Они подняли тосты за сидевших во главе стола — когда был прозвучал первый, все поднялись, поскольку пили за здоровье принца Швеции, а затем общий разговор был поневоле прерван многочисленными тостами, которые провозглашал громогласный гигант, стоявший за стулом царя — Стентор с торсом Геркулеса — отметил про себя Хорнблауэр, любуясь его мощной фигурой. В промежутках между тостами звучала музыка — не оркестр, а мужская капелла, которая силой сотни голосов наполнила огромный зал оглушительным ревом. Хорнблауэр, со своим глухим к прелестям музыки слухом, прислушивался к ее пению с интересом, но и с нарастающим раздражением. Для него было облегчением, когда пение, наконец, смолкло, и все вновь поднялись со своих мест, чтобы проводить царственную группу, удалившуюся в двери неподалеку от головной части стола. Только после того, как двери за ушедшими закрылись, все дамы, в сопровождении мадам Кочубей, также вышли из зала, но уже через двери в его дальнем конце.

— До скорой встречи, — улыбнулась графиня, покидая его.

Мужчины начали собираться в группки у стола, а вокруг суетились лакеи, разнося кофе и ликеры. Уичвуд, все еще держа свою медвежью шапку под мышкой, направился к Хорнблауэру. Его лицо было краснее обычного, а глаза, если можно было представить, что это возможно — еще более выпучены.

— Швеция будет драться, если ее поддержит Россия, — произнес Уичвуд хриплым шепотом, — я слышал это от самого Боссе, который весь день не отходил от Бернадотта.

Уичвуд проследовал далее и Хорнблауэр услышал, как он пробует свой примечательный французский на группе военных, сидевших за столом ближе к царскому краю. В зале было невыносимо жарко от бесчисленного количества освещавших ее свечей. Хорнблауэр выпил кофе и поднялся на ноги, в очередной раз переложив треуголку с колен подмышку.

Комната, в которую он вошел, похоже, как две капли воды напоминала ту, в которой начинался императорской прием — таких же размеров и с куполом. Хорнблауэр вспомнил, что именно эти два купола привлекли его внимание, когда экипаж подъезжал ко дворцу. Она была уставлена стульями, кушетками и столиками, вокруг одного из которых несколько пожилых дам уже действительно играли в карты, а за другим столь же пожилая пара играла в трик-трак. Краешком глаза он заметил графиню, сидевшую на диванчике; трен ее платья широко раскинулся вокруг. Она держала в руках кофейную чашечку на блюдце и мило щебетала с какой-то дамой, при этом каждая черточка ее лица, все ее поведение демонстрировали абсолютно детскую невинность.

Судя по количеству собравшихся здесь людей, это помещение служило местом встречи для всего двора. Очевидно, сотни людей, которым пришлось наблюдать за царственным выходом с галереи, теперь могли спуститься и после обеда свободно пообщаться со счастливчиками, которые наблюдали это действо из нижнего зала. Молодой Маунд не спеша подошел к нему; своей нескладной тощей фигурой лейтенант чем-то напоминал жеребенка-стригунка.

— Броун у нас в боковой комнате наверху, сэр! — доложил Маунд, — Он потерял сознание от потери крови — пришлось перетянуть ему руку, чтобы унять кровотечение. Мы перевязали его куском сорочки Соммерса, а теперь Соммерс и мистер Харст стерегут его.

— Кто-нибудь знает об этом?

— Нет, сэр! Мы оттащили его так, чтобы никто не заметил. Я вылил ему на сюртук бокал вина, так что по запаху любой подумал бы, что он просто пьян.

Как уже успел заметить Хорнблауэр, Маунд оказался весьма ловким в сложных ситуациях.

— Очень хорошо.

— Думаю, что чем скорее мы увезем его отсюда, тем лучше, сэр, — продолжал Маунд с некоторой неуверенностью, которой вполне можно было ожидать от младшего офицера, рискнувшего рекомендовать что-либо старшему по званию.

