Не стоит ехать! Это просто безумие! Если мальчик смог пережить эту ночь — он выкарабкается и без машиной помощи, а если нет… тем более не стоит ехать.

В приемном отделении Маше сказали, что ребенок находится в интенсивной терапии, что рядом с ним мать… Что больше никого к нему не пропустят…

— В каком он состоянии? — спросила Маша.

Медсестра посмотрела сочувственно и развела руками.

— Врачи делают все возможное, — произнесла она дежурную фразу.

Маша бродила возле больницы до вечера. У нее не было никакого плана, походив по округе, она поняла только то, что проникнуть в ожоговый центр большого труда не составит, если не ломиться через центральный вход, а подняться по боковой лестнице.

Она проникнет туда, как только у врачей закончится рабочий день а медсестры отправятся пить чай и смотреть телевизор — а дальше придется действовать по обстоятельствам, и остается только молиться и надеяться, что хотя бы на несколько минут мальчика оставят в палате одного…

Она решилась идти, когда еще не было совсем поздно — боялась, что закроют входную дверь, в подъезде сняла куртку и шапку, сложила под лестницу. В ожоговом центре могли находиться взрослые, многие малыши лежали в палатах с мамами, но эти взрослые, разумеется, не должны были ходить по отделению в верхней одежде. Маша подумала и сняла ботинки — если она пойдет по коридору в одних носках, это вызовет гораздо меньше подозрений, чем если она будет бродить в ботинках.

Черт, до чего же холодные бетонные ступени!

Маша быстро поднялась на нужный этаж, выглянула в коридор… Тускло светила единственная лампочка у лифта, зловеще гудел ветер в шахте, ледяной сквозняк стелился по полу.

Искать реанимационную палату придется на ощупь, проверять каждую, рассматривать всех забинтованных детишек…

«Что я здесь делаю?!» — в ужасе завопил здравый смысл, неожиданно вырвавшись из пут и тенет.

Из коридора вели две двери, одна направо, другая налево, к счастью, каждая из них была снабжена табличкой. Маша потянула ручку левой. Открыла. Вошла.

И тут же наткнулась на идущую по коридору медсестру.

Медсестра остановилась, смерила ее взглядом.

— С ума сошла?

— Что?.. — пискнула Маша.

— Тапки надень, ноябрь на дворе!

— Мне не холодно.

Медсестра скрылась за дверью кабинета, надпись на которой гласила «Посторонним вход воспрещен. Стучите.» Там, за дверью, работал телевизор, звучали голоса, из всех щелей тянуло табачным дымом.

«Нам туда не надо», — сказала себе Маша и пошла по коридору дальше.

Ей не пришлось заходить во все палаты и осматривать всех забинтованных детишек. Ожоговое отделение совсем не было переполнено.

За стеклянными дверями одной из палат во что-то играли два мальчика-подростка, один с забинтованной ногой, другой и вовсе без бинтов. Когда Маша проходила мимо, они дружно повернули головы в ее сторону, проводили взглядами. Из дверей одноместного бокса вышла молодая мамаша с годовалым ребенком на плечах, крохотная ручка ребенка была перевязана таким слоем бинтов, что казалась в три раза толще, чем была на самом деле. Мамаша вовсе не обратила на Машу внимания, разве что скользнула взглядом — ее больше интересовали стенды, демонстрирующие различные страшные ожоги.

Реанимационных палат на этаже было всего две. Одна пустовала. Из дверей другой доносилось тихое бормотание телевизора.

Маша на цыпочках подошла к приоткрытой двери, заглянула.

На кровати лежал с головы до ног перебинтованный ребенок, лежал без движения, очень тихо, прибор, висящий на стене, чуть слева от его головы, размеренно отсчитывал сердечный ритм.

Пи… пи… пи… как-то очень медленно…

Возле кровати сидела женщина, подперев ладонями подбородок, смотрела в пол.

Маше очень не хотелось приставать к ней с вопросами, но не уходить же теперь, когда она уже у цели. Ждать, чтобы эта женщина покинула свой пост было, судя по всему, бесполезно.

— Здравствуйте…

Женщина подняла голову, посмотрела на Машу, но, как будто и сквозь нее.

— Как он?.. Как ваш сын? Он поправится?

