Если каждый человек имеет право собственности на свою личность и, тем самым, на свой труд, и если в продолжение себя он владеет любой собственностью, которую он «создал» либо извлек из прежде не используемого и ничейного участка природы, тогда кто же имеет право владеть либо контролировать саму землю? Иначе говоря, если собиратель имеет право собственности на желуди и ягоды, которые он нашел, или фермер на урожай пшеницы, то кто имеет право собственности на землю, на которой происходила их деятельность? И снова, оправдание собственности на землю является тем же самым, что и для любой другой собственности. Дело в том, что ни один человек на самом деле никогда не «создает» материал: в сущности, он берет данный природой материал и преобразует его с помощью своих идей и трудовой энергии. Однако именно это, в точности, и делает первопроходец – поселенец, – когда он расчищает и использует прежде не используемую, нетронутую землю и превращает ее в частную собственность. Поселенец – точно как скульптор либо рудокоп – преобразует данную природой почву с помощью своего труда и личности. Поселенец является «производителем» в той же степени, что и остальные, и, следовательно, является столь же легитимным владельцев своей собственности. Как в случае со скульптором, трудно принять моральность каких-то других групп, экспроприирующих продукцию и труд поселена. (И, как в других случаях, решение «мирового коммуниста» на практике сводится к правящей группе.) Более того, сторонники аграрного обобществления (land communalists), которые заявляют о том, что все население мира на самом деле сообща владеет землей, восстают против природного факта, заключающегося в том, что до поселенца в действительности никто не использовал и не контролировал, а следовательно, и не владел землей. Первопроходец, или поселенец, является тем человеком, кто первым вводит лишенные ценности, неиспользуемые природные объекты в производство и использование.

Кроме того, для человека имеется только два пути для приобретения собственность и богатство: производство либо насильственная экспроприация. Или, как тонко сформулировал выдающийся немецкий социолог Франц Оппенгеймер, имеется только два способа приобретения богатства. Первым является метод производства, который обычно сопровождается добровольным обменом подобными продуктами: именно это Оппенгеймер назвал экономическим способом. Вторым методом является односторонний захват продукции другого: экспроприация собственности другого человека с помощью насилия. Этот хищнический метод получения богатства Оппенгеймер метко обозначил как политический способ.

Поэтому человек, который захватывает собственность другого, живет в глубоком противоречии со своей человеческой природой. Дело в том, что, как мы видели, человек может жить и процветать только с помощью производства и обмена продуктами. С другой стороны, агрессор является вовсе не производителем, а хищником; он живет, паразитируя на труде и продукции других. Следовательно, вместо жизни в соответствие с человеческой природой, агрессор является паразитом, который кормится исключительно за счет эксплуатации труда и энергии других людей. Здесь налицо полное нарушение всеобщей этики любого типа, поскольку человек, очевидно, не может жить как паразит; паразиты должны найти не-паразитов, производителей, чтобы прокормиться. Паразит не только не способен внести вклад в полную совокупность благ и услуг общества, он полностью зависит от производства в теле своего носителя. И, кроме того, любое увеличение принудительного паразитизма уменьшает ipso facto количество и уровень производства производителей до тех пор, пока, наконец, если производители вымирают, то и паразиты быстро следуют за ними.

Таким образом, паразитизм не может быть всеобщей этикой и, фактически, рост паразитизма подрывает и сокращает производство, с помощью которого выживают и носитель, и паразит. Принудительная эксплуатация, или паразитизм, разрушает процессы производства для всех в обществе. Всеми способами, которые только можно представить, паразитическое хищничество и грабеж подрывают не только природу жертвы, чьи личность и продукция подвергаются насилию, но также природу самого агрессора, который отказался от естественного пути производства – использования своего ума для преобразования природы и обмена с другими производителями – ради пути паразитической экспроприации работы и продукции остальных. В самом глубоком смысле, агрессор разрушает самого себя наряду с несчастной жертвой. Это остается так же безусловно верно для сложного современного общества, как для Крузо и Пятницы на их острове.

