— Итак, это великий Банокл, герой, который никогда не терпит поражений и каждой своей атакой меняет ход битвы. Ты не опускаешься на колени перед царем, командующий Банокл?

Банокл шагнул вперед.

— Меня учили воинскому делу в Микенах, царь Приам. В микенских землях мы не опускаемся на колени перед своими царями. Мы доказываем им верность каждым своим поступком.

Царь тонко улыбнулся.

— Может, это не совсем мудро — напоминать мне о том, что раньше ты сражался в этом мегароне, собираясь меня убить. Если бы не герой Аргуриос, тебя бы прикончили на месте заодно с твоими товарищами.

— Что ж, — сказал Банокл, — дело в том, что Аргуриос был микенцем, как тебе известно…

— Хватит! — голос царя прогремел, внезапно исполнившись силы. — Ты здесь не для того, чтобы вступать со мной в спор, воин! А теперь вот что, — Приам подался вперед. — Мой сын Гектор назначил тебя командующим фракийцев потому, что ты собрал верную армию во время отступления через Фракию. Мне это казалось ошибкой — ставить во главе армии дурака. Но теперь оказалось, что Гектор был прав и ты — удачливый дурак.

Банокл открыл рот, чтобы заговорить, но Приам не дал ему этого сделать:

— Умолкни и слушай, воин! Мой командующий Тирсит, идиот, сегодня позволил убить себя в битве. Поэтому мне нужен новый командующий для отряда скамандерийцев. Я всегда предпочту удачливого дурака неудачливому гению. Поэтому ты снова командующий, Банокл, командующий самой прекрасной пехотой в мире.

— Да, но мне кажется… — начал Банокл.

Царь сердито встал. Ярость заставила его помолодеть, и Банокл снова видел перед собой того могучего человека, которым некогда был Приам.

— Если ты опять начнешь со мной спорить, командующий Банокл, я заставлю своих Орлов убить тебя на месте!

Наступила тишина, потом Банокл мягко спросил:

— А как же Каллиадес?

Царь нахмурился.

— Каллиадес? Мне знакомо это имя. Ах, да, высокий воин, который принял командование микенскими захватчиками, после того как схватили Коланоса. А что с ним?

— Он мой друг.

Антифон торопливо вмешался:

— Он помощник командующего, отец.

— Тогда он и дальше будет его помощником. А теперь, — Приам повернулся к сыну, — докладывай, Антифон.

— Враг был вынужден вернуться к возведению вала, который они сооружают в начале прохода, отец. По нашим расчетам, они потеряли не меньше тысячи людей за два дня сражения на равнине.

— А наши потери?

— Немного меньше. Может, семь сотен погибших, и две сотни ранены так тяжело, что не скоро смогут снова сражаться, если вообще когда-нибудь смогут. На краю нижнего города устроена лечебница, в казармах илионцев. Многие наши целители и лекари перебрались туда из Дома змей.

— А отряд илионцев?

Антифон пожал плечами.

— Они воины и будут отдыхать там, где смогут.

Приам посмотрел мимо сына.

— И где же командующий Лукан? Здесь нет никого от гераклионцев.

— Гераклионцы все еще на поле. Я подумал, что лучше оставить одного командующего у Скамандера, на тот случай, если нынче вечером нас снова атакуют.

— Ты ожидаешь такой атаки?

— Нет.

Приам кивнул.

— Мой Гектор будет здесь через три дня. Нам надо лишь продержаться до тех пор. Когда появятся главные силы Троянской конницы, поджавших хвосты шакалов прогонят обратно в море.

Банокл увидел, как Антифон и Полит переглянулись. Приам тоже увидел это и подался вперед на троне.

— Я знаю, вы думаете, что я старый дурак, сыновья мои. Но моя вера в Гектора никогда не оказывалась напрасной. Троянская конница всегда одерживает победу. Он победил у Кадеша и победит здесь. Агамемнон и его союзники будут отогнаны обратно к теснине. Потом мы снова захватим проход, вернем Радость царя, и тогда враг окажется заперт в бухте Геракла. С одной стороны от него будет Гектор, с другой — наши корабли. Мы вычистим врагов, как блох из собачьей шерсти.

— Однако сейчас наш флот заперт в бухте Геракла, а корабли Агамемнона удерживают Геллеспонт, — заметил Антифон. — Флот Дардании тяжко пострадал в морской битве у Карпеи. И мы не знаем, где Геликаон.

