Мы указали выше, что имелось только одно моральное решение для проблемы рабства: немедленная и безусловная отмена, без какой-либо компенсации рабовладельцам. На самом деле, любая компенсация должна была направляться в противоположную сторону – для возмещения ущерба угнетенным рабам за весь период их рабства. Жизненно важной частью такой необходимой компенсации стало бы пожалование плантационных земель не рабовладельцам, которые едва ли обладали действительным титулом на какую-либо собственность, но самим рабам, чей труд, согласно нашему принципу «поселения», смешивался с почвой для развития плантаций. Иначе говоря, как минимум, элементарная либертарианская справедливость требовала не только немедленного освобождения рабов, но также немедленной передачи рабам, вновь, без какой-либо компенсации для господ, плантационных земель, на которых они работали и проливали свой пот. Так случилось, что победоносный Север сделал такую же ошибку – хотя «ошибка» это слишком мягкое название для акта, который привел к сохранению незаконной и угнетающей социальной системы, – которую совершил царь Александр, когда он освобождал крепостных в России в 1861 году: тела угнетенных были освобождены, однако собственность, на которой они работали и которой, безусловно, заслуживали владеть, оставалась в руках их бывших угнетателей. Используя экономическую мощь, которая оставалась в их руках, бывшие помещики вскоре снова осознали себя почти что господами по отношению к тем, кто теперь оказались свободными арендаторами или сельскохозяйственными рабочими. Крепостные и рабы узнали вкус свободы, однако были жестоко лишены ее плодов.

Если любой человек имеет абсолютное право на свою законно приобретенную собственность, то из этого следует, что он имеет право сохранять эту собственность – защищать ее с помощью насилия против насильственного посягательства. Абсолютные пацифисты, которые также отстаивают свои убеждения по поводу прав собственности – такие, как м-р Роберт Лефевр (Robert LeFevre), – впадают в неизбежное внутреннее противоречие: дело в том, что если человек владеет собственностью и все же отрицается право на то, чтобы защищать ее от нападения, тогда очевидно, что отрицается очень важный аспект владения собственностью. Утверждать, что кто-либо имеет абсолютное право на определенную собственность, однако, лишен права защищать ее от нападения или посягательства, также означает утверждать, что у него нет полного права на эту собственность.

Более того, если каждый человек имеет право защищать свою личность и собственность от нападения, тогда он должен также иметь право нанимать других людей или принимать их помощь, чтобы осуществить такую защиту: он может нанимать или принимать защитников точно так же, как он может нанимать или принимать добровольные услуги садовников для своего газона.

Насколько широким является право человека на самозащиту своей личности и собственности? Фундаментальный ответ должен быть таким: до того предела, когда он начинает посягать на права собственности кого-либо другого. Поскольку, в таком случае, его «защита» будет на самом деле представлять собой преступное посягательство на законную собственность какого-либо другого человека, а последний сможет правомерно защищать себя против такого посягательства.

Из этого следует, что оборонительное насилие может использоваться только против фактического посягательства или явной угрозы по отношению к собственности личности – и не может использоваться против любого ненасильственного «вреда», который может быть причинен доходу личности либо ценности собственности. Таким образом, предположим, что A, B, C, D . . . и т.д. решают, по какой-либо причине, бойкотировать продажи товаров фабрики или магазина Смита. Они организуют пикет, раздают листовки и произносят речи – все ненасильственным образом, – призывая всех бойкотировать Смита. Смит может лишиться значительного дохода, и, вполне возможно, что они делают все это по незначительным или даже аморальным причинам; однако остается фактом, что организация такого бойкота остается совершенно в рамках их прав, а если бы Смит попытался применить насилие для ликвидации такой деятельности по бойкотированию, то он стал бы преступным посягателем на их собственность.

Оборонительное насилие, следовательно, должно быть ограничено сопротивлением против агрессивных действий по отношению к личности или собственности. Однако подобное посягательство может включать два дополнительных аспекта для фактической физической агрессии: устрашение, или прямая угроза физического насилия; и мошенничество, которое включает присвоение собственности кого-то другого.

Таким образом, предположим, что кто-то приближается к вам на улице, выхватывает пистолет и требует ваш кошелек. Возможно, он не покушался на вас физически во время этого столкновения, однако, он изъял у вас деньги на основе прямой, неприкрытой угрозы застрелить вас, если вы не подчинитесь его требованиям. Он использовал угрозу совершить посягательство, чтобы добиться вашего повиновения своим требованиям, а это эквивалентно самому посягательству.

Однако важно настаивать на том, что угроза агрессии должна быть ощутимой, непосредственной и прямой; иначе говоря, что она должна составлять единое целое с началом явного действия. Любой отдаленный либо непрямой критерий – любой «риск» или «угроза» – является просто оправданием для агрессивного действия со стороны предполагаемого «обороняющегося» по отношению к мнимой «угрозе». Например, одним из основных аргументов для запрещения алкоголя в 1920-е годы было то, что употребление алкоголя увеличивает вероятность совершения (неустановленными) людьми различных преступлений; следовательно, запрещение отстаивалось как «оборонительный» акт в защиту личности и собственности. Фактически, конечно, это было грубое нарушение прав личности и собственности, права продавать, покупать и потреблять алкогольные напитки. Сходным образом, можно было бы утверждать, что (a) нежелание потреблять витамины делает людей более раздражительными, что (b) такое нежелание, тем самым, повышает вероятность преступлений и что, следовательно, (c) следует каждого заставить ежедневно принимать требуемое количество витаминов. Если уж мы обращаемся к «угрозам» личности и собственности, которые являются неопределенными и относятся к будущему – то есть, не являются открытыми и непосредственными, тогда все виды тирании становятся простительными. Единственным способом защиты от подобного деспотизма становится установление критерия для воспринимаемого посягательства как отчетливого, непосредственного и открытого. Таким образом, в неизбежном случае неопределенных или неявных действий, мы должны отступить назад и потребовать, чтобы угроза посягательства была прямой и непосредственной, то есть, тем самым, позволить людям делать то, что они, возможно, делают. Иначе говоря, бремя доказательства того, что агрессия на самом деле началась, должно быть возложено на личность, которая применяет оборонительное насилие.

Мошенничество как скрытое воровство связано с правом на свободу контрактов, которая, в свою очередь, следует из прав частной собственности. Таким образом, предположим, что Смит и Джонс соглашаются по контракту обменять титулы собственности: Смит заплатит 1000 долларов в обмен на автомобиль Джонса. Если Смит присвоит автомобиль и откажется передать тысячу долларов Джонсу, тогда Смит, в сущности, украдет тысячу долларов; Смит является агрессором по отношению к тысяче долларов, которая теперь правомерно принадлежат Джонсу. Таким образом, отказ придерживаться контракта такого типа эквивалентен воровству и, следовательно, физическому присвоению собственности другого, столь же «насильственному», как посягательство или простой грабеж без вооруженного нападения.

Мошенническая фальсификация эквивалентна скрытому воровству. Если Смит платит тысячу долларов и получает от Джонса не оговоренную модель автомобиля, а более старую и дешевую машину, тогда это также является скрытым воровством: здесь снова собственность кого-либо была присвоена по контракту, без того, чтобы ему была передана собственность, о которой договаривались.