Отложим пока в сторону дальнейшие комментарии и проследим окончательную судьбу несчастных останков, печальную одиссею которых мы описываем. В Тюльери стража не допустила народную орду ворваться во дворец. Тогда она направилась по улицам С.-Онорё, Ферронери, Верьер и Сицилийского короля и возвратилась обратно к пункту своего отправления — на Метельную улицу. Вероятно, в это время она и зашла в С.-Антуанское аббатство, чтобы поднести кровавый трофей госпоже Бово, бывшей настоятельницей аббатства и интимным другом принцессы. Но это еще не было ее последней остановкой. Один автор[52] утверждает, что он слышал от одного из своих родственников следующую ужасающую подробность. Он проходил С.-Антуанской улицей, по которой повсюду валялись груды трупов. Кровь текла по канавам, как дождевая вода. Чувствуя, что ему от ужаса становится дурно, он зашел в погребок и спросил стакан воды. Пока он пил, толпа убийц ворвалась туда же и потребовала вина. В руках у одного из чудовищ была только что отрубленная женская голова, великолепные белокурые волосы которой были обернуты у него вокруг руки. Чтобы выпить стакан, он положил голову на свинцовый прилавок кабака. Эта была голова принцессы Ламбаль. Выйдя отсюда, дикари побежали по направлению к Шателе, вероятно, с намерением избавиться от останков, сдав их в Морг. Но так как последний был закрыт, то они просто бросили их на соседнем дровяном дворе. Что касается собственно головы, то ее великолепная шевелюра еще украшала ее, когда чудовища задумали показать ей место, где она покончила свое земное существование. В их отвратительном бреду они воображали, что безжизненные останки жертвы могут еще чувствовать наносимые им оскорбления… Когда голову проносили в ворота тюрьмы, какой-то парикмахер с невообразимой ловкостью отрезал от нее волосы покойной. «Говорят, что некто Пэнтель воспользовался этим моментом для того, чтобы вырвать железное острие, на которое была насажена голова, и завернул ее в салфетку, которую принес с собой специально с этой целью; потом он, вместе товарищами пошел в Попэнкурскую секцию и заявил, что у него в узле находится мертвая голова, которую он просит оставить пока на кладбище „Quinze-Vingts“, а завтра он придет за ней с 2-мя другими товарищами, причем пожертвует 100 экю на бедных участка…». Полицейский комиссар участка распорядился похоронить эти бренные останки на кладбище Воспитательного дома.[53] Ознакомившись с ужасными подробностями умерщвления принцессы Ламбаль, мы попытаемся установить ниже истинные мотивы этого дикого преступления. Почему жертвой пала именно она, а не другие, невинность которых была может быть даже менее бесспорна? Мы указывали уже в начале настоящей главы, что доказательством преднамеренного убийства принцессы является перевод ее 3 сентября, одной из всех заключенных с нею придворных дам, из Малой Форс в Большую. «Это исключение заслуживает особого внимания», пишут авторы «Histoire parlementaire de la Revolution francaise»; «оно доказывает, что ее или хотели судить, считая виновной, или же хотели, по крайней мере, подвергнуть опасности — быть судимой» (т. XVII, стр. 417). Те же историки высказывают свои предположения и о главной причине этого убийства. Не может ли осуждение принцессы Ламбаль быть объяснено особенной ненавистью к ней со стороны народа? Здесь уместно вспомнить о разных, появлявшихся в это время брошюрах, в которых обличались нравы французской королевы. Госпожу Ламбаль в них тоже не щадили, выставляя ее подчас в роли едва ли не публичной женщины. Народ ничего этого не забыл и, конечно, в его глазах принцесса пользовалась уже давно скверной репутацией, которой в сущности, может быть, и не заслуживала. На нее обрушивалась вся ненависть, которую народная масса питала к королеве за, якобы, легкомысленное поведение, приписываемое ей стоустой молвой.[54]
По нашему мнению это и есть настоящая причина того исключения, жертвой коего пала Ламбаль, так как, по словам современников, «вообще, было условленно женщин пощадить» (Там же с. 415). Это мнение находит себе подтверждение и в тех неописуемых, полных самого дикого безобразия и распутства сценах, которые разыгрывались вокруг ее еще теплого трупа. Автор «Парижских картин» — Мерсье, относящийся весьма неблагосклонно ко всем «бывшим» (т. е. аристократам), не находит, однако, никакого оправдания этому «столь же гнусному, сколь и бесполезному» подвигу сентябрьской резни, так как и в глазах самой толпы, говорит он, единственным преступлением принцессы была ее искренняя привязанность к королеве. «В народных волнениях вообще принцесса не играла никогда никакой выдающейся роли; на нее не падало никакого подозрения и она, напротив, была известна всему народу своей обширной благотворительностью. Самые беспощадные журналисты, самые пылкие народные ораторы никогда не указывали на нее ни в своих статьях, ни в своих речах». Проводя такое суждение, Мерсье, по-видимому, однако, забывает содержание памфлетов, направленных против Марии-Антуанетты и обвинявших ее, между прочим, в склонности к противоестественному лесбийскому пороку. В этих брошюрах принцесса Ламбаль почти всегда упоминалась, как подруга и сообщница королевы по разврату.