Он предстал перед ними. Мгновение, которого он так долго ждал, наконец наступило. Он молитвенно сжал руки, незаметно положив большой палец правой руки на левое запястье. Пульс не участился. Все шло как надо. Когда-нибудь к этой церкви потянутся толпы пилигримов. Настал час возвращения первых христиан, погибших в римских катакомбах. Время падших ангелов позади. Вера, спавшая так долго, отравленная вера, погруженная в наркотический сон лжепророками и падшими ангелами, снова пробуждается к жизни.

Он говорил о перелетных птицах. У человека нет крыльев, говорил он, но все равно он может перемещаться на большие расстояния, как если бы он летал. Мы долго отсутствовали, говорил он. Нам пришлось зимовать в беспросветной тьме, воцарившейся над Землей. Но свет не угасал никогда, нам удалось сохранить его даже в этой тьме, мы видим, что он теплится, что он не угас, мы знаем, что истина прячется в самых темных, в самых глубоких пещерах. Мы вернулись. Они были первой стаей перелетных птиц, вернувшихся домой. Скоро за ними последуют другие. Небо станет темным от птичьих стай, и ничто не сможет им помешать. На земле возродится Царство Божие. Их ждут месяцы, может быть, годы, может быть, десятилетия священной войны. Божие царство должно строиться изнутри, и первым шагом станет изобличение предателей, собирающихся в храмах. Они уничтожат все эти вертепы безбожия и начнут все сначала. Скоро начнется война со лжебогами, захватившими мир. Время пришло, пора сделать первый шаг.

Они дождались рассвета в церкви. В эти последние мгновения уходящей эпохи Тургейр стоял снаружи, одинокий страж, подумал Эрик, воин святого войска. Когда на востоке забрезжила первая серая полоска, Тургейр вновь появился в церкви. Он собрал маски и сложил их в сундучок.

Восьмое сентября — заранее намеченный им день. На это тоже был сон. Он видел себя на какой-то брошенной фабрике, на полу лужи после дождя и мертвые листья. На стене — календарь. Когда он проснулся, он вспомнил, что на календаре значилась дата — восьмое сентября. В этот день кончается старая и начинается новая эпоха.

Он смотрел на бледные сосредоточенные лица. Все глаза направлены на меня, подумал он. Во мне они видят то, что я в минуты греховного заблуждения видел в Джиме Джонсе. Разница только в том, что я и в самом деле тот, за кого себя выдаю. Я — избранный вождь. Он всматривался в лица, ища признаки сомнения. Их не было.

Он сделал шаг вперед и начал говорить.

— Настало время штурма. Перелетные птицы вернулись. Я думаю, мы не увидимся до того дня, когда вы выполните свое великое предназначение. Но сегодня ночью мне было откровение — необходима еще одна жертва. Когда мы встретимся в следующий раз, умрет еще один грешник.

Он взял канат и поднял его над головой.

— Мы знаем, что от нас требуется, — продолжил Эрик. — В древних книгах написано — око за око, зуб за зуб. Те, кто убивает, должны умереть. Среди нас нет места сомнению. Стальное дыхание Господа требует твердости и от нас. Мы словно змеи, просыпающиеся после долгой зимней спячки. Мы словно ящерицы, прячущиеся в скалах и меняющие свой цвет, когда им угрожает опасность. Ничем иным, кроме твердости и преданности, нам не победить пустоту, заполнившую людские души. Великая Тьма, времена распада и бессилия наконец-то позади.

Он замолчал. Они поняли. Они встали в ряд на колени. Он шел и прикасался рукой к их склоненным головам. Потом он знаком приказал им подняться. Они хором произнесли святые слова — он говорил им, что услышал их от Господа в очередном откровении. Им не надо было знать правду — эти слова он вычитал когда-то в юности. Или, может быть, ему все же приснились эти строки? Он не знал, да это и не было важно.

Мы на крыльях свободы взлетаем, прощаясь с землей,

Чтобы слиться с Создателем, стать его светом и тьмой.

И они покинули церковь, заперли двери и погрузились в автобус. Женщина, пришедшая убираться в церкви, даже не заметила, что там кто-то побывал.

Линда проснулась от телефонного звонка. Покосилась на будильник — без четверти шесть.

