– Кто вы такая, молодая леди?

Пенелопа вела себя необычно тихо: руки ее вцепились в поводья, все тело напряглось. Чего она, интересно, боится?

Я повернулась в седле и улыбнулась девочке. Потом, нагнувшись, взяла поводья ее лошади, подтягивая поближе к себе. Мы стояли бок о бок, и герцогиня не сводила с нас пристального взгляда. В ней чувствовался сильный характер, однако не было и следа эксцентричности. И уж, конечно, никакого безумия! Интересно, зачем герцогу понадобилось, чтобы доктор Райнхарт осматривал его матушку? Кому-кому, а ей психиатр не нужен.

Я ободряюще сжала руку Пенелопы, и девочка с благодарностью прильнула ко мне. Странно, почему она так боится герцогини? И почему старая леди с такой неохотой смотрит на девочку? Она удостоила Пенелопу всего лишь сухим кивком.

Несмотря ни на что, герцогиня мне понравилась. Я почувствовала, что с нею было бы интересно поговорить. Однако она лишь спросила:

– Ведь вы – племянница сэра Кита Баррона? Мой сын рассказывал мне о вашем приезде. Надеюсь, вам нравится в Фэрмайле, мисс Пенроуз.

Я поблагодарила ее, и герцогиня, царственно кивнув, приказала кучеру трогать.

Мы молча трусили домой. Пенелопа старалась держаться ближе ко мне. Даже после прогулки, когда конюх увел лошадей, она прижималась ко мне, а вечером, после ужина, сама принесла шашки и всячески старалась затянуть игру. В конце концов, пришлось мне проявить твердость. Я отложила доску и пообещала:

– Завтра я точно побью тебя, Пенелопа. Сегодня ты выиграла у меня пять раз!

Она начала очень медленно и неохотно складывать шашки в коробку. Потом сказала:

– Я не хотела побеждать вас. Особенно сегодня!

– Победа в игре – дело случая.

– Не всегда. Иногда я жульничаю.

– А сегодня?

– Сегодня – нет.

– Я рада, что ты призналась мне. Но почему?

– Потому что вы были добры ко мне… когда мы встретили герцогиню. Вы поняли, что я ее боюсь, и держались ближе ко мне. Спасибо вам!

Впервые я поняла, что могу погладить ее. Я взяла у нее из рук коробку с шашками и отложила в сторону, а затем притянула девочку к себе и поцеловала в щеку.

– Тебе не за что благодарить меня, Пенелопа.

– Нет, есть! Она ненавидит меня, я знаю. Если бы не вы, она бы посмотрела на меня своим ужасным, ужасным взглядом! А все потому, что я… Алиса говорит, что люди всегда смотрят сверху вниз на таких, как мы.

Опять Алиса! Она посеяла ядовитые семена стыда в душе ребенка. Мне захотелось пожаловаться на нее герцогу, но я понимала, что он и слушать меня не станет.

Я обняла девочку и прижала ее к себе.

– Послушай, Пенелопа, люди смотрят сверху вниз только на тех, кто позволяет так на себя смотреть. Нас будут любить независимо от того, кто мы и что мы, если мы сами любим людей. Понимаешь?

– Герцогиня никогда меня не полюбит, хоть я в лепешку расшибись!

– А ты пробовала? Или ты боишься? А может, думаешь, что права Алиса, а я ошибаюсь?

Она отодвинулась от меня и стала разглядывать подол своего синего платья. Того самого, которое она надевала на обед в памятный день, когда ее опекун пригласил нас вниз. Надо вспомнить… что там говорила о платье мисс Уэйт?

– Пенелопа, кажется, это платье прислала тебе герцогиня. Скажи, она всегда подбирает тебе одежду?

– Да. Миссис Гарни сообщает ей, когда мне нужны новые вещи. Каждые три месяца она снимает с меня мерки, а потом передает их во Вдовий дом.

– И ты думаешь, что старая леди не любит тебя? Стала бы она утруждать себя, выбирать тебе платья и пополнять твой гардероб, если бы не заботилась о тебе?

Пенелопа вскинула голову. У нее на лице я заметила прежнее непокорное выражение, однако глаза были влажными.

– Милостыня! – вскричала она. – Всего лишь милостыня!

– Наверное, это тебе тоже сказала Алиса.

Я поняла, что, задела ее за живое, потому что Пенелопа густо покраснела.

