик был вылитый она — Маша, в том же возрасте.

— Боже, Боже… — прошептала она, ее сердце колотилось так сильно, что стало больно. Ей было страшно. Она почувствовала себя так, будто очутилась в другом, параллельном мире, очень похожем на ее родной мир, и все же — другом. Как в страшном сне. Эта красивая женщина… Неужели она действительно ее сестра? Когда Маша видела ее в последний раз, Алена заканчивала школу. Красавица, гордячка с непомерными амбициями. Что из ее мечтаний осуществилось?

Прошло семь лет. Семь лет — это целая вечность. Маша почувствовала прилив такой невыносимой нежности к этой женщине и этому мальчику… Как же хотелось броситься к ним и обнять — крепко-крепко, расспросить обо всем, о маме, о папе, о Катьке… Маша поняла, что и не подозревала раньше, насколько сильно она любит их всех, несмотря на долгие годы разлуки… Может быть, именно благодаря этим годам разлуки…

Маша вцепилась в руль и крепко зажмурилась, дожидаясь, пока они пройдут, и когда она открыла глаза из них покатились слезы. Слезы давно забытой жалости к себе, обиды за свое одиночество…

Нет-нет, эти мысли нужно гнать. Далеко-далеко. Расслабляться нельзя. У каждого своя судьба, свое предназначение, и вернуть ничего невозможно.

В тот день Маша поклялась себе не ездить больше домой — она называла это так — она должна знать, что с ее близкими все в порядке, этого достаточно для обретения покоя.

После случившейся с ней такой досадной неудачи с обгоревшим мальчиком, Маша не оставила своих попыток быть ангелом-спасителем. Почему-то она считала, что обязана им быть — спасать подыхающих от передозировки наркоманов в городских парках, подстреленных и порезанных в драках подростков… Ей казалось, что человек, побывав на границе между жизнью и смертью, поймет что-то, осознает что-то, начнет новую жизнь — например, станет священником.

Она спасала от смерти всех этих никчемных людишек, а перед глазами ее всегда в эти минуты был замотанный в бинты маленький мальчик… Скольких она должна спасти, чтобы полегчало? Чтобы этот образ исчез, оставил ее в покое? Сколько бомжей, наркоманов и пьяниц, сколько упившихся, обколовшихся, замерзающих на снегу? И стоит ли тысяча спасенных подонков одного хорошего маленького мальчика?

Маша ехала в сторону своей московской квартиры, как всегда пристально всматриваясь в небо, она смотрела на небо даже когда радар не предупреждал о тревоге. Это просто вошло у нее в привычку — она смотрела в небо всегда, наверняка чаще самого романтичного в мире поэта, и при этом была настолько далека от романтических мыслей! Так далека…

Она не поняла, как это произошло. Дорога была гладкая, время позднее, машин было мало… Она услышала рев автомобильного гудка, визг тормозов. А потом удар, мгновенная вспышка боли и — темнота…

Первым движением, когда она стала приходить в себя, был поиск на запястье «регенерата», она нащупала его, но тут же отказалась от мысли использовать, пожалуй, не так уж плохо ей было — лучше уж потерпеть боль.

Она открыла глаза и увидела пред собой видение из ночного кошмара — на нее смотрело жутко ухмыляющаяся окровавленная физиономия.

— За пистолетом полезла? — физиономия дохнула на нее перегаром и хихикнула.

— Успокойся — я не злой. Ты как?

— Вы кто?

— Я Паша.

— А-а…

— Тебя в больницу или как?

— Или как.

Маша попыталась приподняться. Было очень больно, но она справилась. Все-таки «регенерат» отменяется и это хорошо. Как бы еще вернуть себе ясность мысли… Если бы не эта рожа, она впрыснула бы себе «HI-FI».

Левый бок ее машины был смят в лепешку, на месте пассажирского сидения теперь дымился мятый радиатор вражеского корабля… темно-серого «Мерседеса».

— Круто, да? — улыбнулся Павел. — Ты это… не злись, лады? Виноват, признаю. Все живы, все здоровы, все хорошо. Сколько там стоит твоя колымага? Купим тебе новую. Ты хочешь новую? Только это… Давай сваливать, а?

Маша смогла самостоятельно выбраться из машины, но на большее ее не хватило, она опустилась на землю, чувствуя, что сейчас ее вырвет… Или она потеряет сознание… Или и то и другое…

Паша в это время общался с кем-то по мобильному телефону.

— Эй-эй! — воскликнул он, когда разговор был окончен, — Куда собралась? Сейчас довезем тебя домой… или все-таки в больницу?

— Домой… У тебя платок есть?

— Чего?

— Лицо вытри.

Платок у Паши был. Посмотревшись в треснувшее зеркальце заднего вида своего разбитого корабля, он как мог вытер кровь с лица, потом очень бережно поднял Машу с асфальта и посадил обратно в машину.

— Ты легенькая такая, — удивился он, — Не ешь что ли ничего?

Маша совсем не была расположена к диалогу, она откинулась на сидении и закрыла глаза. Только бы не вырубиться! Только бы не… Ах, зараза, как же болит шея!

Очень скоро прибыли Пашины друзья, их сопровождала патрульная машина и два погрузчика, которые очень быстро увезли разбитые машины с места происшествия.

Когда товарищ в форме сотрудника ГИБДД увидел номера на обшарпанной бордовой «жигулевине», ему явно сильно поплохело. Он побледнел, потом покраснел и кинулся к Маше даже с подобострастием.