— Мистер Кэрлин выгоняет червей, сэр, — пояснил Буш, близкий к потере сознания от смущения, — если легонько постучать, они вылезут сами, вот так, видите, сэр?

— Очень интересно, — заметил Александр, но сухарей есть не стал; один из его адъютантов попробовал повторить эксперимент, взглянул на появившихся толстых, белых червяков с черными головками и разразился длиннейшей тирадой, очевидно, русских ругательств, — это были практически первые его слова с момента прихода на корабль.

После столь неприятного начала, гости осторожно попробовали суп. Но гороховый суп, как справедливо заметил Хорнблауэр, действительно был наиболее вкусным блюдом в британском флоте; адъютант, который выругался при виде червей, попробовав его издал удивленно-одобрительное восклицание, быстро съел первую тарелку и наполнил ее снова. На следующую перемену было подано всего три блюда: отварные соленые говяжьи ребрышки, вареный говяжий соленый язык и вареная соленая свинина. Гарниром к мясу служила квашеная капуста. Александр внимательно присмотрелся ко всем трем блюдам и вполне разумно остановился на языке; морской министр и адъютанты, по рекомендации Хорнблауэра, получили по тарелке разных видов мяса, нарезанного для них Хорнблауэром, Бушем и Харстом. Молчаливый вначале, а теперь столь разговорившийся адъютант, набросился на еду с истинно русским аппетитом и увяз в тяжелой борьбе с соленой говядиной.

Буш разливал ром.

— Жизненный сок флота, сэр, — сказал Хорнблауэр, пока Александр изучал свой стакан, — могу ли я предложить джентльменам тост, который мы все сможем выпить с самым сердечным удовольствием? За императора всероссийского! Да здравствует император!

Все, кроме Александра встали, чтобы выпить этот тост. Едва они успели сесть, как Александр поднялся с ответным тостом:

— Здоровье короля Великобритании!

Адъютант снова, теперь уже на французском, пытался объяснить, насколько глубокое впечатление на него произвел флотский ром при первом знакомстве. Наверное, самым лучшим доказательством высокой оценки стало то, что он залпом осушил стакан и снова протянул его Брауну. Когда стол был убран, Александр поднялся с очередным тостом:

— За коммодора сэра Горацио Хорнблауэра и за Британский Королевский флот!

Когда присутствующие осушили стаканы, Хорнблауэр, оглядевшись, понял, что от него ждут ответного тоста.

— За флот, — произнес он, — за защитника всех свобод мира. Верного для друзей и неумолимого к врагам. Когда тиран Европы смотрит на мир, пытаясь силой или хитростью расширить свое господство, один лишь флот встает у него на пути. Именно флот медленно, но верно душит тирана. Именно флот мешает ему везде, куда бы он не направил свои усилия, вытягивает последние жизненные соки из его хваленой империи и приведет к приведет ее к окончательному краху. Тиран может хвастать непрестанными победами на суше, но ему приходится смириться с вечными поражениями на море. Только благодаря усилиям флота каждая новая на суше делает тирана лишь слабее и слабее, превращая в Сизифа, обреченного снова и снова катить камень к недостижимой вершине. Когда-нибудь этот камень раздавит его и случится это скорее раньше, нежели позже.

Хорнблауэр закончил свой тост под одобрительный гул, поднявшийся за столом. Он снова был в несколько экзальтированном настроении; неожиданно появившаяся возможность произнести маленькую речь застала его несколько врасплох, хотя как только как он узнал о предстоящем царском визите, у него возникла мысль каким-то образом в течение дня еще раз обратить внимание Александра на помощь, которую ему может оказать Англия. Александр молод и впечатлителен. Нужно обращаться к его чувствам и интеллекту. Хорнблауэр украдкой взглянул на царя, чтобы определить, насколько он своей цели. Александр задумчиво сидел, глядя на стол прямо перед собой. Он поднял глаза и с улыбкой встретил взгляд Хорнблауэра, которого вдруг затопила волна ликования, чувство полной уверенности в том, что его план удался. Он приказал подать за ланчем простую корабельную пищу, чтобы наглядно показать Александру, как живет, спит и работает Королевский флот. Царь не мог пренебречь славой британского флота, и интуиция говорила Хорнблауэру, что примеры суровой жизни моряков тонко воздействовали на чувства царя; непросто было бы объяснить, в чем именно выражалось это воздействие, но Хорнблауэр был уверен, что оно имело место. С одной стороны, Александр был расположен, чтобы помочь людям, завоевавшим славу такой ценой, с другой — хотел бы иметь таких испытанных бойцов на своей стороне.