[55] Нельзя сомневаться, что это обвинение руководило многими из тех, которые гнусно надругались над ее трупом. Искали, впрочем, и другие причины кроме ее дружбы с Марией-Антуанеттой. Некоторые подозревали герцога Орлеанского в соучастии в убийстве своей свояченицы.[56] Иные говорили, что и Робеспьер играл в этой мрачной драме какую то зловещую роль, которая, однако, и по сие время остается окончательно не выясненной.[57] Необходимо ли теперь, когда мы установили роль, сыгранную главными виновниками в подготовке только что описанной нами драмы, распространяться о соучастниках этого преступления. Палачи[58] только исполнили полученный приказ, но, однако, утонченная жестокость и кровожадные излишества, которым нет ни имени, ни счета, должны без всякого сомнения падать всецело на совесть этих душегубов.[59] Их образу действий можно найти если не снисхождение, то хотя бы некоторое объяснение только в том кровавом опьянении, в том временном умопомрачении, которое психиатры определяют термином «садизма толпы», и несомненной наличности коего мученическая кончина несчастной принцессы Ламбаль служит одним из печальнейших, но и убедительнейших подтверждений. ГЛАВА IV ПАТРИОТИЧЕСКИЕ БИЧЕВАНИЯ От кровожадного садизма, примеры коего мы привели выше, необходимо перейти теперь к другим более умеренным проявлениям того же порока, несомненно менее зловредным для его жертв, чем уже описанные, но все же, по своей сущности, не только унижающим человеческое достоинство, но и весьма болезненным. Сюда относятся телесные наказания, весьма неумеренно применявшиеся в течение всего революционного периода. В этом отношении революция не выдумала ничего нового. Она наследовала этот обычай от прошлого режима и вместо того, чтобы отвергнуть это с негодованием, как отвратительный и несогласный с ее достоинством, напротив, дала ему едва ли не более обширное применение. У людей этой эпохи было странное представление о человеческом достоинстве. Они из гуманности вводят гильотину для сокращения мучений и упрощения исполнения приговоров и сохраняют в полной неприкосновенности самую обыкновенную и унизительную «порку», которую наравне с колодкой и позорным столбом следовало бы первым долгом сдать в архив дореформенного режима. вернутьсяМемуары барона Оберкирха, т. II, стр. 157. вернутьсяRevue retrospective, т. Ш, стр. 496. вернуться«При этом (избиении в тюрьме „Форс“) погибла только одна женщина, но мы должны сказать, что ее близкая связь с самым ожесточенным врагом нации, — королевой Марией-Антуанеттой, подругой которой она была во всех ее развлечениях, именно и объясняет и до известной степени даже оправдывает те зверства, жертвой коих она погибла». (La verite sur les evenemeuts du' 2 septembre соч. Мегэ де ла-Туш). Около того же времени, журналист Горза писал в своем летучем листке: «Близкие отношения г. Ламбаль к королеве и несколько фактов, относящихся к событиям 10-го августа, поставили ее в ряды жертв, павших в этот роковой день от руки сограждан». В другом месте этот же публицист, говоря о перебитых монахах Кармелитского ордена, сообщает: «между вещами, найденными на них и которым после их смерти была составлена опись, оказались маленькие бумажные образки, на которых в терновом венце, увенчанном крестом, были изображены два сердца, пронзенные стрелой, с надписью под ними: Сердца священные Спасите нас!». Очевидно это был какой то условный знак, нечто вроде талисмана, который носили на себе и госпожа Ламбаль и прочие придворные дамы; но у них это изображение было искусно вышито шелками на лоскутках разноцветного сукна. вернутьсяПрежде чем мы попытаемся осветить характер отношений, существовавших между принцессой Ламбаль и Марией-Антуанеттой, мы должны удостоверить, что королева действительно неоднократно оказывала принцессе знаки самой глубокой привязанности. Известно, что между вещами, найденными на принцессе в момент ее гибели, было золотое кольцо с медальном, закрывавшимся голубым вращающимся камнем; в медальоне хранилась прядка белокурых волос, перевязанных шнурком, с подписью сверху: «Поседели от горя». Кольцо это было подарено королевой своему другу во время пребывания принцессы в Ахене, после возвращения королевской семьи из Варенн. вернутьсяМаркиз Ферриер, завзятый противник герцога Орлеанского, который не щадит его в своих «Записках», высказывает по этому поводу следующее: «привязанность принцессы к королеве заставляла и якобинцев, и сторонников Филиппа Эгалите одинаково смотреть на нее, как на завзятого врага, от которого надо во что бы то ни стало избавиться. К этой причине присоединилась и личная корысть. Герцог Орлеанский выплачивал госпоже Ламбаль пожизненную ренту в 300.000 ливров. Банкротство, до которого он дошел благодаря своему безумному швырянию деньгами, в надежде привлечь страну на свою