— А ты как считаешь?

Он отодвинул тарелку.

— Что-то в этом деле мне не нравится. Но я могу и ошибиться.

— А что именно тебе не нравится?

— Есть люди, которые не должны исчезать. И если с ними это все же происходит, значит, что-то случилось. О таких вещах не пишут в учебниках, это я знаю из опыта.

Он поднялся и включил кофеварку.

— Лет десять назад вдруг исчезла женщина, квартирный маклер. Может, помнишь? Даже если помнишь… в общем, она была очень религиозной, принадлежала к какой-то евангельской церкви, у нее были маленькие дети. И когда муж пришел и заявил, что она пропала, я сразу понял, что это не пустяки. Так оно и было. Ее убили.

— Биргитта Медберг — вдова, у нее нет маленьких детей, и вряд ли она особо религиозна. Можешь себе вообразить, что эта толстуха, ее дочка, во что-нибудь верит?

— Верующим может быть кто угодно. И ты в том числе. Но речь-то не об этом. Я говорю о непредвиденных случаях, когда не знаешь, за что ухватиться.

Линда рассказала о своем визите к Анне. Она не упустила ни одной мелочи. Отец глядел на нее с возрастающим недовольством.

— Тебе не следует этим заниматься, — сказал он, когда Линда замолчала. — Если что-то и случилось, это дело полиции и прокуратуры.

— Ну и что? Я тоже полиция.

— Ты аспирант, ты будешь работать в охране порядка, ты будешь следить за тем, чтобы все было более или менее спокойно — на улицах, площадях да еще в этих маленьких прелестных деревушках в Сконе.

— Все равно, мне кажется очень странным, что она исчезла.

Курт Валландер отнес тарелку и чашку из-под кофе в мойку.

— Если кажется странным, заяви в полицию.

Он вышел из кухни, и Линда услышала, как он включил телевизор. Ее взбесил его ироничный тон — наверное, потому, что он прав, подумала она.

Она еще некоторое время сидела в кухне и дулась, прежде чем решила продолжить разговор. Он сидел в кресле и спал. Когда он захрапел, она ткнула его в бок. Он вздрогнул и вздернул руки, защищаясь словно от нападения. И я бы так же всполошилась, подумала Линда. Вот и еще одно сходство. Он скрылся в ванной, потом пошел в спальню и лег. Линда еще какое-то время смотрела кино, толком не понимая, в чем заключается интрига. Около полуночи она тоже пошла спать. Ей почти сразу приснился Герман Мбойя. Он теперь в Кении, и у него собственная практика в Найроби.

Вдруг зазвонил мобильник. Он лежал около ночника. Она ответила, глянув на часы — четверть четвертого. Молчание. Она слышала только чье-то прерывистое дыхание. Потом связь прервалась. Теперь Линда была уверена. Кто бы это ни был, звонок как-то связан с Анной. Она приняла сообщение, состоящее из нескольких вдохов и выдохов, без слов. Но сообщение было важным.

Спать она уже больше не могла. Отец встал в четверть седьмого. Она слышала, как он плещется в душе. Когда он начал греметь посудой в кухне, она встала. Он удивился, что она не спит и уже одета.

— Я еду с тобой в полицию.

— Что случилось?

— Я подумала над тем, что ты вчера сказал. Что, если я тревожусь, надо заявить в полицию. Так и сделаю. Поеду с тобой в отделение и сделаю заявление об исчезновении Анны Вестин. Мне кажется, что все это очень серьезно.

Линда никогда не знала заранее, когда у отца случится очередной приступ ярости. Она помнила с детства, как и она, и мать пугались до полусмерти, а дед, наоборот, пожимал плечами или точно также рявкал в ответ. Она помнила свою тревогу, когда у отца вдруг выступало красное пятно на лбу, прямо между бровями… но это был уже поздний симптом, тогда его уже было не остановить.