Александр направился к выходу. Адъютант поспешно осушил пятый стакан рому, действие которого, вкупе с предшествующими, привело к тому, что по пути на шканцы русский обнял Буша за плечи и от всей души похлопывал английского капитана по спине, а ордена и медали на его груди между тем звенели и позвякивали, как молоточки лудильщиков, чинящих горшки и чайники. Буш, уверенный, что взгляды всей команды устремлены именно на него, попытался освободиться от этих объятий, но безуспешно. С раскрасневшимся лицом он на прощание снова послал матросов по реям и, наконец, вздохнул с явным облегчением, когда Александр спустился по парадному трапу, что заставило адъютанта последовать за ним.

Этот восточный ветер нельзя было пропустить. «Несравненный» вместе с эскадрой шли к выходу из Финского залива под всеми парусами, а коммодор прогуливался по шканцам, прокручивая в голове все проблемы, которые обычно отравляют жизнь главнокомандующему. По крайней мере, была решена проблема с пресной водой: пройдет два месяца, а при необходимости — и все четыре, прежде чем ему снова придется ломать голову над вопросом, где пополнить ее запасы. Сам факт, что ему удалось заново наполнить бочонки, мог бы послужить некоторым оправданием его переговоров с двором в Санкт-Петербурге, если бы Даунинг-стрит или Уайт-Холл выразили бы неудовольствие его предыдущими действиями — Хорнблауэр припомнил содержание своего рапорта, в котором он особенно подчеркивал преимущества, которых ему удалось таким образом достичь, и необходимость установления контактов с русским правительством. У него есть хорошие аргументы для оправдания, но…

Хорнблауэр обернулся и посмотрел за корму, на эскадру.

— Сигнал «Лотосу», — приказал он, — почему вышли из строя?

Флаги взлетели по фалам и Хорнблауэр заметил, что шлюп торопливо бросился занимать свое место.

— «Лотос» подтверждает сигнал, сэр! — доложил мичман.

— Тогда поднимите: «Почему не отвечаете на вопрос?», — резко бросил Хорнблауэр.

Прошло несколько секунд, прежде чем стал виден ответный сигнал.

— «Лотос» сигналит: «Невнимательность вахтенного офицера», сэр.

— Подтвердить, — сказал Хорнблауэр.

Его раздражение только усилилось: Виккери наверняка придет в ярость из-за этого публичного выговора, а вахтенный офицер, по вине которого это произошло, уже сейчас горько сожалеет о своей невнимательности. В принципе, никакого вреда не случилось, напротив, весьма вероятно, что выговор принесет некоторую пользу, однако Хорнблауэр отдавал себе отчет в том, что сделал это только для того, чтобы хоть на миг перестать думать о следующей неприятной проблеме, которую ему ещё предстояло решить. Он невольно задавался вопросом, сколько взысканий, свидетелем которых он был — да, кстати, и сам получал будучи младшим офицером, — были наложены беспокойными адмиралами только для того, чтобы отвлечься от неприятных мыслей. А ему приходится думать о проступке Броуна.

Низкий берег Финляндии как раз показался на горизонте; на главной палубе Кэрлин проводил учения с дивизионом артиллеристов — матросы отрабатывали заряжание и выдвигание пушек. При ветре, дующем почти строго с кормы и поставленных лиселях «Несравненный» развивал хорошую скорость — если волнение немного усилиться, можно будет взять рифы, чтобы бомбардирские кечи не отставали. На носу матрос с боцманским помощником возились, заводя клевант в шкотовый угол фор-марселя; конец, который они использовали, был явно толстоват для этой цели. Хорнблауэр, хоть и без особого желания, хотел было вмешаться во внутреннюю организацию корабельных работ, но один из лейтенантов опередил его, избавив от очередного беспокойства. Сведения о некоторых предубеждениях и желаниях коммодора уже, без сомнения, просочились через Буша до младших офицеров. Хорнблауэр наблюдал, как каждый из этой троицы возился со своей работой, до тех пор, пока у него не осталось абсолютно никаких самооправданий для этого занятия.