Давайте рассмотрим другую ситуацию. Представьте, что в городе только один врач и случается эпидемия. Только он может спасти жизни множества сограждан – действие, несомненно, критичное для их выживания. Подвергает ли он их «насилию» если (а) отказывается что-либо делать или покидает город; или (б) назначает очень высокую цену за свои услуги? Безусловно, нет. Ничего несправедливого нет в том, что человек назначает цену за услуги, которую покупатели готовы оплачивать. Он также имеет безусловное право отказаться что-либо делать. Хотя он, возможно, может критиковаться с моральных или эстетических позиций, он, как собственник самого себя имеет все права отказаться лечить или лечить за высокую цену; говорить, что он занимается «принуждением» - значит утверждать, что для пациентов или их представителей не является насилием силовое принуждение врача к лечению: иными словами оправдание его порабощения. Но порабощение или принудительный труд должны быть признаны насилием в любом значении этого термина.
Все это подчеркивает гибельную внутренне противоречивую природу включения чьего-то мирного отказа производить обмен в ту же рубрику «принуждения», что и насильственную деятельность или вынуждение к обмену.
Как я писал в другой своей работе:
«Хорошо известный пример «частного принуждения» это расплывчатое, но зловеще звучащее понятие «экономической власти». Любимая иллюстрация применения такой «власти» это случай с уволенным рабочим. …
Давайте внимательно рассмотрим эту ситуацию. Что конкретно сделал работодатель? Он отказался продолжать обмен, который работник предпочел бы продолжить. Конкретно, А, работодатель, отказался продать некоторую сумму денег работнику Б за его трудовые услуги. Б желает продолжить обмен, А – нет. Такой принцип можно применить ко всем обменам в экономике на всем протяжении ее существования. ...
«Экономическая власть», таким образом, это просто производное от свободы, право отказаться от совершения обмена. Каждый человек обладает этим правом. Каждый человек обладает аналогичным правом совершать только предпочтительные для него обмены.
Теперь должно стать очевидным, что «полуэтатист», который признает негативность насилия, но добавляет, что насилие государства иногда необходимо для противодействия «частному принуждению через применение экономической власти» попадает в ловушку неразрешимого противоречия. А отказывается производить обмен с Б. Что мы должны сказать и что должно делать правительство если Б, размахивая оружием, принуждает А совершить обмен? Это ключевой вопрос. Есть только две позиции, которые мы можем занять по этому вопросу: что Б совершает насилие и должен быть сразу же остановлен, или что действия Б полностью оправданы, так как он «противодействует внутренне присущему насилию» экономической власти, примененной А. Должно ли защитное агентство защищать А, или оно должно осознанно отказаться от этого, возможно помогая Б (или выполняя работу, порученную ему Б). Третьего не дано!
Б применяет насилие – это не обсуждается. В терминах обеих доктрин (либертарианской и «экономической власти»), это насилие является агрессивным и потому несправедливым или защитным и потому справедливым. Если мы принимаем аргумент «экономической власти», мы должны выбрать последнюю позицию, если мы его отвергаем, то мы должны принять первую. Если мы выбираем концепцию «экономической власти», мы должны применять насилие для противодействия любому отказу от обмена; если мы отрицаем ее, то мы должны применять насилие для предотвращения любых насильственных препятствий обмену. Нет никакой возможности избежать этого выбора. Или – или. «Полуэтатист» не может логически обосновать «многие формы несправедливого экономического принуждения». Он должен выбрать что-то одно и занять соответствующую позицию. Иными словами, он должен сказать, что нелегальна только одна форма насилия – явное агрессивное нападение – или он должен считать единственной нелегальной формой насилия отказ от обмена». [8]
Объявление незаконным отказа от работы, безусловно, ведет к обществу всеобщего рабства. Давайте обсудим другой пример, который Хайек легко признает свободным от принуждения: «Если организатор светских вечеринок приглашает меня только при том условии, что я буду соблюдать установленные организатором нормы поведения и дресс-код ... то это, несомненно, не будет являться принуждением». [9] Но, как показал профессор Хэмови, это случай может быть легко признан «принуждением» по критериям самого Хайека. Так как,
«легко может оказаться, что я публичное лицо и мое непоявление на этой вечеринке сильно повредит моему социальному статусу. А мой смокинг находится в химчистке и будет готов только через неделю ... а вечеринка назначена на завтра. При таких условиях нельзя ли утверждать, что действия хозяйки вечера, установившей форму одежды как цену доступа на вечеринку, являются принудительными, поскольку это явно требует затрат на сохранение более ценимой мной вещи – своего социального престижа».
