ОТДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ ЭКСТРАВАГАНТНОСТИ МОДЫ Часто говорят о тирании моды. Но она особенно дает себя чувствовать в смутные времена, когда тот или иной костюм становится доказательством «гражданской добродетели», и всякий, кто не носит этого костюма, является уже «подозрительным». Понятно, как легко, вступая на подобный скользкий путь, впасть в чрезвычайные крайности. Как и все виды умственной ненормальности, безумие моды также заразительно и подражательно.[256] Можно даже сказать, что в этой сфере, чем более какое-нибудь изощрение расходится со здравым смыслом, тем скорее оно прививается и распространяется. Довольно для примера привести хотя бы успех, который, благодаря герцогине Шартрской, приобрели при Людовике XVI и Марии-Антуанетте головные уборы, известные под именем «сентиментальных пуфов».[257] Они состояли из целой коллекции вещей, напоминавших интересное событие или любимых людей: жена моряка нагромождала на голову модель фрегата с развернутыми парусами; жена военного нацепляла целую крепость и прикалывала еще к волосам шпагу и крест Св. Людовика; иные украшали себе голову пятью-семью куклами, по числу своих детей. Герцогиня Лозэн появилась однажды у маркизы дю Деффан с пуфом, представлявшим целый рельефный пейзаж: волнующееся море, плавающих у его берегов уток и охотника, прицеливающегося в них; увенчивала этот пуф мельница, у которой мельничиха кокетничала с аббатом, а внизу из-за уха виднелся мельник, ведущий осла. Трудно себе вообразить, что представлял даже простой чепец того времени: «В глубине, на кресле, сидела женщина с грудным младенцем, изображающим герцога Валуа (Луи-Филиппа). Направо сидел попугай, любимая птица принцессы, и клевал вишни, налево виднелся маленький негр, также ее любимец. Свободные места были убраны пучками волос ее мужа, герцога Шартрского, ее отца, герцога Пантьеврского и ее свекра, герцога Орлеанского. Таков был убор, которым в один прекрасный день принцесса „украсила“ себе голову. Чепцы — „пуфы“, чепцы — „английский парк“, „ветряная мельница“, „прекрасная курица“ и „фрегат Юнона“ были в особенно большом употреблении. В 1775 году, однажды летом, Мария-Антуанетта появилась в платье из темной шелковой тафты. „Это цвет блохи!“, — воскликнул король. И слово и моду, конечно, подхватили, и весь двор оделся в „цвет блохи“. Париж и провинция, натурально, спешили ему подражать.[258] Позднее в моду вошел серо-пепельный цвет, потому что волосы королевы были этого оттенка, и Марии-Антуанетте пришлось даже посылать пряди своих волос на гобеленовую и на лионские фабрики для образца, по которому вырабатывалась точная окраска материй. Когда после родов у королевы стали выпадать волосы, и она начала носить низкую прическу, и эта мода тотчас же привилась, и все дамы стали причесываться так же, что называлось причесываться „по-детски“ (а l'enfant). Связь моды с политикой начинается с 1787 года. В начале этого года стали носить жилеты „нотаблей“, как намек на собрание, в котором председательствовал сам король. На них Людовик XVI и изображался восседающим на троне, причем в левой руке он держал свиток с надписью: „золотой век“, а правой, как будто, шарил у себя в кармане. Это были уже, как видно, первые провозвестники карикатуры! Когда кардинал де Роган был арестован и заключен в Бастилию, то парижские модистки в насмешку над королевой придумали дамскую шляпу, прозванную „Калиостро“ или „Ожерелье Королевы“.[259] Так как она делалась из соломы цветов герба кардинала, то ее называли также шляпой „кардинала на соломе“ и, чтобы разжалобить публику, распространяли слух, что его преосвященству приходится спать в тюрьме на соломе. Шляпа кроме того украшалась ожерельем, напоминавшим знаменитое ожерелье Бёмэра и Бессанжа. Общественные классы с каждым днем начинают утрачивать прежние различия, и это тоже отражается на моде. Рыночные торговки или, как их звали прежде, „пуасардки“, становятся уже „дамами рынка“ и являются приветствовать королевскую чету в Версале не в прежних своих костюмах, а разодетыми в модные шелковые платья, в кружевах и бриллиантах. Это было почти накануне взятия Бастилии,[260] за два-три года до провозглашения „прав человека“.