Государство – не просто часть общества. Основная цель данной части книги и состоит в том, чтобы продемонстрировать, что государство не является (как предпочитает думать большинство экономистов-утилитаристов сторонников свободного рынка) законным социальным институтом, хотя и неуклюжим и неэффективным в большей части своих действий. А напротив – показать, что государство, по сути, является незаконным учреждением организованной агрессии, организованного и регулируемого преступления против своих граждан и их собственности. Едва ли необходимое обществу, это глубоко антиобщественное учреждение паразитирует на продуктивной деятельности частных граждан. В нравственном отношении оно должно быть рассмотрено как незаконное и существующее вне обычной законной либертарианской системы (такой, как намечена в части 11 выше), которое разграничивает и страхует права и заслуженную собственность частных граждан. Таким образом, с точки зрения справедливости и морали, государство не может иметь собственности вовсе, не может требовать послушания, но не может применять силу при заключении контрактов с ним, и, в самом деле, вовсе не должно существовать.

Общая защита государства придерживается мнения, что человек – «общественное животное», что он должен жить в обществе, и что индивидуалисты и либертарианцы верят в существование «атомистических индивидов», на которых не влияют и которые не связаны с другими людьми. Но ни один либертарианец никогда не считал людей за изолированные атомы, наоборот, все либертарианцы признавали необходимость и огромные преимущества жизни в обществе и участия в общественном разделении труда. Серьезная ошибка non sequitur, допущенная защитниками государства, включая классических аристотелевских и томистских философов, состоит в неоправданном прыжке от необходимости общества к необходимости государства . Наоборот, как мы обозначили, государство – антиобщественный инструмент, наносящий вред добровольному обмену, индивидуальному творческому потенциалу и разделению труда. «Общество» - удобное название добровольных взаимоотношений людей в мирном обмене и на рынке. Здесь мы можем сослаться на четкое различие, которое делает Альберт Джей Нок между «социальной мощью» - результатом добровольного обмена в экономике и в цивилизации, и «государственной властью» - принудительным вмешательством и эксплуатацией этих результатов. Таким образом, Нок показал, что история человека – в основном соперничество между государственной властью и социальной, между полезными плодами мирного и добровольного производства и творческого потенциала с одной стороны, и вредной паразитической болезнью государственной власти над добровольным и продуктивном процессом. Все общественные услуги, которые обычно рассматривающие как оправдания существования государства – от чеканки монет до развития закона и защиты полицией прав человека и собственности – могут быть и были в истории обеспечены частными лицами куда более эффективно и, конечно, куда более морально. Государство ни в каком смысле не востребовано природой человека; обратное тоже верно.

Подразумевается, что каждое государство имеет монополию на определенной территории, размер которых варьирует в соответствии с историческими условиями. Внешняя политика или международные отношения могут быть определены как взаимоотношение между любым государством А и другими государствами, B, C, D, а также жителями, живущими в этих государствах. В идеальном высоконравственном мире, ни одно государство не существовало бы, и, следовательно, никакой внешней политики также существовать не может. Однако, допуская существование государств, будут ли существовать те моральные принципы, на которые либертарианизм может указать как на критерий внешней политики? Ответ, в целом будет аналогичным, так как либертарианский моральный критерий приветствует такую «внутреннюю политику» государств, при которой достигается максимально возможное уменьшение уровня принуждения, практикуемого государствами над индивидами.

Прежде чем рассматривать внешнюю политику государств, давайте на минуту вернемся к чисто либертарианскому миру без государства, где индивиды и их наемные частные защитные учреждения строго ограничивают использование принуждения и защищают индивида или его собственность от насилия. Предположим, что в таком мире Джонс считает, что он или его собственности подвергаются агрессии со стороны Смита. Для Джонса законно, как мы уже видели, оказать сопротивление этому вторжению с помощью применения силы. Но сейчас мы должны спросить: а в правах ли Джонса применять агрессивное насилие по отношению к третьим лицам в рамках законной защиты от Смита? Очевидно, что ответ должен быть отрицательным. Правило, запрещающее насилие по отношению к индивидам или собственности невинных людей, абсолютно - и его придерживаются независимо от субъективных мотивов агрессии. Неправильно и преступно попирать собственность или индивида, даже если вы Робин Гуд, или голодаете, или защищаете кого-либо от нападения третьего лица. Мы можем понять и сочувствовать мотивам во многих таких случаях и экстремальных ситуациях. Мы (или, лучше, жертва и ее преемники) можем смягчить наказание, если преступнику его назначат на суде, но мы не можем избежать приговора, так как эта агрессия является преступным актом, в котором жертва имела полное право применять насилие по мере необходимости. Говоря короче, А нападает на В, потому что С угрожает или нападает на А. Мы можем найти вину С в этом эпизоде, но мы квалифицируем А как агрессора, так как был совершен преступный акт, который В имел полное право жестко отразить.

Говоря более конкретно – то если Джонс считает, что его собственность украл Смит, Джонс имеет право оказать ему сопротивление и попытаться его поймать, но Джонс не имеет права оказывать сопротивление посредством бомбардировки здания и убийства невинных людей, или ловить его, давая пулеметную очередь по толпе невинных людей. Если он это сделает, то он в равной мере (или даже более чем) такой же преступный агрессор, как и Смит.

Того же критерия мы бы придерживались, если бы для применения силы у Смита и Джонса были наняты люди, то есть если бы разразилась «война» между Смитом и его приспешниками и Джонсом и его охранниками. Если Смит и группа его приспешников выступит против Джонса, а Джонс и его охранники оттеснят банду Смита, то мы можем одобрить Джонса, и, как и другие люди, заинтересованные в отражении агрессии, можем внести личный или материальный вклад в дело Джонса. Но Джонс и его люди больше не имеют права, как и Смит, выступать против кого-либо еще в ходе их «праведной войны», красть собственность других людей, чтобы финансировать преследование, призывать других в свои ряды, используя насильственные методы или убивать других в ходе борьбы с вооруженными силами Смита. Если Джонс и его люди сделают что-либо из вышеперечисленного, они становятся преступниками в той же мере, что и Смит, и тоже подлежат всем санкциями, положенным за преступления. Фактически, если преступлением Смита было воровство, а Джонс должен использовать насильственный призыв, чтобы поймать его, или убивать невинных людей, преследуя его, то Джонс становится большим преступником, чем Смит, так как такие преступления, как порабощение и убийство намного хуже, чем воровство.

Предположим, что Джонс в ходе «праведной войны» против разрушительных действий Смита, должен убить невинных людей, и что он должен в свою защиту заявить, что он просто действовал согласно лозунгу «дайте мне свободу или дайте им смерть». Абсурдность этой «защиты» должна быть очевидна, так как дело не в том, что Джонс рисковал жизнью ради самозащиты в борьбе со Смитом, дело в том, что он хотел убивать невинных людей в погоне за окончательной победой. Джонс и вправду действовал согласно абсолютно непростительному лозунгу «дайте мне свободу или дайте им смерть», далеко не самому благородному боевому призыву.

В таком случае война, даже оборонительная война, честна только тогда, когда применение насилия относится только к преступникам. Мы сами можем судить, сколько войн или конфликтов в истории удовлетворяли подобным критериям.