Приам нетерпеливо отмахнулся, отметая это замечание.

— Когда «Ксантос» вернется, Эней справится с вражескими судами. Все боятся его метателей огня. Он уничтожит флот, как уничтожил флот на Имбросе, а потом прорвет блокаду Геллеспонта.

Антифон покачал головой.

— Мы не можем знать наверняка, что золотой корабль вообще пережил зиму, — возразил он. — О нем ничего не было слышно с тех пор, как год пришел к повороту. Мы не можем полагаться на Геликаона.

Он помолчал.

— Ты слишком многого ожидаешь от двух людей, даже таких героев, как Гектор и Геликаон.

Царь набросился на него:

— Два таких человека, как они, стоят тысячи таких, как вы! Я вас презираю, всех вас, спорщиков и пораженцев. Моя Гекуба предостерегала меня против таких, как вы. Помни прорицание, говорила она. Троя победит и будет стоять вечно.

Он снова устало откинулся на спинку трона и, казалось, на некоторое время глубоко задумался. Молчание все тянулось, и Банокл переступил с ноги на ногу — ему не терпелось уйти.

Когда Приам, наконец, заговорил, голос его стал резким и ворчливым.

— Где Андромаха? Приведите ее ко мне. Сегодня я ее еще не видел.

Полит впервые заговорил. Положив руку на плечо отца, он сказал очень ласково:

— Ее здесь нет, отец. Она на борту «Ксантоса» с Энеем. — Он бросил сердитый взгляд на Антифона и сказал: — Пойдем, отец, тебе нужно отдохнуть.

— Мне нужно выпить вина, — ответил старик, но неуверенно встал и позволил проводить себя обратно к каменной лестнице.

Антифон со вздохом сказал, повернувшись к Баноклу:

— Клянусь богом войны Аресом, надеюсь, Гектор скоро появится.

Наконец-то освободившись, Банокл поспешил выйти из мегарона, сел на ожидавшую его лошадь и галопом поскакал по городу. Для него открыли Скейские ворота, теперь запертые и днем и ночью, и он во весь опор помчался к улице Горшечников.

Сердце его было полно счастья. Он уже выбросил из головы все проблемы этого дня, забыл о тяжести командования и об ожидающих его завтра битвах — ему не терпелось увидеть Рыжую.

Банокл слетел с лошади, едва подскакав к своему дому, и только тут заметил, что вокруг маленького белого домика собралась толпа.

Его сосед, горшечник по имени Аластор, побежал к нему с бледным лицом.

— Банокл, друг мой…

Банокл схватил соседа спереди за тунику и огляделся, видя вокруг встревоженные лица, покрасневшие глаза женщин, следы слез на их щеках.

— Что случилось? — прогремел он и встряхнул Аластора. — Что, во имя Аида, происходит?!

— Твоя жена… — запинаясь, пробормотал тот.

Банокл отшвырнул его в сторону и ринулся в дом. Посреди главной комнаты на белой льняной простыне лежала Рыжая. Тело ее было обмыто и облачено в белое платье, но никто не смог скрыть голубого оттенка ее лица и темных синяков на шее.

Банокл упал с ней рядом, разум его отказывался верить в происходящее, мысли беспорядочно метались.

— Рыжая, — он взял ее за плечи и осторожно потряс. — Рыжая!

Но тело ее под его дрожащими руками было окоченевшим и холодным.

Банокл встал с белым от ярости лицом, и люди, толпившиеся вокруг, нервно отодвинулись.

— Что случилось? Ты, горшечник! Что произошло?

Банокл зловеще двинулся к перепуганному человеку.

— Это старый пекарь, друг мой, — ответил Аластор. — Тот, который делал ее любимые медовые пироги. Он задушил ее, Банокл, а потом перерезал себе ножом горло. Он вон там, — он показал в сторону двора. — Он сказал своей дочери, что любит Рыжую и не может без нее жить. Он собирался покинуть город и хотел, чтобы Рыжая отправилась с ним, но она отказалась. Он просил ее снова и снова, но она смеялась над ним…

Но Банокл уже не слушал. С мучительным ревом он бросился на мощеный двор и нашел там маленькое тело Кренио, лежащее на земле; в одной руке покойный крепко сжимал платье Рыжей, в другой — нож. Кровь пропитала землю вокруг его головы.