сторону, затрудняло для него выполнение этого обязательства, и он ухватился за первый удобный случай, чтобы избавиться от подобного расхода». Последняя часть этого тяжкого обвинения, пишет Фасси, основанная, впрочем, на весьма сомнительных сплетнях и слухах, отпадает сама собой, ввиду отсутствия со стороны герцога всяких прав на наследство после принцессы. Во время совершения преступления герцог и его жена, герцогиня, были в имущественном отношении разделены. Рента принцессы Ламбаль составляла едва 30.000 франков, следовавших ей притом из доходов не герцога, а ее сестры, герцогини Орлеанской. Ламартин весьма основательно высказал по этому поводу, что «игра не стоила свеч и что из-за таких денег, которые даже не доставались убийце, незачем было бы совершать подобного преступления» (См. по этому вопросу: «Memoires secretse» д'Аллонвиля, т. II). вернутьсяОб отношениях Марии-Антуанетты и принцессы Ламбаль к Робеспьеру см.: Прюдом, «Les revolutions de Paris», ст. 146, 147; Сериейса, «Anecdotes sur la Revolution», стр. 80 ислед.: Мишле, «Histoire de la Revolution». III, 487; Гамеля: «Histoire de Robespierre». II, 225 и след. вернутьсяСледствие, произведенное в 1795 г., установило, что добровольцев-палачей при тюрьме Форс в сентябре 1792 г. было 13 человек; число это, вероятно, преувеличено, но вот, во всяком случае, самые главные из них и их дальнейшая участь. а) Великий Николай (Петр-Николай-Ренье) 41 года, уроженец Парижа, бывший крючник, потом служил в жандармах и уволен в отставку. 22 мая 1796 г. приговорен к 20 годам каторжных работ с заковкой в кандалы. Народный певец Анж-Питу, который видел его в тюрьме Форс в первый год его заключения, сообщает о нем следующую интересную заметку. «В 1796 г. я был заключен в тюрьму Форс за куплеты против принудительного займа 13 вендемиэра, и увидел там того, которого народная молва называет убийцей госпожи Ламбаль. Это был матрос из Порт-о-Блэда, по имени Николай. Он был сослан на каторгу; остальные же все соучастники — наемные убийцы, получавшие за свою „работу“ по 6, 7 и 12 фр. в сутки, — были тогда же оставлены на свободе, „дабы не замедлять успехов революции“». «Этот Николай был так ненавидим сотоварищами, что они расправлялись с ним на каторге собственным судом. Он, впрочем, всегда твердил и им и всем одно и то же: „Мы были только второстепенными деятелями и сидим теперь в кандалах: а наши главные атаманы покрыты почестями“». б) Пети Мамэн, 33 л., родом из Бордо, оправданный по суду 4 февраля, считался, однако, всегда одним из убийц принцессы. Он проводил всю жизнь в грязных притонах Пале-Рояля, пока не был сослан в 1801 г. на остров Анжуан (группы Коморских островов) и погиб там от изнурительной лихорадки. Мамэн был замешан затем в деле улицы Сэн-Никез в соучастии с Екатериной Эврард, вдовой Марата. См. Фасси: «Оправдательные документы» № 12. в) Гонор (Иван Петр), родился в Париже, 38 л., по ремеслу каретник, затем подпоручик 16 роты вооруженной милиции, секции «Единства». Он сам хвастался тем, что принимал участие в сентябрьских убийствах и не был чужд убийству Ламбаль (Histoire des girondins et des massacres de septembre, Кассаньяка). Гонор был освобожден из-под стражи, затем опять арестован, и, наконец, исчез бесследно. г.) Гризон, был приговорен к смертной казни как атаман разбойничьей шайки Обской уголовной палатой в январе 1797 г. (См. Moniteur V года № 125). е) Негр Делорм приговорен к смерти и казнен 8 апреля за убийство депутата Феро и за то, что носил его голову на конце пики. вернутьсяГнусность сентябрьских избиений усугубляется еще и тем, что они были несомненно совершены наемными убийцами. В последующие за побоищем дни эти палачи-поденщики открыто являлись в кассу Исполнительного коммунального комитета за получением обусловленной поденной платы. Как бы гордясь совершенными преступлениями, их организаторы не постеснялись даже сохранить против себя самих документальные доказательства в подстрекательстве и найме убийц. Еще много лет спустя в архивах счетного отделения Комитета можно было найти ордера на подобные уплаты, подписанные именами руководителей этого постыдного дела: Тальева, Меге и др. Новым доказательством, что эти преступления были подготовлены и организованы, а вовсе не были только делом случая и обстоятельств, как это утверждали некоторые из сторонников террора, служит однообразная форма суда, производившегося во всех тюрьмах, и даже одинаковая фраза, употреблявшаяся везде в качестве смертного приговора. Это насмешливое «elargissement» (освобождение), которое служило сигналом для немедленной и беспощадной казни. Резюмируя свое заключение по поводу ужасной сентябрьской катастрофы, историк Монгальяр говорит: «Приходится признать, что виновны в них все без исключения общественные деятели того времени: министры, депутаты, гласные и другие. Одни действовали по предварительному замыслу и расчету, другие прикрывали их и им потворствовали, а третьи просто молчали, закрывая глаза и уши из трусости и низости». |
