Впрочем, Лара добросовестно пыталась начать новую жизнь и соответствовать положению честной женщины. Но однажды на даче в Комарово, где бригада таджиков вела обширные ремонтные работы, тоска вдруг одолела ее до полной потери здравого смысла и ориентации в прокрустовом, оно же супружеское, ложе. Короче, Лара залепила ни с того ни с сего такое сообщение ТАСС, что хоть стой, хоть падай и отжимайся. Паша как раз токовал, разворачивая блистательные перспективы подкорковой рекламы, каковые по его подсчетам должны перевести их в качественно другой общественный слой, откуда рукой подать до касты олигархов, где, кстати, уже вовсю шакалил Стас Киловацкий, его однокашник, бывший фарцовщик и вместе с тем активист, в прошлом тоже (кто бы сомневался!) неоднократно и результативно склонявший Ларку к разнообразным молодежным актам солидарности и протеста.

– Ну ладно, Паша, – Лара стукнула чашкой по блюдцу, расплескав остывший чай. – Пошла я.

– Куда? Неужели тебе не интересно?

– Что ж здесь интересного, сам подумай. Я совсем ухожу, въезжаешь? От тебя.

– К кому на этот раз? – Павел откинулся в плетеном кресле и выпустил дым аккуратными колечками.

– Да хоть к нему, – Лара кивнула куда-то в глубину сада, где бригадир таджиков со страшной скоростью рыл дренажную канаву в рыхлой песчаной почве, куда лопата легко входит на полный штык.

– Лар, ну что, ей-богу, за шутки идиотские…

– Дарик!

– Я! – по-военному отозвался тридцатилетний поджарый Дарик, он же Абдаррахмон, отец пятерых дочерей и новорожденного сына.

– Возьмешь меня замуж, Дарик?

– Я женат, тетя Лариса, – захохотал Абдаррахмон, сверкнув зубами на гнедой роже.

– А второй женой?

Дарик-Абдаррахмон залился пуще:

– Это можно. Если дядя Паша отпустит.

– Отпущу, – сказал без улыбки «дядя Паша». – Вот сегодня же и вали. И ночуй с ними в бане, поняла? Но возвращаться не смей.

Абдаррахмон переводил испуганный жаркий взгляд с хозяина на хозяйку.

– Зачем шутишь так, дядя Паша?

– Работай иди, Дарик. Ребятам скажи, пусть там угол для вас оборудуют. Со второй женой. Давай-давай, чего стал!

А Лара фыркнула по-кошачьи, сдернула с перил полотенце и размашистым аллюром, в купальнике и прозрачном розовом парэо на бедрах, поскакала к заливу.

Навалявшись в горячей тишине за дюнами, в густом смолистом дурмане, она легко выкинула из головы утренний вздор и, расслабленная, вернулась на дачу. Дом был заперт. На крыльце сидел многодетный Дарик и хищно щурился.

– А Паша где? Ключи у тебя?

– Зачем ключи, Лара-ханум? Твой дом теперь вон, – Абдаррахмон большим пальцем показал себе за спину, на бревенчатый сруб бани. – И ты, прошу, не ходи голый, ребят стыдно. На вот, дядя Паша передал, прикройся. – Дарик кинул ей синюю льняную юбку на разноцветных пуговках и клетчатую рубашку. – И волос покрой.

Лара бросила тряпки на крыльцо и удивленно рассмеялась.

– Ты с кем разговариваешь, козел вонючий? Живо у меня вылетите к чертовой матери, чурки беспаспортные! А ну, ключи принес, идиот!

Дочерна загорелое Абдаррахмоново лицо стало пепельным, тонкие ноздри раздулись, как у коня. Легко вскочив, он больно сжал голые хозяйкины плечи и обдал лицо неожиданно чистым дыханием здорового некурящего мужчины.

– Не надо делай мой сердитый, Лара-ханум. – Дарик заговорил вдруг с чудовищным акцентом, надо полагать, от гнева. – На кухню иди, вари, Иса показывай!

Он сорвал с длинных бедер второй жены парэо и накинул на ее пустую голову.

– Ну погоди, черножопый, – Лариса быстро зашагала к калитке, но дорогу ей преградили два мужика, чьих имен она не знала и плохо различала, высокие, жилистые, с прекрасными одинаковыми глазами и лицами. Несомненно, родственники. Все они тут родня. Понаехали, говно, без регистрации, совсем обнаглели, как в ауле… Прикройся, на кухню… Устрою я вам кухню, товарищи дехкане. А ты, Пашенька, ох ты и умоешься, сволочь…

– Иди пожалста там, хозяйка, – с застенчивой улыбкой сказал старший из красавцев. – Хозяин приказывай, с нами живешь. Не обижайся.