Мы можем определить любого, кто совершает агрессию против личности или собственности, произведенной другим человеком, как преступника. Преступником является любой, кто пускает в ход насилие против другого человека или его собственности: любой, кто использует принудительные «политические средства» для приобретения благ и услуг.

Теперь, однако, возникают крайне важные проблемы; мы действительно оказались в самой сердцевине проблематики свободы, собственности и насилия в обществе. Ключевой вопрос (причем, к сожалению, один из тех, которыми почти полностью пренебрегли теоретики либертарианства) может быть проиллюстрирован с помощью следующих примеров:

Предположим, что мы прогуливаемся по улице и видим, как некий человек, A, хватает B за запястье и срывает наручные часы B. Не подлежит сомнению, что A здесь покушается на личность, и на собственность B. Можем ли мы просто на основании этой сцены сделать вывод, что A является преступным агрессором, а B – его невинной жертвой?

Разумеется, нет – поскольку мы не знаем только на основе нашего наблюдения, является ли A и вправду вором, или A попросту забирает собственные часы у B, который раньше украл их у A. Иначе говоря, хотя часы, несомненно, являлись собственностью B до момента нападения A, мы не знаем, являлся A легитимным собственником когда-то раньше или нет, а так же был ли он ограблен B. Следовательно, пока мы не знаем, кто именно из этих двух человек является легитимным или законным владельцем указанной собственности. Мы можем найти ответ только с помощью изучения конкретных сведений по данному случаю, то есть с помощью «исторического» исследования».

Таким образом, мы не можем просто утверждать, что великим аксиоматическим моральным правилом либертарианского общества является защита прав собственности, и точка. Дело в том, что преступник не имеет никакого естественного права на удержание собственности, которую он украл; агрессор не имеет права притязать на любую собственность, которую он приобрел с помощью агрессии. Следовательно, мы должны видоизменить или, скорее, прояснить фундаментальное правило либертарианского общества и заявить, что никто не имеет права осуществлять агрессию по отношению к легитимной или законной собственности другого человека.

Иначе говоря, мы не можем просто говорить о защите «прав собственности» или о «частной собственности» per se (Примеч. пер.: как таковой). Дело в том, что если мы поступим так, нам грозит серьезная опасность оказаться защитниками «права собственности» преступника-агрессора – фактически, с точки зрения логики мы бы были должны сделать это. Следовательно, мы можем говорить только о законной собственности, или легитимной собственности, или, возможно, «естественной собственности». И это означает, что, в конкретных случаях, мы должны решить, является ли данный единичный акт насилия агрессивным или оборонительным: например, является ли это случаем ограбления жертвы преступником или жертва пытается вернуть назад свою собственность.

Еще одно крайне важное последствие для такого взгляда на мир состоит в том, что можно отвергнуть утилитаристский способ рассмотрения прав собственности, а значит, и свободного рынка. Дело в том, что утилитарист, не имеющий концепции – не говоря уже о теории – справедливости, должен отступить и прибегнуть к прагматическому, ad hoc (Примеч. пер.: подходящему к данному случаю) мнению о том, что все титулы (Примеч. ред.: юридическое, документальное основание права) на частную собственность, существующие на тот момент в любое время или в любом месте, должны рассматриваться как обоснованные и пониматься как заслуживающие защиты от посягательства. Именно таким способом, по сути, экономисты-утилитаристы – специалисты по свободному рынку – неизменно трактуют вопрос о правах собственности. Заметим, однако, что утилитарист сумел протащить в свою аргументацию непроверенное этическое суждение: все блага, которые «сейчас» (в то время и в том месте, где ведется спор) рассматриваются как частная собственность, должны быть приняты и защищаемы в качестве таковой. На практике, это означает, что все титулы частной собственности, выданные любым существующим правительством (которое повсюду захватило монополию на определение титулов собственности), должны быть приняты как таковые. Такого рода этика слепа ко всем дискуссиям о справедливости и, если довести ее до логического завершения, должна также защищать любого преступника с той его собственностью, которую ему удалось экспроприировать. Мы приходим к выводу, что утилитарист, который попросту восхваляет свободный рынок на основе всех существующих титулов собственности, заблуждается и является этическим нигилистом.