– Солдат армии конфедератов, здесь он известен как лейтенант Литлджон.

Капитан негодующе вскочил на ноги:

– Не верю! У Литлджона незапятнанная репутация! Всю эту ложь вы сочинили, чтобы выгородить себя и своих людей! Я велю арестовать вас, Коултер.

– Я могу доказать то, что сказал. Я, правда, не знаю, как Дэйн превратился в Литлджона, но докажу, что он причастен к этой краже. А там уж ваше дело, как вы свяжете это с убийством.

Капитан Холлэнд уже собирался увести Коултера как арестованного, когда лейтенант Гарлэнд обошел стол и наклонился к нему:

– Как вы собираетесь доказать, это?

– Дэйн спрятал деньги под сиденьем в нашем фургоне; я случайно видел. Он полагает, что я не открою его настоящее имя и не выдам его и его роль в убийстве конвоя, чтобы не подвести ребят. Как только деньги будут вне форта, он придет за ними, убьет нас, и никто не сможет свидетельствовать против него.

– Ну и с какой стати я должен поверить в этот бред? Вы намеренно дискредитируете моего офицера. В ваших интересах хитростью заманить его за деньгами, чтобы он сам навлек на себя подозрение. А вы почувствуете себя свободным от обвинения.

– Тогда какой смысл мне вообще было выдавать себя и парней? Я рассказал вам всю правду, рискуя жизнью моих людей. И что бы ни случилось, нас теперь все равно арестуют. Я просто хотел бы защитить мою… жену. И прошу вас сделать это, когда меня уже не будет.

Гарлэнд задумался:

– Он прав, капитан Холлэнд. Он фактически сам отдал себя в наши руки.

– А может, это какой-то хитрый трюк, чтобы свалить вину за убийство на Литлджона? – не сдавался капитан. – Почему мы должны верить признанию мятежника, которому все это только на руку?

– Но ведь не будет вреда, если мы понаблюдаем и за Коултером, и за Литлджоном. Посмотрим, что, из этого выйдет.

– Хорошо, Гарлэнд, но я не позволю, чтобы деньги исчезли еще раз. Они останутся здесь, даже если мне придется спрятать их в шкафу с нижним бельем моей жены. Найдите, чем подменить деньги. Пусть Нили…

– Только, не Нили! – прервал его Коултер. – Ои, кажется, связан с Дэйном. Конечно, его не было во время убийства, но я ему не доверяю.

– Так, кому я еще не должен доверять, капитан Коултер? – завелся капитан.

– Не знаю, сэр. Но чем меньше народу будет знать о нашем плане, тем лучше.

– Тогда вы под арестом в своей комнате до утра. Я поставлю кого-нибудь следить за вами и Куртом, так что и не пытайтесь удрать.

Мрачнее тучи Коултер возвратился в комнату Сабрины. Он не собирался ничего рассказывать ей. Пока Дэйн не знал, что есть свидетель нападения индейцев на обоз, и пока Сабрина помалкивала, она была в безопасности. Коултер жалел, что таким образом как-то обманывает ее, но предпочел не рисковать. Она может вмешаться, и неизвестно, что из этого выйдет.

Она спала все в той же нижней рубашке, которая была на ней, когда он уходил. Волосы тяжелыми волнами разметались по подушке. Дрова в камине прогорели. Он стоял и смотрел на спящую женщину.

Даже сейчас, когда она спала, он ощущал сильнейший жар между ними. Никогда еще желание обладать ею не было таким всепоглощающим. Но… и опасность была, как никогда, сильна, ведь он рисковал жизнью и парней, и женщин этой семьи. Если план сработает – слава Богу, но если нет, то он подвергает неимоверному риску самых дорогих ему людей на свете. Именно так, и сегодня он готов был признать это. Да, он любил Карла, Тайлера и ирландца. Но больше всех он любил Сабрину. Но эта была иная любовь, чем к своей семье, чем к My, пошедшему следом за ним на фронт, сначала как освобожденный раб, затем просто как товарищ. Они были неразлучны, пока другой солдат не позавидовал, что My делит комнату с капитаном, носит его одежду и ест в офицерской палатке. Коултер видел боль в глазах My и понял, что, даже не будучи формально рабом, он навсегда останется объектом издевательств тех, кто не мог понять искренней привязанности между белыми и черными. В ту ночь он дал My деньги и документ об освобождении и отослал его на Запад, где он, если ему суждено умереть, умрет, но свободным человеком.