За весь вечер Лариса так и не сумела пробраться к калитке незамеченной. Мобильник остался в доме. Белая ночь опутала сад светлой мглой без теней. Лара вышла из бани, пропахшей потом и сырыми одеялами, села на скамью под жасмином, закурила. Дарик встал, как лист перед травой, отобрал сигарету, растоптал черной босой пяткой.

– Моя женщина нельзя папиросы. Спать надо. Рано вставай.

Ночи стояли теплые, свежие, почти без комаров. Мужики вытащили одеяла в сад, и вскоре в стрекот кузнечиков влился храп уставших работников.

Лариса никогда не боролась ни за мужчин, ни против них. Борьба как жанр, собственно говоря, была ей неведома. Наталкиваясь изредка на мелкие неполадки в ровном течении жизненного потока, она беспечно их пережидала, лежа на спине, и плыла дальше легким, неторопливым, красивым брассом. Не сопротивлялась, и когда Абдаррахмон повел ее за руку на свое лежбище. Как начальнику ему принадлежал нижний широкий полок с поролоновым матрасом и простыней. Он вымылся в душе и велел помыться «жене». Ларису поразило, что лобок у него гладкий, бритый, как и у нее. Он долго и причудливо ласкал ее, шепча на незнакомом языке, как ей показалось, в рифму. «Что ты говоришь?» – спросила под утро. «Ты красивый, как роза, мягкий, как барашек… Будешь любимый жена…» Дарик уснул.

Лариса осторожно вынула у него из пиджака ключи от калитки, накинула рубашку, юбку и выбралась из бани. Сад сиял рассветной росой, птицы еще не проснулись. Прокралась мимо спящих таджиков к будочке уборной за кустами сирени. Тихонько пописала и выглянула. У калитки на корточках, словно у арыка, сидел чумазый мальчишка Иса, который учил вчера заправлять рис шафраном, и пялился на нее веселыми глупыми глазами.

Сбежала она в тот же день. Приехала машина с навозом, и Дарик увлеченно митинговал с шофером о цене. Мужики торчали кто на крыше, кто в подвале, кто бетонировал отмостку за домом, кто сеял газон, будучи по природе аграрием. Иса хватился хозяйки, когда пора было резать баранину. Бригадир потом крепко побил его и даже сломал ребро.

В электричке Лара попала в засаду контролеров. Денег не было, и под конвоем двух бесполых, условно говоря, баб, она послушно побрела в отделение.

– И документов, стало быть, нету? – почему-то обрадовался дежурный старшина. – А личность твою кто подтвердит? Почем я знаю, может, ты по поездам орудуешь?

– Думайте, что говорите, – Лариса спокойно посмотрела поверх очков, отчего милиционер смутился. Звонить мужу объясняться было противно и лень. Пришла мстительная мысль заложить таджиков: «Пусть, скотина, ценою жизни купит ночь мою». Она усмехнулась.

– Я бы на вашем месте не веселился, гражданочка. В обезьяннике посидишь, живо мозги на место встанут.

Но тут царственные капризы моментально были вытеснены из легкой Ларисиной головенки идеей поистине блистательной.

– Товарищ… э… офицер… А вы позвоните Киловацкому.

– Какому еще Киловацкому?

– У нас один Станислав Киловацкий. Ну там нефть, газ, то-се.

– А, этот… что всех раком поставил?

– Ну допустим.

– И что дальше?

– Вот вы ему и позвоните. Он вам удостоверит мою личность.

Ларка, что уж греха таить, по старой памяти пошаливала с будущим магнатом на стадии его дебютных афер. Конечно, взорлил он с тех пор, куда обывателю, говоря поэтически, ссать-недоссать, и телефоны, небось, сменились на кодовые спецвертушки… Старшине Парамонову, было, конечно, легче отпустить девку, чем затеваться со всем этим геморроем. Но забытого чинами участкового чем-то уж больно раздражала непонятная цыпка. Очками, что ли, сонным взглядом, чистой шеей, педикюром… Погрозив кривым пальцем, рявкнул в трубку: «Белобородов? Парамонов на связи». И быстро что-то пробурчал насчет Большого дома. Потом выглянул в коридор, крикнул: «Лизавета! Пару чая с лимоном и булку!» Лысоватая Лизавета приволокла стаканы в военных подстаканниках, бутерброды с вогнутым сыром на бумажных тарелочках. А еще минут через пятнадцать влетела и, страшно пуча глаза, прохрипела: «Вас… Из Смольного…»