— Он мне не нужен! — запротестовал богатырь. — Я хочу, чтобы все было, как раньше.

— Ты хотел бы, чтобы мы погибли тогда, во Фракии?

— Что? Я имел в виду, что хочу… Я не знаю, чего хочу. Но не этого! Чума порази Гектора за то, что оставил меня за командующего!

— Гектор не смог бы взять фракийцев с собой в Трою. Ты знаешь, что случилось в прошлый раз, когда там были фракийцы.

— Что?

— Да я тебя умоляю! — огрызнулся Каллиадес. — Мы были с тобой там, в армии, которая туда вторглась! Троянские фракийцы восстали, присоединились к нам, и мы почти взяли город.

Банокл снова тяжело опустился на стул и вздохнул.

— Я сказал Рыжей, что здесь, в Дардании, зимой больше не будет битв. Так сколько еще проклятых армий Агамемнона ждет по ту сторону проливов?

— Очевидно, их будет больше, чем мы думали, — ответил Каллиадес. — Но зачем приходить зимой? С едой зимой туго, земли негостеприимны. Снег и проливные дожди сделают большую часть Фракии непроходимой. Приходить зимой нет смысла.

— Если это так, почему ты беспокоишься?

— Потому что Агамемнон не дурак. Он в прошлом брал города и возглавлял успешные набеги по всему западу. Мы с тобой участвовали во многих из его набегов. Здравый смысл говорит мне, что нападение на Трою нужно будет совместить с вторжением в Дарданию на севере и с большим переходом через гору Иду на юге. Только тогда он сможет привести свои флоты в Троянскую бухту. Но нападать здесь зимой, когда его армия оторвана от других? Даже если они успешно высадятся и двинутся на юг, можно будет получить подкрепление из Трои и уничтожить микенцев. Так о чем Агамемнон думает?

— Может, он потерял рассудок, — заметил Банокл.

Каллиадес покачал головой.

— Это было бы слишком хорошо. Но я боюсь, мы просто не видим его замысла.

Поздно ночью Каллиадес отправился на поиски Тудхалияса. Часовой направил его к укреплениям над Морскими воротами, где Каллиадес и нашел хеттского вождя, который смотрел на север, на освещенный луной Геллеспонт.

Внизу на берег было вытащено пять галер, их команды спали на песке. В лучшие дни моряки пришли бы наверх, в город, который цеплялся за полы крепости; пришли бы, чтоб выпить и заплатить за компанию шлюх. Но теперь город был заброшен, его жители бежали в глубь страны, подальше от войны.

Суда явились сюда за припасами, прежде чем вернуться к охране проливов.

Тудхалияс оглянулся на Каллиадеса, но не поздоровался с ним.

— Ты все еще злишься? — спросил Каллиадес.

— Я зол большую часть зимы, — ответил Тудхалияс. — И пока незаметно, чтобы зима подходила к концу. Но не отягощай себя заботами, Каллиадес. Мою ярость разжег не тот деревенский увалень.

— Тогда что?

Тудхалияс холодно улыбнулся:

— Слишком долго объяснять. Итак, зачем ты меня искал?

Каллиадес ответил не сразу. Тудхалияс был сыном царя, выросшим среди чужеземной знати. Каллиадес не имел опыта общения с такими людьми. Их манеры и обычаи были ему незнакомы. Он знал только, что хетт — гордый человек и в разговоре с ним нужно осторожно подбирать слова.

— Этой ночью вспыльчивость победила, — сказал, наконец, Каллиадес. — Я подумал: не стоит оставлять все, как есть, чтобы нанесенные раны гноились всю ночь.

— Ты принес его извинения?

Каллиадес покачал головой и мягко проговорил:

— Ему нет нужды извиняться. Ты первым нанес оскорбление.

В глазах хетта зажегся огонь злости.

— Ты ожидаешь, что я извинюсь?

— Нет. Банокл забудет о случившемся к утру. Это в его натуре. Он простой человек и не умеет таить зло. Все, что ты сказал, было достаточно правдиво. Я это знаю. Даже Банокл это знает. Но важно, чтобы мы оставили случившееся в прошлом.

— Если бы он был военачальником хеттов, — заметил Тудхалияс, — и один из его командиров стал говорить так, как говорил я, кликнули бы наемного убийцу, и командира вскоре не стало бы.