– Алиса ошибается, – заметила я. – Алиса не знает, о чем она говорит. Она все выдумывает, то есть лжет. В следующий раз, когда речь зайдет о подобных вещах, не слушай ее. Лучше сразу иди ко мне.

К моему величайшему удивлению, Пенелопа не стала защищать Алису, но бросилась ко мне, обвила мою шею руками и горько разрыдалась. Я гладила ее по голове, утешала, шептала ласковые слова. Постепенно она успокоилась, но еще долго не отходила от меня. Она растрогала меня, как никогда раньше: ведь ей больше всего на свете нужна любящая мать, которой у нее никогда не было.

Спустя некоторое время я предложила:

– Давай я зайду к тебе после того, как ты ляжешь в постель.

Она молча кивнула и ушла, впервые тихо закрыв за собой дверь. Обычно она немилосердно хлопала дверью или вовсе не закрывала ее.

Когда я пришла к ней в спальню, она порывисто обняла меня.

– Спокойной ночи, Пенелопа.

– Спокойной ночи, мисс Пенроуз.

Я была счастлива. Герцогу я безразлична, зато его дочери – нет. По крайней мере, она начинает привыкать ко мне.

Через два дня старая герцогиня пригласила меня на чай. Приглашение удивило и обрадовало меня: я часто думала об отшельнице из Вдовьего дома. Я приказала запрячь двуколку и поехала в юго-западную часть парка. До сих пор я видела Вдовий дом лишь в отдалении, но теперь рассмотрела его вблизи. Дом был построен в эпоху королевы Анны. Старые стены были увиты плющом. Полукруглые окна весело сияли на солнце.

Меня провели в малую гостиную, где уже ждала пожилая леди. Красота и некоторый аскетизм дома немного напугали меня. На всем лежал отпечаток безукоризненной чистоты, обстановка поражала богатством и совершенством. Картины старых мастеров, редкие фарфоровые и фаянсовые вазы, в лакированных китайских ларцах драгоценности работы Фаберже, в хрупких стеклянных витринах резные табакерки, инкрустированные драгоценными камнями…

В целом замок нравился мне больше. По крайней мере, там Пенелопа безбоязненно исследовала мансарду и носилась по лестницам в школьном крыле. С тех пор как нам разрешили пользоваться библиотекой, она безбоязненно рылась в книгах и бегала по витой лестнице в банкетный зал. Обычно она располагалась на ковре перед одним из огромных каминов, уткнувшись носом в книгу, а я уютно устраивалась в глубоком мягком кресле. Мы обе с нетерпением ждали этих дружеских посиделок.

Но не могло быть и речи о том, чтобы посидеть на коврике у камина в комнате герцогини – здесь невозможно было сидеть развалясь в кресле. Сама она сидела с прямой спиной в высоком кресле, как королева на троне.

Вначале мы просто смотрели друг на друга – гордая, прямая старая леди и девушка, которую привезли в замок для того, чтобы она обучила французскому ее внучку. В герцогине чувствовалось обаяние. Оно ощущалось в ее улыбке, когда она протянула мне руку, приглашая сесть рядом на стул, и даже когда она позвонила, чтобы нам принесли чай. Очевидно, мой внешний вид не вызвал у нее нареканий. Я надела свой единственный приличный костюм, а к нему – бархатную шляпку, обшитую соболем, споротым со старой муфты тети Агаты. Перчатки мои и туфли были безукоризненны, на блузке ни единого пятнышка.

Мы вежливо побеседовали о погоде, о приближении весны, я выразила восхищение ее садом и задала несколько умных, как мне показалось, вопросов о сезонных посадках. На губах герцогини заиграла улыбка, и она спросила:

– Дорогая моя, вы хорошо разбираетесь в садоводстве?

– Совершенно не разбираюсь, ваша светлость. Так как у меня никогда не было постоянного дома, то не было и сада.

– Тогда не стоит вдаваться в подробности, – насмешливо заметила она. – Учительница иностранных языков не может знать все на свете.

Я рассмеялась, и мне сразу стало легче.

Горничная в накрахмаленном переднике принесла поднос с чашками, лакей – серебряный чайник, и длинные грациозные пальцы герцогини, унизанные перстнями, запорхали над подносом.

– Вообразите, – говорила она при этом, – дочь моей экономки отказывается идти в прислуги! Заявила, что лучше уедет в Лондон и станет работать в универмаге Уитли. Остается только удивляться, куда катится наш мир. Женщины работают в магазинах и живут в общежитиях. А все этот ужасный социализм. Вы, конечно, слышали о нем?