В ванной громыхал отец — он уже встал. Наверняка не слышит, подумала Линда, помчалась в кухню и схватила трубку.

— Могу я поговорить с полицейским Валландером? Я правильно звоню?

— Кто его спрашивает?

— Он может трубку взять или нет? — Женщина говорила с легкой сконскои картавостью, очень изысканно. Вряд ли это была уборщица из полиции.

— Он сейчас занят. Что ему передать?

— Анита Тадеман из Раннесхольма.

— Мы встречались. Я его дочь.

Анита Тадеман не обратила внимания на ее слова.

— Когда с ним можно поговорить?

— Как только он выйдет из ванной.

— Это очень важно.

Линда записала ее номер и поставила воду для кофе. Когда отец появился в кухне, вода уже вскипела. Он был так занят собственными мыслями, что даже не удивился, увидев ее в кухне в такую рань.

— Звонила Анита Тадеман. Сказала, что это очень важно.

Он посмотрел на часы:

— Наверняка важно. По пустякам так рано не звонят.

Она набрала номер и передала ему трубку.

Пока он разговаривал с Анитой, Линда обшарила весь шкаф, пока не убедилась, что кофе в доме нет.

Отец положил трубку. Линда уловила из разговора, что они договаривались о встрече.

— Что она хотела?

— Встретиться.

— Зачем?

— Чтобы рассказать что-то, что она слышала от родственника. У того дом в окрестностях Раннесхольма. Она не хотела говорить по телефону и пригласила меня в замок. Слишком, видите ли, голубых кровей, чтобы приехать в полицию. Ну, тут уж и я взбрыкнул. Ты слышала?

— Нет.

Он что-то пробурчал и начал искать кофе.

— Кофе нет, — сказала Линда.

— Неужели кроме меня некому проследить, чтобы в доме был кофе?

Линда вспылила:

— Знал бы ты, как я мечтаю отсюда убраться! Никогда сюда не вернусь!

Он поднял руки, извиняясь.

— Может быть, так и лучше. Родители и дети не должны все время тереться друг о друга. Но у нас нет времени препираться — ни у тебя, ни у меня.

Они выпили чаю, листая газеты, но ни тот, ни другой не могли сосредоточиться на чтении.

— Я хочу, чтобы ты поехала со мной. Одевайся. Лучше, если ты будешь на подхвате.

Линда быстро приняла душ и оделась, но, когда она вышла из спальни, он уже ушел. На полях газеты было коряво написано, что он очень торопится. Он так же нетерпелив, как и я, подумала Линда.

Она посмотрела в окно — было по-прежнему очень тепло, двадцать два градуса. Шел мелкий дождь. Она побежала в полицию. Как будто в школу, решила она. Вечно боишься опоздать.

Отец говорил по телефону. Он знаком пригласил ее зайти. Она села на стул для посетителей. Фарфоровые осколки по-прежнему лежали на столе. Он положил трубку.

— Пойдем.

Они зашли в кабинет Стефана. Анн-Бритт стояла прислонившись к стене с чашкой кофе в руке. Первый раз она, кажется, заметила, что Линда тоже здесь. Кто-то ей, наверное, что-то сказал. Отец? Вряд ли. Скорее всего, Стефан.

— Где Мартинссон? — спросила Анн-Бритт.

— Только что звонил, — сказал Курт Валландер. — У него заболел ребенок, он немного опоздает. Но я попросил его посидеть на телефоне и побольше разузнать насчет этой Сильви Расмуссен.

— Насчет кого? — удивилась Анн-Бритт.

— Что мы здесь теснимся? Пошли в комнату для совещаний, — сказал Валландер. — А где Нюберг?

— Все еще возится с этими церквами.

— Интересно, что он там хочет найти?

Последние слова принадлежали Анн-Бритт Хёглунд. Линда догадывалась, что она из тех, кто ждет не дождется, когда же Нюберг уйдет на пенсию.

Совещание заняло три часа и десять минут. Наконец кто-то постучал в дверь и сказал, что Анита Тадеман спрашивает Курта Валландера. Линда не могла понять, завершена оперативка или нет. Но никто не удивился и не выказал недовольства, когда отец поднялся. Проходя мимо Линды, он остановился.