Женщина просто покачала головой.

— Он не поправится… Уходите…

Ее голос был похож на шелест ветра в камышах, он был пустой и легкий.

— Я не могу уйти. Я должна помочь ему. Я могу это сделать.

Ее слова как будто немного оживили женщину, в ее глазах появилось что-то… оставалось выяснить, хорошее или плохое…

— Кто вы такая?

— Я — ангел, — произнесла Маша, — Вы ведь верите в Бога? Вы молились, просили его совершить чудо?

Глаза женщины широко раскрылись, она открыла рот, чтобы закричать, может быть закричать что-то страшное, но не закричала… Почему? Может быть и правда где-то в глубине ее умирающей души оставалась иррациональная первобытная вера… Может быть, даже настолько сильная, чтобы и в самом деле явить чудо?

— Вы можете закричать, созвать сюда весь персонал, — говорила Маша, стараясь, чтобы ее голос не задрожал, не выдал ее. Она так старалась быть уверенной и бесстрастной. Каким еще должен быть ангел?

— И тогда ваш ребенок умрет.

Женщина зарыдала, глухо и страшно — без слез.

— Зачем… зачем вы… — прорычала она сквозь зубы, — Убирайтесь! Убирайтесь, немедленно! Вы… вы…

И прежде чем Маша успела остановить ее, женщина нажала кнопку на надкроватной панелью. Где-то вдалеке зазвенел звонок.

Маша запаниковала.

Она кинулась к двери, потом кинулась к мальчику, но мать перегородила ей дорогу, и во всю силу своего безумия закричала:

— Не прикасайся к моему ребенку, тварь! Не смей к нему прикасаться!

На мгновение глаза этой женщины встретились с машиными и та поняла, что несчастная сошла с ума. По-настоящему… Что сейчас ее устами кричит нечто совсем непричастное ни к ней, ни к умирающему мальчику, что она уже идет по бесконечной холодной и унылой дороге, с которой ей не сойти…

Маша с силой оттолкнула от себя женщину, но та была слишком сильной, она ни за что не пропустила бы ее к своему ребенку, легла бы костьми, перегрызла бы ей горло, но не пустила бы… Маша отступила и разрыдалась от обиды, жалости и бессилия.

— Что здесь происходит? — заорала прибежавшая медсестра, — Кто тебе разрешил войти? Из какой ты палаты?

Она грубо тряхнула Машу за плечо.

— Кто ты такая?!

В палату вошли еще какие-то люди в белых халатах, среди них было двое мужчин — один худосочный длинноносый очкарик, другой здоровый и крепкий на вид, возможно, по-настоящему опасный.

— Да она не наша! — воскликнула одна из вошедших медсестер, — Как она вообще сюда попала?!

— А вот сейчас мы отведем ее куда следует, — сладострастно проговорил очкарик, — И разберемся…

Почему этот очкарик вдруг сделался Маше так омерзителен?

— Ты меня отведешь, слизняк? — с презрением прорычала она сквозь зубы, — Ну попробуй, смотри стеклышки не потеряй, санитар гребаный!

Никогда еще Маша не была так зла. Никогда в жизни!

Она легко освободилась из цепких лапок медсестер, развернулась и ударила очкарика пяткой точно в переносицу. Жаль, что ботинки сняла.

Очкарик охнул и повалился на своего крепкого приятеля.

Пользуясь возникшим замешательством, Маша выскочила в коридор и что было духу помчалась в сторону лестницы, она вся кипела от ярости и разочарования.

— Идиоты, паршивые мерзкие идиоты! — бормотала она, скатываясь по ступенькам, схватила из-под лестницы свои вещи и как была босиком выскочила на улицу. Она бежала к своей машине что было духу, не чувствуя холода, луж, неровностей выщербленного асфальта. Она прыгнула в машину и сорвалась с места, так и поехала босиком, уже на выезде из города остановилась, чтобы снять мокрые носки и обуться.

Она хотела поплакать, но почему-то не получилось.

Прошла ночь, наступило утро, недалеко от Воронцовского парка был убит еще один оэрлог, а она так и не почувствовала облегчения. Неудачи случаются и их следует принимать, с ними нужно уметь мириться, что толку кричать в небеса бесконечное: «Ну почему?!»