— Там еще одна церковь горит, — получила она ответ. — Френнестад. Там еще и труп.

— А что случилось?

— Можно исходить из того, что обе церкви подожгли намеренно. Не бывает такого, чтобы загорелись две церкви одновременно. А что случилось во Френнестаде, мы толком не знаем. Но труп там есть.

Она вернулась к машине и поехала во Френнестад. Там, как и в Хурупе, пожар был виден издалека. Церкви горят, когда война, подумала она. А тут — в мирное время, мирным сентябрьским вечером полыхают сразу две церкви. Может быть, страну оккупировали невидимые враги? Эту глубокую мысль ей не удалось додумать до конца. Дорога была запружена машинами. Наконец она увидела отца в отблесках пламени и остановилась. Он разговаривал с пожарным, держа что-то в руке, но что именно, разглядеть она не могла. Пожарный шланг? Она подошла поближе. Теперь она видела — в руке у него был канат.

Рядом с ней какой-то человек возбужденно говорил по мобильнику. Он пытался описать происходящее кому-то, очевидно, пьяному или не успевшему проснуться. Линда навострила уши, когда он сказал что-то о том, что в церкви найден труп. «Женщина. Из Трусы. Возможно, из Трусы. Почему она из Трусы? Откуда мне знать? Кто-то слышал, как один из полицейских передавал на нее данные. Харриет из Трусы». Разговор прервался.

— Там кто-то погиб? — спросила Линда.

Она знала, что истинный швед изменяет своей обычной сдержанности только в двух случаях: если город завалило снегом или случилось какое-то несчастье.

— Нашли мертвеца у алтаря.

— Из Трусы?

— Я так слышал. Может быть, и нет. Хотя если посреди ночи лежит человек в церкви, значит, его убили. Или самоубийство. Люди стали странными в последнее время.

Линда вдруг ощутила себя гиеной, охотницей за падалью, с упоением подглядывающей за чужим несчастьем.

Нюберг направился к церкви. Вид у него был, как всегда, кислый и раздраженный. Но и отец, и Мартинссон очень высоко ценили его как профессионала. Ему скоро на пенсию, и Мартинссон все время повторял, что вряд ли они найдут кого-то такого же уровня.

— Думаю, вам стоит на это взглянуть, — сказал он, протягивая руку.

На ладони лежал маленький кулон. Валландер полез за очками и сломал дужку. Он чертыхнулся и поднес очки к глазам, придерживая их рукой.

— Башмачок? Кулон в виде башмачка.

— Он был у нее на шее, — сказал Нюберг. — Или, вернее, был до убийства. Когда канат затягивали, замочек открылся. Кулон лежал рядом с блузкой. Врач нашел.

Мартинссон взял у Валландера кулон и повернулся к свету.

— Странная идея для кулона — башмак.

— А может быть, это след, — сказал Нюберг, — или подметка. Я как-то видел кулон в форме морковки. С бриллиантовым хвостиком. Каких только украшений не делают. Эта самая морковка стоила четыреста тысяч.

— Может помочь при идентификации, — сказал Курт Валландер. — Сейчас это самое важное.

Нюберг отошел в угол кладбища и тут же затеял свару с каким-то фотографом, снимающим горящую церковь. Валландер и Мартинссон остановились у заграждения, и тут они увидели Линду. Курт Валландер жестом подозвал ее.

— Значит, не могла усидеть, — сказал он. — Ну что ж, тогда присоединяйся.

— Что удалось узнать?

— Мы сами не знаем, что ищем, — медленно сказал Курт Валландер, — но что я знаю точно, так это то, что ни та, ни другая церковь не загорелись сами по себе.

— Сейчас пытаются установить, кто она — Харриет Болсон, — сказал Мартинссон. — Они позвонят сразу, как только что-нибудь прояснится.

— Я пытаюсь понять всю эту историю с канатом, — сказал Валландер. — Почему в церкви? И почему американка? Что все это значит?

— Несколько человек, минимум трое, но, скорее всего, больше, приходят поздно вечером в церковь, — сказал Мартинссон.

Курт Валландер прервал его:

— Почему больше? Двое убийц и одна убитая. Разве этого мало?

