– Если хочешь знать, в чем тут дело, я тебе скажу, – продолжал Дональд. – Две недели назад шурин Фрэнсиса Джейми Камерон получил письмо от графа Гленкеннона. В письме говорилось, что будто бы в канцелярии обнаружены документы, подвергающие сомнению границы владений, пожалованных семейству Камерон еще сто лет назад. Гленкеннон настаивал на приезде Джейми в Эдинбург и писал, что не потерпит междоусобных столкновений из-за пограничных споров. Джейми, доверчивый простак, отправился в путь немедля, прихватив с собой двух своих сыновей – десяти и четырнадцати лет, – а также гостившего у него в то время друга, сэра Аллана Макгрегора. Они и не подозревали, какое черное коварство задумал твой отец.

Дональд замолчал и принялся задумчиво изучать свои руки, а Энн смотрела на него во все глаза, ничего не понимая.

– Не успели они пересечь границы владений Камерона, – продолжил Дональд, – как на них напали из засады наемники Гленкеннона. Шестеро негодяев поплатились жизнью, но в конце концов отряд Джейми был окружен и взят в плен. Лишь одному из них удалось скрыться, вот он-то и принес нам скорбную весть. Макгрегор и Камероны были захвачены в плен и отправлены в Эдинбург по ложному обвинению: будто бы это они напали из засады на людей Гленкеннона. Это вопиющая ложь, но с тех самых пор наших парней держат в тюрьме.

Он с такой силой ударил кулаком по столу, что посуда на подносе зазвенела.

– Гленкеннон не смеет открыто выступить против Фрэнсиса: здесь, в горах, Маклин признанный вождь, он пользуется всеобщим уважением. Все кланы объединились бы, и Гленкеннон получил бы такое восстание на свою голову, по сравнению с которым выступления католиков несколько лет назад показались бы ему детской забавой. – Дональд невесело рассмеялся. – Гленкеннон думает, что, угрожая Камеронам, сможет удержать Фрэнсиса в узде. Но мы ловко вырвали жало у этой змеи!

Энн в смятении уставилась на собеседника. Неудивительно, что опрометчивые слова, брошенные ею на дороге, вызвали у Маклина такой взрыв негодования. Если Дональд говорит правду, значит, у предводителя горцев есть веские основания ненавидеть ее отца… Она вдруг ощутила острый приступ стыда за фамилию, которую носила. Ей страшно было даже подумать о том, что ее отец замешан в столь низких и коварных интригах. Конечно, она всегда знала, что он человек черствый и холодный, но все-таки не ожидала от него подобной подлости.

– Значит, меня обменяют не на деньги, а на этих пленников… – медленно произнесла Энн. – А что будет, если мой отец решит, что пленники для него важнее?

На губах Дональда появилась мрачная улыбка.

– Вряд ли он так решит. Но в любом случае с тобой здесь будут обращаться вежливо. Ты родственница Иэна Макдоннелла, а Макдоннеллы и Маклины были союзниками на протяжении столетий. – Он помолчал, словно внезапно устыдившись своей болтливости. – Пойду-ка я, пожалуй, погляжу, что себе думает эта нерадивая служанка. Ей давно пора приготовить тебе ванну.

Подойдя к дверям, Дональд задержался и бросил на Энн проницательный взгляд с порога.

– Я хотел, чтобы ты знала правду, милая. Теперь суди сама, что мы за люди.

Дверь за ним закрылась, и Энн осталась наедине со своими невеселыми мыслями. «Всякую историю следует выслушать с двух сторон, прежде чем о ней судить», – напомнила она себе. И все же, что там ни говори, Дональд не походил на человека, распространяющего клевету. Возможно, Маклин не такой отъявленный злодей, как ей показалось вначале. Но в таком случае ее отец…

С тяжелым вздохом Энн закрыла глаза и приказала себе ни о чем не думать. Все равно после всего перенесенного в пути она не могла связно рассуждать. Сейчас не время выносить решения.

Не успела она перевести дух, как стук в дверь заставил ее вскочить на ноги. Стук возвестил о появлении седовласой, но крепкой женщины неопределенного возраста с охапкой самой разнообразной одежды в руках. Женщина бросила свою ношу на кровать, а тем временем четверо мужчин, нагруженные ведрами горячей воды для ванны, прошествовали мимо нее. Женщина явно привыкла повелевать: она отдавала распоряжения властным тоном, беспощадно ругая мужчин за медлительность и неуклюжесть, а те лишь добродушно усмехались в ответ, но не протестовали против сурового обращения. На Энн они поглядывали с любопытством, но вполне дружелюбно, один даже улыбнулся и кивнул напоследок, пока женщина выпроваживала их за порог.