Более того, Хэмови указывает, что если хозяйка вечера потребует, чтобы я в качестве цены за приглашение «вымыл все столовое серебро и китайский фарфор для вечеринки», Хайек на основе своих же собственных критериев еще более четко признает такой контракт «принудительным». [10]
Пытаясь отразить проницательные критические замечания Хэмови, Хайек позже добавил, что «для определения принуждения также необходимо, чтобы действия принуждающего поставили принуждаемого в положение, которое тот считает худшим, чем то, в котором он бы находился до совершения действия». [11] Но, как показывает Хэмови в своем ответе, это не избавляет Хайека от непоследовательности в отказе признать «принудительным» условное приглашение на вечеринку. Так как
«ранее описанный случай, судя по всему, также удовлетворяет этому условию. Поскольку гипотетическая хозяйка вечера своим приглашением расширила спектр возможных для меня альтернатив, общая ситуация (которая включает и мою неспособность удовлетворить формальным условиям приглашения и мою последующую фрустрацию) с моей точки зрения стала хуже, чем ситуация до приглашения и безусловно хуже, чем до того, как гипотетическая хозяйка вечера решила провести вечеринку в это конкретное время». [12]
Таким образом, Хайек и мы все однозначно связаны выбором из двух вариантов: либо строго свести понятие «принуждения» к вмешательству в чужую личность или собственность путем использования или угрозы физического насилия; либо полностью отбросить понятие «принуждения» и определить «свободу» не как «отсутствие принуждения», а как «отсутствие агрессивного физического насилия или его угрозы». Хайек, конечно же, признает, что «принуждение может быть определено так, что оно становится всепроникающим и неизбежным явлением». [13] К сожалению, его ошибка умеренности, не позволяющая ему свести понятие принуждения строго к агрессивному насилию, подрывает всю его систему политической философии. Он не может спасти свою систему и попытками количественного различения между «мягким» и «более жестким» принуждением.
Другая фундаментальная ошибка системы Хайека состоит не только в определении принуждения за пределами сферы физического насилия, но и в неспособности провести различие между «агрессивным» и «защитным» принуждением или насилием. Существует огромное различие в типе между агрессивным насильственным нападением или кражей с одной стороны, и использование насилия для защиты себя или своей собственности от такой агрессии. Агрессивное насилие преступно и несправедливо; применение защитного насилия, безусловно, является надлежащим и справедливым; первое вторгается в права индивида и его собственность; второе – защищает от такого вторжения. Однако Хайек вновь не сумел распознать это принципиальное качественное различие. Для него существуют только относительные степени или количества «принуждения». Так, Хайек утверждает, что «принуждения нельзя полностью избежать, потому что единственный путь предотвратить его – это угроза принуждения». [14] Из этого он продолжает нагромождать ошибки, добавляя, что «свободное общество разрешает эту проблему, делегировав монополию на насилие государству и пытаясь ограничить полномочия государства случаями защиты граждан от принуждения со стороны частных лиц». [15] Однако мы здесь не сравниваем различные степени не разграниченного сонма действий, которые мы называем «принуждением» (даже если мы понимаем под принуждением только «физическое насилие»). Мы можем избежать агрессивного принуждения через приобретение услуг защитных агентств, которые уполномочены применять защитное насилие. Мы не беспомощны перед «принуждением», если мы определяем его только как агрессивное принуждение (или, если мы вовсе отказываемся от термина «принуждение» и просто проводим разграничение между агрессивным и защитным насилием).