А сегодня утром, решив перевести дело об исчезновении Анны на официальные рельсы, Линда такой реакции и ожидала. Для начала отец швырнул на пол пачку салфеток. Это получилось довольно комично, поскольку салфетки в силу своего малого веса не грохнулись на пол, как он, очевидно, рассчитывал, а, порхая, словно бабочки, медленно опустились вниз. Но Линда все равно сразу ощутила тот же самый страх. Мгновенно вспомнились преследовавшие ее в детстве кошмары — она просыпалась в холодном поту, потому что во сне отец, только что улыбавшийся ей доброй и дружеской улыбкой, вдруг превращался в разъяренного зверя. А мать, Мона как-то раз, уже после развода, сказала: Он сам даже не представляет, какой это ужас — вдруг, ни с того ни с сего беспричинная вспышка, момент, когда ее меньше всего ожидаешь. И дальше: Посмотреть со стороны — эдакий широкоплечий славный парень и толковый полицейский, хоть и немножко себе на уме. И если он на работе позволяет себе рычать, то для этого всегда есть основания. А дома он распускается, превращается в сущего террориста, и я его не просто боюсь, я его ненавижу.

Она вспомнила эти слова Моны, глядя на своего здоровенного отца. Вот — швырнул салфетки. Он все еще не успокоился.

— Почему ты не слушаешь, что я тебе говорю? Как ты можешь стать хорошим полицейским, если видишь преступление даже в том, что твоя подруга не снимает телефонную трубку?

— Это вовсе не так.

На столе еще оставалось несколько салфеток, и они тоже полетели на пол. Как младенец, подумала Линда, который сбрасывает со стола надоевшую еду.

— Не перебивай меня! Чему вас там учили, в Стокгольме?

— Меня учили относиться ко всему серьезно. Чему научились все остальные, я сказать не могу.

— Ты станешь посмешищем.

— Значит, стану.

Вспышка прошла так же быстро, как и началась. По щеке отца стекали капли пота. Это еще ничего, подумала Линда. Во-первых, все быстро прошло, во-вторых, не так бурно, как раньше. Либо он все-таки меня опасается, либо стареет. А сейчас наверняка попросит прощения.

— Я прошу прощения.

Линда не ответила. Она демонстративно подбирала с пола салфетки. Только выкинув их в ведро, она заметила, как у нее бьется сердце. Я никогда не перестану бояться этих припадков, подумала она.

Отец сел на стул. Вид у него был очень несчастный.

— Сам не знаю, какая муха меня укусила.

Линда внимательно посмотрела на него, выжидая, когда глаза их встретятся, чтобы сказать то, что она собиралась.

— И я не знаю. Но что я точно знаю — тебе нужна женщина, чтобы трахаться.

Он вздрогнул, как будто она дала ему пощечину, и густо покраснел. Линда подошла и дружески потрепала его по щеке:

— Ты и сам знаешь, что я права. И, чтобы тебя не смущать, пойду в полицию пешком. Ты можешь ехать один.

— Я и сам хотел прогуляться.

— Завтра прогуляешься. Мне не нравится, когда ты орешь. Хочется побыть одной.

Отец, понурив голову, скрылся в дверях. Линда почувствовала, что вспотела, сменила блузку и уже начала сомневаться, стоит ли заявлять в полицию. Она вышла из дому, так и не приняв никакого решения.

По-прежнему дул холодный порывистый ветер, хотя солнце сияло вовсю. Линда стояла на Мариагатан, не зная, что предпринять. Она всегда гордилась, что умеет легко принимать решения. Но в присутствии отца ее решимость увядала. Она со злостью подумала, что скоро наконец получит долгожданную квартиру в одном из домов за церковью Св. Марии. Не вечно же ей жить с отцом. Она отбросила сомнения и твердым шагом пошла по направлению к полиции. Если с Анной что-то случилось, она никогда себе не простит, если не сделает все, что в ее силах. В таком случае ее полицейская карьера закончилась бы, не успев начаться.

Она проходила мимо Народного парка. Как-то, когда она была маленькой, они были здесь с отцом. Было воскресенье, скорее всего, в самом начале лета. Они смотрели на фокусника, достающего золотые монетки из ушей собравшейся вокруг него ребятни. Но картинка имела предысторию — это она помнила совершенно ясно. Она в тот день проснулась от голосов родителей. Они ссорились. Голоса становились то тише, то громче, речь шла о деньгах, которых вечно нет, потому что они расходуются неразумно. Вдруг Мона вскрикнула и заплакала. Линда, на цыпочках прокравшись из спальни и приоткрыв дверь в гостиную, увидела, что у матери из носа течет кровь. Отец, красный как свекла, стоял у окна. Она тут же поняла, что он ударил мать. Из-за денег, которых нет.