[261] После падения этого оплота самодержавных злоупотреблений, революция окончательно наложила свой отпечаток на современные моды. Женщины начинают носить чепцы „Бастилии“, забавное описание которых сохранилось для потомства в „Журнале роскоши и моды“; чепцы „гражданки“ и „трех объединенных сословий“.[262] Спустя еще некоторое время в женском гардеробе появились „неглиже патриотки“ и роскошный туалет „Конституции“. В „Журнале Моды и вкуса“ изображаются: важная дама в полосатом платье национальных цветов, монахиня, возвращенная в мир, в батистовом платье „весталки“ и в головном уборе „страстей господних“; патриотка в мундире из синего сукна, ставшего новым королевским цветом, и в черной поярковой шляпе с трехцветным шнуром и кокардой. Редактор журнала отмечает не без грусти, что женщины „уже давно не носят более ни панье, ни карманов, ни подкладок“. Прическа молодых людей становится очень простой; многие начинают стричься в кружок и вовсе не употребляют пудры… „Для наших париков нужна пудра, — писал Жан-Жак-Руссо — а у бедных поэтому не хватает хлеба“, и светские женщины отказались от пудры, на которую шла мука. Даже актрисы последовали вскоре их примеру, так как Парижу угрожал голод и ужасное всеобщее банкротство. Мода на короткие и гладкие волосы называлась революционной, так как, подобно платьям, и прически тоже были или патриотические или антиреволюционные. На аристократические балы и собрания кавалеры должны были еще являться причесанными „антиреволюционно“, т. е. в мелко завитых, крепированных волосах, заканчивающихся двумя полукруглыми буклями, причем волосы спускались на лоб и разделялись прямым пробором, начинающимся от маковки.[263] Начиная с 1790 года, роялистская молодежь, не последовавшая за принцами в Кобленц,[264] проявляла оппозиционное направление даже в костюме. Убежденные аристократы одевались только в черное, как бы нося траур по монархии. По словам одного современного журнала,[265] после костюма „полуобращенного“, состоявшего из пестрого сюртука с воротником другого, — яркого цвета, они стали носить открытые фраки, при „монархических“[266] жилетах, на которых часто бросались в глаза вышитые щитки с тремя королевскими лилиями под короной на белом поле.[267] Однако более значительные изменения в моде начались только в 1790 году, когда „рабы предрассудков, упорно продолжавшие носить на своих плечах и спинах позорные знаки холопства“, дают, наконец, при помощи „палочных ударов“ убедить себя, что и они тоже граждане и сыны отечества.[268] В этом году все внимание женщин отдано исключительно национальному мундиру, и в порыве патриотизма они переделывают даже свои шляпы на фасон касок.[269] Тогда же все модницы, принесшие на алтарь отечества всевозможные медальоны, цепочки, коробочки для мушек, ожерелья, серьги и вообще всякого рода драгоценности, начинают носить „рокамболи“ с конституционными бриллиантами», т. е. кольца с камнями Бастилии; появляются также гладкие «гражданские, или национальные» кольца, вроде обручальных, с синей и белой эмалью с золотом и с девизом: «Нация, Закон и Король»; затем следуют конституционные серьги из белого стекла под горный хрусталь, с одним выгравированным на них словом, резюмирующим все чувства: «Отечество». вернутьсяCf. Ле Бон. L'homme et les societes, t. II. Тард, Les lois de l'Imitation; Д-ра Вигуру и Жюкелье, La contagion mentale. вернутьсяМежду самыми известными пуфами царствования Людовика XVI один назывался «пуфом по случаю», так как был изобретен именно по случаю перемены царствования; другой назывался «пуфом оспопрививания». В первом, с левой стороны возвышался кипарис, обрамленный отделкой под названием «черной заботы»; у подножия был уложен креп, складки коего изображали корни; с правой стороны — большой сноп ржи лежал на роге изобилия, из которого сыпались винные ягоды, виноград, дыни и всякие фрукты, искусно сделанные из перьев. Все вместе должно было означать, что, хотя Людовик XV и оплакивался, но от нового царствования ожидается «изобилие плодов земных». Второй пуф был не менее искусен. Он состоял из восходящего солнца и оливкового дерева, отягченного плодами, вокруг которого извивалась