– Все они до одного – олухи и чурбаны, но иметь с ними дело можно, надо только держать их в узде, – пояснила женщина, наконец повернувшись к Энн. Подбоченившись, она смерила ее испытующим взглядом проницательных серых глаз. – Бедная девочка! Я уж вижу, что эти парни с тобой обращались не так, как следует. Ну ничего, я задам Фрэнсису трепку за его грубость! Да ты, бедняжка, с ног валишься, как я погляжу, – добавила она, качая головой. – Иди-ка сюда, мы живо тебя окунем в эту теплую ванну, и ты сможешь хоть на время позабыть о своих горестях. Меня зовут Кэт, дитя мое, и уж я-то позабочусь, чтобы никто тебя в этом доме не обижал.

После долгих месяцев, проведенных в одиночестве, без участия и тепла, сердечная ласка этой старой женщины оказалась бальзамом, пролившимся на истосковавшуюся душу девушки. Она с благодарностью пошла навстречу Кэт. Комок подкатил у нее к горлу при воспоминании о верной Филиппе, в голосе которой всегда слышалась точно такая же материнская забота.

– Меня зовут Энн, – сказала она с робкой улыбкой.

– Я знаю, как тебя зовут, милая. Я твое имя слышала уже не раз, – ответила Кэт, помогая Энн поскорее освободиться от запыленной одежды и погрузиться в теплую воду, над которой поднимался пар. – Мы тут чуть с ума не посходили от беспокойства… ждали-то мы вас домой еще вчера вечером! Все ломали голову, никто не знал, в какие неприятности наш Фрэнсис впутался на этот раз.

Благополучно водворив свою подопечную в ванну, Кэт принялась рыться в грудах платьев и белья, при этом не умолкая ни на минуту.

Энн блаженствовала, наслаждаясь теплой водой и чувствуя, как постепенно уходят из тела боль и усталость. Даже ее беспорядочные мысли начали понемногу успокаиваться. Она вспомнила, какое суровое, грозное лицо было у Маклина, когда он, словно тисками, сжал ее плечи, но при этом вовсе не сделал ей больно. Даже в страшном гневе он не сделал ей больно…

Энн тряхнула головой и взяла кусок мыла, который протягивала ей Кэт. До нее донесся головокружительный аромат цветов, и ее мысли сразу же приняли иное направление. Итак, сэра Фрэнсиса Маклина окружает множество женщин, жаждущих его внимания… Откуда, например, взялось это мыло? Может, это любимый сорт покойной леди Маклин? А что, если в доме недавно была другая леди, отдавшая предпочтение именно этому волнующему запаху?..

Размышления о Маклине принесли Энн мало пользы: прошло целых три дня, прежде чем она увидела его снова. Все это время она сидела в своей комнате взаперти, хотя ей очень хотелось выйти на свежий воздух и насладиться теплым весенним солнцем, манившим сквозь узкое окно.

Чтобы племянница не скучала, Иэн Макдоннелл проводил с ней много часов подряд, щедро угощая историями о детстве ее матери. Энн жадно ловила каждое слово. За эти дни она узнала о своих родственниках-Макдоннеллах куда больше, чем ей когда-либо рассказывала мать.

Сама Энн в свою очередь рассказывала о своем детстве в Англии, благоразумно останавливаясь лишь на тех счастливых временах, когда ее отца не было дома, но наконец не выдержала.

– Мама часто тосковала по дому, – тихо сказала она. – Почему вы ее ни разу не навестили? Даже письма и то не написали…

Губы Иэна сжались, лицо осунулось и как будто вдруг состарилось на десять лет, на нем заметно проступили морщины.

– Это случилось не по моей воле, девочка, – вздохнул он, твердо выдержав ее взгляд. – Гленкеннон заставил Мэри порвать все связи с родными, когда увез ее в Англию. Я все равно ей писал, а однажды даже предпринял попытку увидеться с ней – и чуть было не лишился головы в награду за свои труды. Этот ублюдок пригрозил… – Он оборвал себя на полуслове и поглядел на Энн как-то странно. – Ну ладно, милая, это все дело прошлое – было да быльем поросло. Вряд ли твоя матушка была бы мне благодарна за то, что я вытащил на свет божий неприятные воспоминания. – Иэн отвел глаза. – Поверь мне, Мэри знала, что я молчу не по собственной воле.