— Может, и достаточно. Я не уверен. Я поэтому и сказал — как минимум трое. Но может быть, и больше. Даже намного больше. Двери открыты ключом. Существует только два ключа от церкви, один у священника, другой — у старосты, у того, что упал в обморок. Оба ключа на месте. Значит, кто-то пользуется очень хорошей отмычкой либо просто-напросто имеет дубликат ключа.

Мартинссон помолчал.

— Какое-то общество, — продолжил он, — выбрало эту церковь для казни женщины по имени Харриет Болсон. Провинилась ли она в чем-то перед ними? Или это какое-то религиозное жертвоприношение? Кто они — сатанисты? Или еще какие-нибудь умалишенные? Мы пока не знаем.

— И еще одно, — сказал Валландер. — Эта бумажка, что я на ней нашел. Почему все остальное исчезло, а эта записка осталась?

— Может быть, они хотят, что мы ее идентифицировали. Это своего рода послание.

— Надо подтвердить как можно быстрее, что это именно она, — сказал Валландер. — Если она хотя бы раз была у зубного врача в этой стране, то мы узнаем, кто она.

— Этим занимаются, — сухо произнес Мартинссон, и Валландер понял, что он обиделся.

— Я тебя ни в чем не упрекаю. Какие получены сведения?

— Пока никаких.

— Надо всем вдолбить, насколько это важно.

— Я попросил вмешаться Стокгольм. Там у них есть один свирепый парень — может навести страх на кого угодно, хоть на директора ЦРУ.

— Это кто такой?

— Ты что, никогда не слышал о Тобиасе Яльмарссоне?

— Может быть. Лишь бы он понимал, что это как раз тот случай, когда и надо быть свирепым.

— Будем надеяться. И еще одно: кто-нибудь когда-нибудь видел украшение, изображающее башмак? Или сандалию? — Он покачал головой и пошел прочь.

Линда замерла — не ослышалась ли она?

— Что он сказал? Что вы нашли?

— Записку с именем и адресом?

— Нет, еще что-то.

— Кулон.

— Похожий на что?

— На след ноги.

— Он не так сказал.

— Башмак. А почему ты спрашиваешь?

Она не обратила внимание на его вопрос.

— Какой башмак?

— Может быть, сандалию.

Языки пламени то и дело взмывали в небо — ветер налетал порывами.

— Думаю, стоит тебе напомнить, что отец Анны перед своим исчезновением занимался тем, что делал сандалии. Вот и все.

Он не сразу понял, потом задумчиво наклонил голову.

— Хорошо, — сказал он. — Очень хорошо. Может быть, это куда-нибудь нас и приведет. Вопрос только куда.

Курт Валландер попытался отправить Линду домой спать, но она настояла, чтобы ей разрешили остаться. Она подремала пару часов на заднем сиденье и проснулась от того, что он настойчиво стучал в окно. Никогда он не научится этому искусству — будить людей ласково, подумала она. Начинает молотить в окно или за плечо трясти так, что рука чуть не отваливается. Он не будит человека, он выдергивает его из сна, как морковку.

Линда вышла из машины и поежилась — было довольно прохладно. На поле лежали клочья тумана. Церковь догорела, от нее остались только зияющие провалами окон закопченные стены. Густой дым все еще валил из-под рухнувшей кровли. Люди, похоже, никуда не уходили — они молча смотрели на то, что осталось от их церкви. Линда заметила старика, медленно отирающего сажу с могильного камня, и подумала, что эту картину она вряд ли забудет. Большинство пожарных уехали, остались только несколько человек, занимавшихся ликвидацией последних очагов возгорания. Мартинссона тоже уже не было — вместо него приехал Стефан Линдман. Он протянул ей бумажный стаканчик с кофе. Отец вышел за заграждение и беседовал с каким-то журналистом.

— Пейзаж здесь совсем другой, чем, скажем, в Вестеръётланде или Херьедалене, — сказал он. — Как будто Швеция здесь кончается. Сползает в море и исчезает. И вся эта глина, туман… Так странно. Что ж, попытаемся найти свое место и в чуждом пейзаже.

Линда пробормотала что-то невнятное. Туман как туман, глина как глина, подумаешь.

— Что насчет этой женщины? — вслух спросила она.

— Ждем ответа из США. Уже ясно, что она не гражданка Швеции.