– Да понял я, понял!
– Не перебивай оратора…
Понятно, что, направляясь на первую встречу после полуторачасового инструктажа, я чувствовал себя несколько взволнованным.
Обрубок Коля стоял у прилавка бакалеи.
Я деревянно прошагал к нему и сказал заветное:
– Васильич здесь?
Хоть это было и несколько затруднительно при его росте, Коля все же смерил меня взглядом. Улыбка у него вообще была как у гоблина.
– Щас, – бросил он, скрываясь в недрах магазина.
Когда Коля, деловито переваливаясь, появился снова, за ним шагал немолодой и явно недовольный человек в белом халате поверх костюма.
На ходу он протирал очки платком и подслеповато щурился.
Остановившись, посадил очки на нос, и из-за их толстых стекол на меня уставились недоуменные глаза.
– Вот, Васильич, – сказал ему Коля, указывая на меня нечистым пальцем. – Вот этот тебя спрашивал.
Анекдот
Костер догорел.
– Спать, что ли, идти… – протянул Семен.
– Ну расскажите анекдот, – ноюще повторил Витя.
Мы помолчали.
– Пойду, – сказал Семен. – Пока.
Встал и пропал в темноте.
– Расскажи, а? Ну чего ты?
Витя обращался ко мне. Больше было не к кому. Все ушли, чтобы наконец-то его не слышать.
– Я больше не знаю, – ответил я. – Сколько можно? Уже все рассказали.
– Ну пожа-а-а-алуйста, – тянул он. – Оди-и-ин…
– Сам-то ты почему не рассказываешь?!
– Я не запоминаю! – воскликнул Витя, прикладывая руку к груди. – Ну честно, не запоминаю!
– Ладно, один, – сдался я. – Последний. И все. Годится?
– Годится! – обрадовался он.
– Тошнит уже от этих анекдотов. – сказал я. – Ну ладно, слушай…
Плывет матрос на плотике. Вдруг налетает огромный лайнер. Плотик вдребезги. Матрос хватается за бревно. На палубу выходит старший помощник. В белом кителе, с золотым крабом.
Витя сдавленно хихикнул и повторил шепотом:
– С крабом!..
– Честь по чести. Матрос кричит: "Шпрехен зи дойч?!" Помощник не понимает. Матрос: "Парле ву франсе?!" Один черт. Матрос перебирает еще двадцать языков. Наконец орет: "Ду ю спик инглиш?!" Старший помощник отвечает: "Йес! Йес!" Матрос ему: "Вот я и говорю, на черта ж вы мой плотик переехали?!"
Витя захохотал.
Костер совсем догорел. Угли мерцали. Над лесом показалось желтое зарево. Выползала луна.
– А еще? – сказал Витя, досмеявшись.
– Все. Надо спать идти.
– Ну еще оди-и-ин, – простонал он. – Один только! А?
– Ты чего? – злобно спросил я. – Сдурел?!
– Ну один расскажи – и все!
Я посмотрел на него в упор. Было темно, и я почти ничего не увидел – так, белая блямба лица.
Он был просто невыносим. Сначала испортил нам пинг-понг. Играли на вылет, поэтому кто еще хотел, мог играть только с Витей. А с ним играть было невозможно. Два нормально играющих человека производят шариком именно такие звуки: пинг! – на одной стороне стола, понг! – на другой. И опять: пинг! И тут же: понг! Болельщики сидят по сторонам, ожидая своей очереди, лузгают семечки и вертят головами: туда-сюда, туда-сюда. Чем дольше, тем лучше, потому что смысл пинг-понга (в отличие от настольного тенниса) заключается в том, чтобы продлить удовольствие. Пинг-понг. Пенг-панг. Пунг-пинг. Упал.
Чья подача?
А Витя что? А Витя взял ракетку и сделал так: фью! Потом с другой стороны: фью! Потом быстро-быстро попрыгал на одном месте, как резиновый заяц: брым-брым-брым-брым! Потом спросил: "Ну что, погнали?"
Никакого пинг-понга с ним не получалось. Витя резал из любого положения. Причем так, что невесомый мяч летел с гулом, как пушечное ядро, а при ударе о стол чуть не разлетался вдребезги. Витя приговаривал: "Вот так, ёксель-моксель. Вот так, ёксель-моксель!.."
– Ну только один! – снова попросил он. – Один только!
Угли прощально вспыхивали.
– Плывет по морю матрос на плотике, – сказал я.