— К счастью, Банокл не хеттский военачальник. И если бы завтра случилась битва и тебе грозила бы смертельная опасность, Банокл проскакал бы сквозь огонь и смерть, чтобы тебя спасти. Такова уж его натура.

— Он уже это сделал, — признал Тудхалияс, и Каллиадес увидел, что гнев его начал угасать.

Хеттский царевич снова пристально посмотрел на море.

— Я никогда не любил Великое Зеленое, — заметил он. — Я не понимаю, почему люди стремятся плавать на хрупких деревянных судах. Вы, люди моря, для меня загадка.

— Я тоже никогда не любил море, — ответил Каллиадес, — но ведь моя жизнь была жизнью воина.

— Моя тоже. Мне было пятнадцать, у меня еще не росла борода, когда отец послал меня сражаться при Кадеше. С тех пор я всегда сражался против египтян, а теперь — против племен идоноев и фессалийцев, которые пришли сюда с микенцами. Мужчины всегда говорят об окончательной победе. Я никогда не видел ни одной.

— Я тоже, — согласился Каллиадес.

— И здесь мы ее тоже не увидим, — негромко проговорил Тудхалияс. — Враг придет снова. У меня теперь меньше трехсот человек, и около тридцати раненых. Фракийцев Банокла несколько сотен, а в придачу — две сотни дарданцев, большинство из которых новобранцы. Добавь к этому пятьдесят воинов Троянской конницы, которых оставил нам Гектор, — итого получится меньше тысячи человек, чтобы удержать Дарданию.

— Я послал к Приаму за подкреплением, — ответил Каллиадес, — но сомневаюсь, что нам пришлют больше горстки пехотинцев, потому что Гектор и Троянская конница сражаются сейчас на юге.

— Ты сможешь удерживать крепость несколько месяцев, — сказал Тудхалияс, — но в конце концов угроза голодной смерти вынудит тебя ее покинуть. Если враг придет со значительными силами, будет лучше, я думаю, оставить дарданцев здесь и отступить с боем к Трое. Тогда ты все-таки сможешь получить подкрепление и вернуться.

— Опасность этого в том, что нас могут обойти с флангов, а потом поймать на открытом месте, — заметил Каллиадес. — Если мы столкнемся с легковооруженными племенами, мы сможем пробиться. Но если Агамемнон пошлет микенские отряды, нас изрубят на куски.

— Они настолько хороши?

— Поверь мне, Тудхалияс, под солнцем нет пехотинцев лучше. Каждый из них ветеран, и они сражаются сомкнутым строем, по четыре или шесть рядов, сомкнув щиты. Вы, хетты, храбрые люди, но плетеные щиты не могут остановить тяжелых копий. И ваши узкие изогнутые мечи не могут пронзить бронзовые доспехи.

Их внимание привлек яркий свет, внезапно блеснувший на востоке. Каллиадес посмотрел туда и увидел падающую звезду, прочертившую след в ночном небе. Спустя несколько мгновений новые падающие звезды мелькнули у горизонта.

— Это предзнаменование, — сказал Тудхалияс, глядя на них. — Только хорошее или дурное?

— Такие огни были в небе в ночь перед тем, как мы разграбили Спарту, — ответил Каллиадес. — Для нас это оказалось хорошим предзнаменованием. Мы победили.

— В те дни ты был микенским воином, — заметил хетт. — Тогда, может быть, это хорошее предзнаменование для Микен.

Каллиадес выдавил улыбку.

— А может быть, это просто огни в небе.

— Может, — с сомнением отозвался Тудхадияс. — Говорят, Агамемнон — коварный враг. Это правда?

— Я служил ему почти всю свою воинскую жизнь. Он прекрасный стратег. Он выискивает слабости врага, а потом наносит удар в сердце. Никакой пощады. Никакой жалости.

— Тогда почему этот прекрасный стратег попусту губит жизни людей здесь зимой?

— Я сам задавал себе такой вопрос, — признался Каллиадес, покачав головой. — И не нашел на него ответа.

Хетт посмотрел на него.

— Может, ты задавал неправильный вопрос.

— А какой вопрос будет правильным?

— Он — человек риска или предпочитает осторожность?

Оба они помолчали. Потом хетт спросил:

— Дарданский флот собрался сейчас в Геллеспонте и наблюдает за вражескими флотами, так?

— Так.

— И Агамемнон ожидает, что мы сделаем именно это?