На следующий день Коултер нашел My повешенным на толстом суку засохшей яблони со связанными руками и ногами. Коултер вынул друга из петли и похоронил, а вместе с ним и все свои чувства. Вместо них появилась злость. Любить больно. Любящий всегда рискует своими же поступками погубить того, кого любит.

И вот он поставил Сабрину в такое же положение.

Господь да поможет ему, он снова позволил себе любить. Любить другого человека.

Сабрина почувствовала его близость задолго до того, как произнесла сонным голосом:

– Нашел деньги?

– Нет, конечно. Я и не надеялся.

– Дэйн?

– Да.

– И что ты собираешься делать?

– Не знаю, – солгал Коултер. – Он практически готов обвинить меня.

– А почему же ты не…

– Нельзя. Пока ты и сестры не будете в безопасности.

– Нам можно уехать домой?

– Надеюсь. – Этого он и хотел: увезти Сабрину и девушек домой, добыть немного руды, чтобы им было на что жить, и приготовиться к аресту.

– А потом… Ты… уедешь?

Он не ответил. Она не знала только: когда? И вдруг опустилась на колени, протянув к нему руки:

– Не уходи! Мы найдем выход. Я поговорю с капитаном. Он все поймет.

– Нет. Прошу тебя, не вмешивайся. Обещай, что никому не скажешь, что была свидетелем. Ну хотя бы пока.

Она прижалась к нему, обняв его за талию:

– Ладно. Только подари мне себя в последний раз, прежде чем уйдешь!

Коултер глубоко вздохнул, пытаясь заглушить в себе чудовищный чувственный голод, который он испытывал по этой сильной женщине, с естественной простотой просящей его любви.

– Да, родная. Позволь мне любить тебя.

Она смотрела на него с нежностью и грустью:

– Коултер, мне всю жизнь нужно было быть сильной и выносливой ради отца и сестер. Я просто не разрешала себе хоть что-то чувствовать. И вот теперь…

Она прижалась лицом к животу Коултера. Она искала его ласки и утешения. И Коултер понял, что впервые в жизни она потянулась к кому-то с мольбой. Ей было нужно, чтобы ей позволили бояться и чтобы просто любили, как любят женщину. Пусть на краткое мгновение, но он мог дать ей это. Он был необходим ей.

– К дьяволу всю твою силу, – прошептал он, чуть отодвинувшись и начав срывать с себя одежду. Он лег на кровать и протянул ей руки. Когда она опустилась на кровать, он охнул: она была обнаженной.

– Я чуть не свихнулся сегодня из-за тебя, – сказал он, притянув ее к себе.

– Как это?

– Я готов был наставить синяков каждому мужчине, что сидел за столом. Я не хотел, чтобы они глазели на тебя.

– Правда?

– Я чувствовал себя как муж, жена которого выставила себя на всеобщее обозрение. Твоя грудь – только для моих глаз, и только мои руки могут прикасаться к ней.

Как муж! Теплый огонь, начавший согревать ее с момента его возвращения, поднялся вверх по телу, наполнил ее грудь, разгорячил затылок и лицо.

– Да, Коултер. Я вся твоя, пусть всего лишь на ночь, но ты – мой муж, единственный, который будет в моей жизни.

Его рука двинулась дальше по животу и остановилась на благодатном тепле ее лона.

– Ты уверена… – начал он.

– Тс-с-с, Коултер, и поторопись, а не то я закричу и перебужу всех! – Она с голодной страстью раздвинула ноги. Нежно погладив шелковистую поросль волос, он скользнул в нее, уже восхитительно влажную и готовую принять его. Господи, помоги! От нее невозможно оторваться. И он ласкал каждый дюйм ее тела, сжимал и двигался все с большей энергией и восторгом, пока, наконец, не ощутил ее оргазм.

– Боже, я люблю тебя, Коултер, люблю!

Он и сам был почти на вершине. Наслаждение схватило и опалило его, как огонь прерии. «Я тоже люблю тебя». Снова и снова он содрогался и изливался в нее, пока без сил не опустился на ее тело.

Сабрина осторожно, чтобы не потревожить его, натянула на них одеяло. Уже почти рассвело. Это и все, что было отпущено ей жестокой судьбой, и больно было сознавать это.