змея, поддерживающая булаву, обвитую гирляндами цветов. Змея изображала медицину, палица — искусство, которым она поразила чудовище-оспу; восходящее солнце было эмблемой молодого короля, к которому обращались надежды французов, в оливковом дереве видели символ мира и кротости, овладевших душами народа после успеха этой еще малознакомой операции, которой подверглись король и принцы. (Граф Рейзе, «Modes et usages au temps de Marie-Antoinette», т. I, с. 139). Королева первая надела пуф оспопрививания, и вскоре ей стали подражать все придворные дамы. Такая прическа стоила десять луидоров. Парикмахерша Бертэн не успевала удовлетворять всех заказов. вернутьсяКишера. «Histoire du Custume en France». вернутьсяСкандальное дело, так называемое «об ожерелье королевы» разыгралось в 1744–1786 гг. Кардинал де Роган, влюбленный в Марию-Антуанетту и добиваясь ее взаимности, сделался жертвой смелого мошенничества со стороны некоей интриганки, графини де Ля Мотт. Последняя уверила его, что королева жаждала приобрести у ювелиров Бёмэра и Бассанжа ожерелье в 1.600.000 ливров, но что король отказал ей в этой сумме. Кардинал купил ожерелье и отдал его де Ля Мотт для передачи королеве. Ожерелье, конечно, исчезло. Между тем Роган не мог выплатить ювелирам в срок долга и дело раскрылось. Заключенный в Бастилию и преданный суду Парламента, де Роган был последним оправдан, но затем был сослан административным порядком из Парижа в глухую провинцию. Графиня де Ля Мотт была приговорена к телесному наказанию с наложением клейм и заключена в тюрьму Сальпетриер. Скандал, однако, отразился на королеве, которая была в этом деле ни при чем, но которую вообще народ не терпел. Пер. пер. вернутьсяПосле взятия Бастилии, пишет Спир-Блондель (Revue liberale, 1884 г.), мода завладела и этим великим событием, и старинная крепость, проданная на снос «подрядчику разрушения Бастилии» каменщику Палуа, стала изображаться на тарелках, обоях, мебели и т. д. Об этом свидетельствует, например, транспарант, изображавший это событие, о котором упоминают газеты того времени (Le Censeur des Journaux, июнь 1796 г.), и который выставлялся в одном окне на Гревской площади накануне всех уличных беспорядков. Однако, хотя патриотические сюжеты и эмблемы свободы уже начинали заменять игривые и легкомысленные затеи последних лет монархии, но все же общий стиль мебели и ее украшений оставался почти тот же. Резная работа на одном шкафе времен республики, хранящемся в музее Карнавалэ, действительно напоминает сильно время, когда прямые линии были еще в загоне, изящные панно на дверцах шкафа представляют резьбу закругленную и извивающуюся, — в общем, очень изящную. Влияние моды наблюдалось и в керамике. Фаянсовые печи, которые в то время играли немаловажную роль в убранстве комнат, значительно изменились, благодаря некоему Оливье, директору «республиканской гончарной фабрики», который сопровождал свои прейскуранты следующей рекламой: «Величайшее удовлетворение доставляет патриотам печь новейшей формы — в виде Бастилии. Это точное воспроизведение Бастилии с ее восемью башнями, воротами и т. д., окрашенная в натуральный цвет минеральной краской, закрепленной обжигом. Над крепостью возвышается пушка, украшенная у своего основания атрибутами свободы: колпаком, ядрами, цепями, петухами и барельефами; в совершенстве воспроизведены и не меняются от времени цвета чугуна, меди, мрамора и бронзы». Подобная монументальная печь, поднесенная этим печником Национальному конвенту, как сообщает Шамфлери, украшала манеж в то время, когда в нем заседал Конвент. вернуться«Декларация прав человека и гражданина». Такое наименование придало Учредительное собрание 1789 года главным положениям, которые были им приняты в качестве необходимых условий нормального гражданского общежития. Они заключали в себе следующие пункты. Политическое и социальное равенство всех граждан; уважение к собственности; верховнодержавие — нации; доступ всех граждан к общественным должностям; обязательное уважение и подчинение закону; свободное выражение народной воли; свобода совести, вероисповеданий и мнений, свобода слова и печати; равномерное распределение налогов, утвержденных народными