Классные у тебя подштанники, Шура. Я подожду, а то тебя сейчас клофелином накормят”. Он сказал: “Ну как хочешь… Как тебя?”

Темненькая отозвалась неожиданно жеманно: “Элеонора”. Кастаки фыркнул. “Да ладно, – сказал он. – Тоже мне – Элеонора!..

Танькой будешь? Ну тогда кам хир, Танюшка!..”

“Ниссан” издалека моргнул фарами.

Шурик выглядел на все сто – вот что значит тренировка. Выбрит, благоухает. Светлая куртка. Галстук. Виски, тронутые сединой. В кино снимать.

– Держи. – Он протянул конверт. – Письмо тебе. Утром пришло.

Я взглянул на почерк и сунул в карман не читая.

– Значит, смотри сюда, Шура, – сказал я. – Еще раз все сначала, чтобы не было недоразумений. Отличный проект. Отдаешь шестнадцать. Становишься собственником уютненькой такой квартирки. Немного воняет, но тебе там не жить. За месячишко я ее толкну. Ну – за полтора от силы. Получишь двадцать. Верхушку возьму за работу. Пару штук. Или две с половиной, если выгорит.

Но твои двадцать – точно.

– То есть четыре чистыми… Двадцать пять процентов.

Я кивнул.

– Нормально, – сказал Шура. – Годится.

– Есть некоторые осложнения, – сказал я. – Человек задолжал каким-то браткам. По голосам похоже. Да и сам он, я тебе скажу, та еще штучка. Но в данном случае нам это все до лампочки.

Владельцем квартиры является его мать. Документы безукоризненные

– наследство. На сделку ее вытребуем. Никаких доверенностей.

Короче, я просчитал – не должно быть никаких проблем. Плевать, что бандюки. Деньги-то они от нас получают. Если б от них денег ждать – другое дело. Я бы не сунулся. Даже через банк бы не сунулся. Понимаешь?

– Ах вот так, – протянул Кастаки. – Не люблю я этого дела…

– Решай, – сказал я. – Если совсем не любишь – не надо. Делаем дяде ручкой и идем пить пиво.

– Четыре штуки, – сказал он задумчиво.

– Да еще две я тебе отдам в счет долга.

– Ладно, пошли.

– Точно? – спросил я. – Ты мне в данном случае должен поверить.

Я говорю: дело верное. Ты мне веришь – и мы идем. И если идем, то потом уже не отказываемся. Да?

– Да, – сказал Шура.

– Иначе они на меня наедут. И будут мотать нервы. Знаешь, как у них – заложились, то-сё, мужик ты или не мужик… бодяга, в общем. Им ведь главное – зацепиться. Зацепятся – не отмотаешься.

Во всяком случае, мне бы этих экспериментов очень не хотелось.

Понимаешь?

– Да, – повторил Шура.

– Так идем?

– Ты достал, – заметил Кастаки. – Я давно все понял.

– Никаких задатков, – продолжал я на ходу. – Я им сказал. Если у них появится другой покупатель – пусть отдают.

– Не знаю, – говорил Шура. – Какой подъезд? Ты в этом деле спец, сам смотри. Сюда, что ли?

Он замедлил шаг, проходя мимо косо загнанной на заплеванный газон машины. “BMW-735” – старая, потрепанная, но все еще внушительная.

– Сюда.

Мы поднялись, и я позвонил в дверь.

Щелкнул замок.

– Сергей, что ли? – спросил человек, гнусавый голос которого казался мне знакомым. – По квартире?

Ничего не скажешь, мир тесен.

Это был Женюрка, сын Николая Васильевича.

– Ну да, – сказал я, когда дар речи вернулся. – Евгений Николаевич?

Женюрка сощурился. Одет он был по сравнению с прошлым разом гораздо приличней: джинсы, ковбойка. Поверх ковбойки – почему-то желтая Степашина куртка с орлом. Волосы зачесаны назад. Надо лбом – бесполезные солнцезащитные очки. Физиономия по-прежнему в угрях. Взгляд исподлобья.

– А это ты, что ли? – протянул он, сторонясь. – Слышь, ни фига себе. Ну лады, лады… А то думаем – кто придет?

– Нашли вам квартиру-то? – поинтересовался я, озираясь.

– Ездят.. Заколебал Константин этой квартирой. Возит предка через день… что-то все показывает. Скоро в дурилку обоим.

– Ага… понятно. Ну знакомьтесь: покупатель ваш.

Кастаки прислушивался.

