— Сигнал: «Изменить цель», — приказал Хорнблауэр.

Теперь наблюдать места падения снарядов было невозможно, так как бомбардирские кечи вели перекидной огонь через дамбу. Конечно, попадут они в цель или нет — дело случая, однако Хорнблауэр полагал, что артиллерийский парк и склады шестидесятитысячной армии, ведущей регулярную осаду, должны быть достаточно велики по площади и переполнены солдатами; достаточно было бы даже нескольких удачно упавших бомб. Первая полевая батарея достигла уреза воды; лошади завернули, передки снялись, оставив пушки аккуратно установленными на одинаковых интервалах и направленными на бомбардирские кечи.

— «Гарви» сигналит, что он меняет цель, сэр, — доложил Джерард.

— Очень хорошо.

«Гарви» выстрелил по батарее; на пристрелку не понадобилось много времени. Полевые пушки, стоящие довольно далеко одна от другой в длинной вытянутой линии, не были слишком удобной целью для мортир, даже не смотря на то, что теперь места падения бомб были в зоне прямой видимости. Вторая батарея расположилась на фланге первой и — в подзорную трубу через узкую бухту Хорнблауэр хорошо различал все новые и новые пушки, которые подвозили к берегу, чтобы поставить бомбардирские суда под перекрестный огонь. Одна из бомб с «Гарви» разорвалась совсем рядом с одной из пушек; скорее всего, перебив всех людей из прислуги, однако само орудие по-прежнему стояло на колесах. Другие пушки открыли огонь, дымки лениво потекли из их стволов. С другой стороны бухты другие батареи также начали стрельбу, хотя дистанция была весьма значительной для полевой артиллерии. Не было никакого смысла продолжать подставлять бомбардирские кечи под огонь с берега; у Макдональда двести полевых орудий, а кечей только два.

— Сигнал: «Прервать акцию» — приказал Хорнблауэр.

Теперь ему казалось, что он отдал эту команду слишком поздно. Казалось, что прошли века, прежде чем бомбардирские кечи выбрали якоря. Нетерпеливо ожидая, Хорнблауэр видел, как ядра, летевшие с берега, поднимали вокург них всплески. Он видел, как весла, показавшиеся из бортов лихтеров, зачерпнули воду, разворачивая корабли, как на мачтах забелели паруса и неуклюжие сооружения начали медленно выходить из под обстрела, сильно дрейфуя под ветер, что заставляло их двигаться боком, подобно крабам. Хорнблауэр с облегчением обернулся и встретился со взглядом губернатора, который молча простоял, наблюдая всю операцию в огромную подзорную трубу, конец которой покоился на плече терпеливо замершего адьютанта, спина которого, должно быть, уже онемела от неподвижности.

— Отлично, сэр, — воскликнул губернатор, — Благодарю вас, сэр, от имени Его Императорского Величества. Россия весьма благодарна вам, сэр и город Рига также.

— Благодарю вас, ваше превосходительство, — сказал Хорнблауэр.

Дибич и Клаузевиц также ожидали его внимания. Они горели желанием обсудить с ним дальнейшие операции и ему пришлось выслушать их. Он отпустил мичманов и сигнальную команду, надеясь, что Соммерсу хватит здравого смысла, чтобы правильно понять взгляд, который на прощание бросил ему коммодор в качестве предостережения: не допустить, чтобы моряки разжились на берегу каким-нибудь латвийским спиртным. Затем Хорнблауэр продолжил беседу, которая то и дело прерывалась входящими и уходящими адьютантами, которые приносили все новые и новые известия и поспешными приказами, отдаваемыми на неизвестных ему языках. Впрочем, суть этих приказов стала ясна очень быстро: через деревню беглым шагом подошли два пока пехоты с примкнутыми штыками, выстроились за укреплением и затем с громким криком выскочили на гласис. Французские тяжелые пушки, которые могли бы разметать атакующих картечью, были приведены к молчанию; Хорнблауэр видел, что передовой отряд русских достиг апрошей почти не встречая сопротивления. Солдаты ворвались в них, перелезая через бруствер и лихорадочно бросились распарывать мешки с песком и опрокидывать туры, которыми он был укреплен. Даже если бы французы теперь бросили в атаку пехоту, она подошла бы к разрушенной батарее слишком поздо, чтобы помешать русским, несмотря на то, что им приходилось работать под огнем осаждающих. Через час все было закончено: апроши засыпаны на нескольких обширных участках, саперные инструменты захвачены, а пустые туры собраны в кучу и зажжены.

— Благодаря вам, сэр, — произнес Клаузевиц, — осадные работы задержаны на четыре дня.

Четверо суток; французам до конца года придется провозиться с этой оборонительной позицией. Его долг и долг русских заключается в том, чтобы продержать их здесь как можно дольше. Было немного грустно, оттого что приходится торчать на этом второстепенном направлении, в то время, как Бонапарт беспрепятственно продвигается к самому сердцу России. Но игра должан быть доиграна до конца.

Он расстался с союзниками, чувствуя себя усталым и несчастным, словно темная траурная тень нависла над любыми его попытками почувствовать радость от успеха — благодаря которому он выиграл четверо суток— удара нанесенного по французам. Дудки свистели, когда он поднимался на борт «Несравненного». Капитан Буш, первый лейтенант и вахтенный офицер встречали его на шканцах.

— Добрый вечер, капитан Буш. Не будете ли вы так любезны поднять сигнал мистру Дункану и мистеру Маунду немедленно прибыть на «Несравненный»?

— Да, сэр, — Буш помолчал одну-две секунды, но так и не решился возразить, — Да, сэр. Мистер Маунд убит.

— Что вы сказали?

— Одно из последних ядер с берега разорвало его пополам. Буш, как всегда, стрался сдерживать свои эмоции, но было видно, что он глубоко взволнован, а ведь он не испытывал такой привязанности к Маунду, как его коммодор. В этот момент Хорнблауэра затопил бурный поток сожаления, сомнения и упреков, которые он бросал себе самому уже долгое время. Если бы он только раньше приказал бомбардирским кечам выйти из боя! Не слишком ли легкомысленно он относился к человеческим жизням, когда держал их под огнем полевых батарей? Маунд был одним из лучших молодых офицеров, которыми он когда-либо имел счастье командовать. Со смертью Маунда Англия понесла тяжелую потерю — и он сам тоже. Но чувство личной потери было гораздо более болезненным и мысль о неизбежности смерти угнетала его. Мучительная волна все еще терзала его, когда Буш заговорил снова.

— Должен ли я в таком случае вызвать Дункана и первого лейтенанта с «Гарви», сэр?

— Да, сделайте это, пожалуйста, капитан Буш.

Хорнблауэр пытался написать губернатору записку на французском — утомительное занятие. Выразить по-французски отдельные слова, а то и целые фразы порой казалось выше его сил, каждая же заминка означала, что предложение нужно начинать сначала.

Хорнблауэр выругался про себя: ему не следует подсказывать губернатору, какие действия тот должен предпринять в связи с этими новостями. Однако факт, что одна из армий Бонапарта полностью разбита, причем в большом сражении с равными силами, имел высочайшую важность. Если бы губернатором был бы он, то приказал бы дать салют, отпечатать прокламации, сделать все, чтобы воодушевить солдат и гражданское население, которые исполняют свой тяжкий долг — отстаивают Ригу от французов. А что эти новости будут означать для русских армий — которые, наконец, соединились где-то к югу, чтобы защитить Москву в последней отчаянной битве — просто трудно себе представить.