представителями. Применительно к этим основным положениям, Учредительное собрание в ночь на 4-ое августа определило уничтожение дворянства, титулов, всех остававшихся еще феодальных привилегий и вообще всех установлений, посягающих на всеобщую свободу и равенство. — Прим. пер. вернуться«В 1790 г., Брифо, отец будущего академика, появился однажды на маскараде в бывшем якобинском монастыре в Дижоне в костюме „трех сословий“. Он был причесан, как аббат, с завитыми и напудренными буклями, с священнической скуфейкой (calotte) на голове и с брыжами на шее. Это изображало духовенство. Великолепный камзол из голубого бархата, расшитый галунами, жилет и шпага означали дворянство, и, наконец, простые штаны из серой саржи, холщевые онучи и деревянные башмаки представляли третье сословие. Оригинальный костюм имел огромный успех» (Клеман-Жанэн). вернутьсяLa Feuille du jour (июнь 1791 г.), сообщение Спир-Блонделя «L'art pendant la Revolution». вернутьсяГород в Рейнских провинциях, где в 1792 году роялисты организовали армию под начальством принца Конде. вернутьсяСторонники нового режима протестовали по своему. «Журнал Моды и вкуса» (июль 1790 г.) сообщает, что у каждого истинного патриота на камине стояли «гражданские часы» с атрибутами Свободы на мраморных или бронзовых колонках, изображавших федеративный алтарь на Марсовом поле. Судя по тому же сборнику, кровати «революции» были вскоре оставлены и заменены «патриотическими». «Вместо султанов из перьев, колонки стали увенчиваться фригийскими колпаками, надетыми на связки пик, что напоминало триумфальную арку, воздвигнутую на Марсовом поле в день Федерации». Другие патриоты предпочитали кровати «федерации» на четырех колонках, тоже в форме позолоченных связок пик, топоров и железных вил, поддерживавших полог. Что касается обивки комнат, то ее заменили раскрашенными бумажными обоями с эмблемами равенства и свободы, изделия республиканской фабрики Дюгурка, на площади Карусели, в бывшем отеле Лонгвиль. По словам «Листка объявлений» (Petites Affiches, август 1793 г.), фабрика в улице Сэн-Никэз, на Союзной площади, выпустила в это время в продажу таблицы с разными «гражданскими» надписями: Единство, Нераздельность республики, Свобода, Братство или Смерть. Эти таблицы прибивались над дверями у каждого гражданина. «Автор этих девизов», говорит иронически Болье в своих «Essais historiques», имеет право на сохранение его имени для потомства; это был гражданин Паш, тогдашний мэр Парижа, бывший перед тем министром. вернуться«На щегольских жилетах вышивались целые сцены охоты, уборки винограда, пасторали, сюжеты из военной и кавалерийской жизни, разные карикатуры, сцены из драм „Сумасшествие от любви“ или „Ричард–Львиное Сердце“. На пуговицах, которые были по меньшей мере в два дюйма в диаметре, помещались под стеклом миниатюрные портреты 12-ти цезарей в виде античных статуй, сцены из „Метаморфоз“ Овидия, ребусы, вензеля и даже коллекции цветов и насекомых» (Е. де Ля Бедольер, Histoire de la mode en France). вернутьсяБелье тоже следовало моде. Вот описание рубашки, которую носил в 1794 году какой-то высокопоставленный эльзасский чиновник. Она была сшита из крепкого пенькового холста, а жабо и манжеты были кисейные. Обшивки на рукавах украшались прекрасными вышивками, на правом рукаве было изображено: «смерть или свобода»; на левом — «в единении — сила». (Intermediaire, 1886 б. 674 стр.). Напомним кстати постановление Деба и Сен-Жюста от 5 брюмера II года: «Страсбургские гражданки приглашаются оставить немецкие моды, памятуя что у них французские сердца». В тот же день сотни старинных золотых и серебряных филигранных головных украшений были возложены на «алтарь отечества» и отправлены на Монетный двор. (Рёусс, La justice criminelle et la Police des moeurs а Strasburg, стр. 50). вернутьсяПридворные дамы очень редко прицепляли к своим чепцам кокарды всех трех цветов, большей частью, они носили только двуцветные кокарды — синие и красные, розовые и синие или белые и синие и если не присматриваться, то эти кокарды могли ввести в обман победителей Бастилии, а дамы были довольны тем, что все-таки не носят революционной «трехцветки». (Граф Рейзе, loc. cit). |