– Это вода шумит, – сказал я. – Не переживай. Кран сорван.

– А-а-а… – протянул он настороженно.

Вид у него был… да вид как вид, в общем. С непривычки-то.

Мы прошли в комнату.

Здесь все осталось как прежде: стол, засыпанный таблетками, тряпье на продавленном диване, два стула, пылища, хромое кресло, тумбочка с доисторическим телевизором, горелая стена… В кресле вольготно расположился плотный парень лет двадцати пяти в толстой вязаной рубашке, несколько скрадывающей фактуру его довольно громоздкого тела. Он качался в нем как в качалке, и кресло постукивало сломанной ногой – тук-тук… тук-тук…

Степаша, понурившись, сидел в уголке дивана, и мне было странно видеть его, во-первых, неподвижным, а во-вторых – молчащим. При нашем появлении он только приветственно поднял руку – и ничего не сказал. Под глазом виднелся отчетливый кровоподтек. Да и сам глаз немного заплыл. На правом запястье тоже были какие-то темные следы. Мне подумалось, что хорошо, кабы не от наручников.

Оба запястья были пусты – в том смысле, что без часов.

– Ну чё, с бабками приехали?

– Снова здорово…

Парень в кресле повернул голову и тяжело посмотрел на меня. Рожа у него была широкая и круглая, как сковородка, и раскосые глаза довольно неприятно глядели из-под узких век.

– Так а чё просто так ездить! – завел свое Женюрка. – Чё мы сюда тащились-то?

– Ладно, ладно… это обсуждали. Документики-то можно посмотреть?

Степаша испуганно пожал плечами, взглянув при этом на человека в вязаной рубашке.

– А чё тебе документики? – лениво спросил тот, не переставая качаться. – Не боись, в порядке документы. Берете квартиру-то?

Тогда и документы будут…

Я вздохнул.

– Так-так…

Кастаки топтался за моей спиной.

– Ладно, Шура, пошли, – сказал я. – Не получится тут у нас с покупкой.

– Казанец, да покажи ты ему бумаги! – не выдержал Женюрка.

Парень глянул на него, и Евгений Николаевич прикусил язык.

Однако обладатель вязаной рубашки хоть и с кряхтением, но все же поднялся. Хмуро переведя взгляд с меня на Кастаки и обратно, он сунул затем руку в карман своих синих спортивных штанов, вольно облекающих его мощные ноги, обутые в сильно поношенные грязно-белые кроссовки “Reebok” примерно сорок восьмого размера, и достал бумажный комок, которым иной риэлтор побрезговал бы и подтереться. Сопя, принялся его разворачивать. Развернув, еще разгладил вдобавок на коленке. И пробасил:

– Ну документ… а чё?.. нормальный.

– Позвольте?

Я протянул было руку, но не тут-то было: парень тут же отдернул свою. Выяснилось, что, несмотря на свою величину, он тоже способен испытывать некоторые опасения и не собирается выпускать документы из рук, а предпочитает, чтобы мы разглядывали их издали. Когда я все же уговорил его дать мне бумагу и обмолвился о банке, Казанец хмуро заявил, что ни в какой банк никто не пойдет и пусть им отдадут деньги перед сделкой, да и дело с концом. Когда я разъяснил, что, с одной стороны, перед сделкой они не получат и ломаного гроша, а с другой – услуги банка обеспечивают всем безопасность, комфорт и удобство (при этом чуть снова не брякнув про “Аэрофлот”), он сказал, что платить за это они не готовы. Когда я раз восемь настойчиво повторил, что мы примерно одинаково заинтересованы в безопасности, поэтому будет справедливо, если расходы мы тоже поделим пополам, парень угрюмо сообщил, что никакой Нины Михайловны они не знают, ведать не ведают; и что деньги им должен Кислый, а вовсе не какая-то там Нина Михайловна; и что никакая не Нина Михайловна, а именно

Кислый попал на бабки, потому что Кислый, а никакая не Нина

Михайловна, загубил партию товара (Степаша трепыхнулся было, да опять пригорюнился, а я вспомнил, что прежде шла речь о покоцанной машине, а теперь вон чего – какой-то товар, оказывается); и что поэтому он-то, Кислый то есть, и поедет чисто конкретно к нотариусу – с доверенностью. (На всякий случай я поинтересовался: “Кислый – это кто?” – “Кислый – это я”, – буркнул Степаша.) Когда я возразил, заметив, что использование доверенности, равно как и само участие в сделке гражданина