Разумеется, с моей стороны это была просто шутка. Я думал, он скажет: "Да ладно, ты что! Сбрендил?" Тогда мы загасим угли чайными опивками и пойдем спать.
Витя поторопил:
– Ну?
– Лайнер, – тупо сказал я. – Лайнер на него налетел. Плотик пополам.
Стоило мне замолкнуть, как он нетерпеливо нукал.
– Матрос за бревно схватился. Болтается на волне кое-как…
– Ну?
– На палубу вышел капитан. В белом кителе. В фуражке с крабом.
Смотрит – матрос.
Каждая следующая моя фраза звучала все тверже.
– А матрос кричит снизу: "Парле ву франсе?"
– Ну?
– "Шпрехен зи дойч?" Потом еще по-испански.
Витя напряженно молчал.
– По-итальянски, по-шведски. Не знаю. По-аргентински.
– Ну?
– В конце концов: "Ду ю спик инглиш?" Капитан ему в ответ: "Йес! Йес!"
Он заерзал.
– "Я и говорю: на кой ляд же вы мой плотик разбомбили?" – раздраженно закончил я.
– А-а-а! – разочарованно протянул Витя. – Ты мне этот анекдот уже рассказывал!..
Краешек луны показался над лесом, и тут же посветлело.
Армяне
Всякий, кто касался теории машин и механизмов, знает, что этот предмет не сложен, однако требует некоторой систематичности. Каковую трудно проявить на третьем курсе по причине любви и портвейна.
Экзамен принимал некто Гайк Ашотович Атанесянц, доцент.
Я стоял в коридоре, пролистывая напоследок учебник. Он был слишком толст, чтобы надеяться на тройку. Два балла в ведомости грозили большими осложнениями.
– Ну как? – спросил Мамука Анджапаридзе, грузин родом из Махачкалы.
– Может, проскочим? – предположил я.
Он безнадежно махнул рукой и саркастически усмехнулся:
– Ага, проскочим… Ты что, армян не знаешь?
Я пожал плечами. Откуда мне было так уж их знать? Я вырос среди
таджиков (см.).
– Это тако-о-о-ой народец, – протянул Мамука. – С ними на одном поле лучше не садись. Неприятные людишки… Да что говорить!..
Я снова пожал плечами. Сказать мне было нечего.
– Вон, на Атанесянца посмотри! – воззвал Мамука к моему здравомыслию. – Что? Скажешь, приятный человек?
Кривить душой насчет приятности Атанесянца не хотелось. С другой стороны, точно так же был неприятен мне и его коллега – Сергей
Степанович Соловьев. Да и вся их кафедра, по чести сказать, была мне категорически неприятна.
– Кто его знает, – вздохнул я.
– А вредные, вредные! – воскликнул Мамука. – Хлебом не корми – дай какую-нибудь гадость сделать. Матери родной не пожалеют! Брат – и брата давай! Отцу стакана воды не принесут!
– Да ладно, – сказал я. – Прямо уж…
– Вот сейчас увидишь! – пригрозил Мамука. – Помяни потом мое слово!
Я взял билет и сразу понял, что дело швах.
Сев за стол, я осознал, что оно даже хуже, чем мне показалось сначала.
Но первым сдался Мамука.
Он смял свой лист, прошаркал к Атанесянцу и грубо сказал:
– Ладно, пишите два балла! Чего там!
Атанесянц внимательно посмотрел на него сквозь толстые очки:
– Почему два балла, Анджапаридзе? Не знаете?
– Не знаю, – с вызовом ответил Мамука.
– Что мне с вами делать, ребятки, – вздохнул Атанесянц.
Раскрыл блокнот. Полистал, держа карандаш указочкой.
– Четырнадцатого приходите. Подготовитесь?
– Четырнадцатого? – переспросил Мамука. – Подготовлюсь, Гайк Ашотович!
– Вот и сдадите с промысловиками. – Атанесянц протянул ему незапятнанную зачетку. – Только не отлынивайте, Анджапаридзе.
Вдохновленный его примером, я тоже поднялся. И моя графа в ведомости осталась чистой. А значит, шансы на стипендию оставались.
Через двадцать минут мы с Мамукой стояли за мокрым столом пивбара.
– Народец, конечно, неяркий, – говорил Мамука. – Тот еще народец…
Но не все так просто! – воскликнул он. – Ведь попадаются и древние княжеские роды… понимаешь?.. Одно дело – Атанесян. Простой армянский плебей. Что с него взять? Мать продаст, отца зарежет… а-а-а!