— Вы абсолютно правы, — ответил Хорнблауэр, — за исключением…

Ему по-прежнему приходилось думать очень быстро. В любом случае, практически невозможно покидать дворец сразу после окончания обеда. Это будет невежливо. К тому же еще и графиня, которая, возможно, наблюдает за ними. Если он уедет прямо сейчас, после того, как переговорил с одним из своих офицеров — и откажется от свидания с ней — это покажется ей очень подозрительным, а к подозрениям добавится еще и гнев обманутой в своих ожиданиях женщины. Они просто не могут уехать немедленно.

— Мы останемся, по крайней мере, еще на час, — решил Хорнблауэр, — этого требуют правила хорошего тона. Возвращайтесь и будьте готовы к этому сроку.

— Есть, сэр!

В последнее мгновение Маунд удержался от того, чтобы встать по стойке «Смирно», как привык делать за долгие годы, произнося эти два коротких слова — еще одно доказательство его сообразительности. Он кивнул и медленно отошел, как будто они просто поговорили о погоде, а Хорнблауэр позволил своим ногам неспеша нести его к графине.

Она встретила его приближение улыбкой.

— Княгиня, — спросила она, — вы незнакомы с коммодором Хорнблауэром? Это — княгиня Столбова.

Хорнблауэр поклонился; княгиня оказалась женщиной в возрасте, сохранившей многое от, должно быть, необыкновенной красоты своей молодости.

— Коммодор, — продолжала графиня, — выразил желание осмотреть картинную галерею. Не присоединитесь вы к нам, княгиня?

— Нет, спасибо, — ответила княгиня, — боюсь, я уже слишком стара для картинных галерей. Так что уж идите без меня, дети мои.

— Но я не хотела бы оставлять вас здесь в одиночестве, — запротестовала графиня.

— Даже в моем возрасте я смею надеяться, что не останусь в одиночестве слишком долго, графиня. Умоляю, оставьте меня. Развлекайтесь, дети мои.

Хорнблауэр вновь поклонился, графиня взяла его под руку и они неспеша вышли. Лакей отступил в сторону, освобождая им проход. Графиня со значением пожала руку Хорнблауэра.

— Итальянские картины периода Возрождения находятся в дальнем крыле галереи, — произнесла она, когда они вышли в широкий коридор, — может быть вы сначала хотели бы взглянуть на что-то более современное?

— Как вы желаете, мадам, — ответил Хорнблауэр.

Сквозь двери, сквозь анфиладу комнат церемониальной части дворца. Это было похоже на путешествие по кроличьей норе — узкие переходы, бесчисленные ступени и комнаты, комнаты, комнаты… Апартаменты, в которые графиня его привела, находились на втором этаже; сонная горничная, ожидавшая ее прихода, исчезла вместе с хозяйкой в дальней комнате, оставив Хорнблауэра в роскошно обставленной гостиной, а спустя пять минут графиня позвала в эту дальнюю комнату и его…

Хорнблауэр со стоном повернулся на койке; усилие, которое ему пришлось приложить, отозвалось страшной болью в висках, несмотря на то, что он старался двигаться очень осторожно. Нужно было быть полным дураком, чтобы столько выпить — такой жуткой головной боли он не испытывал уже добрых шесть лет. Но избежать этого было трудно — так же трудно, как и всего остального; он ничего не мог поделать — обстоятельства цепко держали его за глотку. Хорнблауэр попытался позвать Брауна — дикая боль снова расколола голову, и вместо крика раздалось какое-то хриплое карканье. Он услышал, как часовой за дверью передает его приказание и, приложив невероятное усилие, сел на койке, свесив ноги — ни за что на свете Браун не увидит его лежащим в состоянии прострации.

— Принеси мне кофе, — приказал Хорнблауэр, когда Браун вошел.

— Есть, сэр!

Хорнблауэр все еще сидел на краешке койки. Из светового люка над головой до него доносился хриплый голос Харста, который, по-видимому, распекал нерадивого мичмана:

— Ну что вы за неряха, — с воодушевлением восклицал Харст, — посмотрите на эту медяшку! И вы говорите, что она надраена? Где ваши глаза? Чем целый час занимался ваш дивизион? Боже, куда катится флот, если нашивки дают молодым соплякам, которые не даже способны самостоятельно вытереть себе нос! И вы — вы! — еще смеете называть себя королевским офицером? Да вы скорее похожи на зимний день — короткий, темный и грязный!